Нет уже у Шелудякова того эсхатологического ужаса…

Художник Олег Шелудяков по-прежнему продолжает играть осколками мировой культуры и рисовать ироничных дам с осанкой Модильяни, интеллектуальные ню, тактильные масляные мандарины и даже гигантских кроликов.

Попробуйте себе представить Модильяни, в компании с художниками эпохи Возрождения пишущего изысканные, слегка манерные и полные деликатной иронии портреты фантастических дам. То в стиле ню, где на первый план выходят тыльные объемы, то с вытянутыми лицами, то в немыслимых шляпах. А теперь вообразите, как в эту компанию наглой и экспрессивной поступью вламывается русский авангард – от Петрова-Водкина до Малевича и Фалька. Представили? Тогда вы теперь понимаете, что такое художник-интеллектуал Олег Шелудяков и его постмодернистские игры осколками мировой культуры.

Я давно и бесповоротно люблю Шелудякова – невзирая на нередкие камешки, брошенные завистниками российской и особенно новосибирской арт-сцены в огород Олега: дескать, его творчество – это лишь ловкое жонглирование узнаваемыми цитатами, а не самобытный стиль. На самом же деле живопись Шелудякова – нечто вроде мандельштамовской тоски по мировой культуре, трепетное перебирание стилей и образов разных эпох, своеобразная игра в классику. Хотя зависть понятная – Шелудяков вот уже как несколько лет назад перебрался в Ниццу, стал русско-французским художником и на Западе популярен едва ли не больше, чем в России. Только и успевает разъезжать с выставками по Европе, но регулярно привозит свои новые работы в родной новосибирский Академгородок. На очередной выставке в ДУ СО РАН «Снегопад в Венеции», где можно посмотреть его совсем свежие работы, я недавно побывала.

Шелудяков все такой же узнаваемый, его ни с кем не спутать – разве что он напрочь избавился от мрачных тонов и тяжелых трагических цветов. Нет уже того эсхатологического ужаса в мрачных вязких цветах, как на прошлых отдельных работах, нет узловатых тел в духе Шиле – есть лишь солнечная Италия, вечерний Рим, отражающийся в воде дрожащими красками, полная светлого воздуха Венеция, то залитая солнцем, то заснеженная, будто сошедшая с рождественской открытки, Венеция, в которой нашлось место даже угловато-кубистическому Пушкину с томиком собственных сказок. Фальковские дома сбиваются в экспрессивные груды, ломающие линию горизонта, нависают над узкими улочками. Фрукты на натюрмортах все такие же пастозные, почти тактильные, выпирающие из полотна, словно «неотесанные яблоки» Сезанна – эти рельефные масляные мандарины так и хочется потрогать.

Ну и, конечно, какой Шелудяков без барышень, соединяющих в своем образе аристократизм эпохи Возрождения, изысканность вытянутых форм Модильяни и трепетную, гуманную иронию самого Шелудякова с налетом вневременной сказочности, подернутой золотистой дымкой. Вот в золотом мареве стоит барышня с таинственной улыбкой Моны Лизы, а на лодке плывет фантастическая птица. Дама с желтым веером – так просто волшебное эхо Ренессанса, как если бы Боттичелли умел тонко шутить над прекрасным. В других дамских портретах можно узнать и школу новосибирца Шурица, к которому Шелудяков однозначно относится с пиететом. На этот раз на выставке много ню, в котором Олег остается верен своему ироничному прищуру во взгляде на мир. Ню с «воображаемым котом» или «Юля и разговор о Пушкине», где мы видим изгибы обнаженного тела томно возлежащей Юли. Эротизм Шелудякова совершенно особенный – очень тонкий, очень деликатный и наполненный рафинированным юмором художника.

Который, кстати, по-прежнему продолжает любить зайцев и котов – еще одних постоянных персонажей его картин. На выставке можно увидеть огромного кэролловского кролика, оголтело скачущего мимо Эйфелевой башни. Вот парадокс: художника, в чьем арсенале – вся мировая культура, ни с кем не спутать, настолько удивительная его харизма.

Фото sheludyakov.com