Город за колючей проволокой. Как и чем живут в колонии строгого режима посреди Сибири

Лес и деревянные домики в Тогучине со всех сторон окружают кирпичные бараки местной колонии. Она появилась здесь около 60 лет назад, но так срослась с местным пейзажем, что уже никого не смущают ни колючая проволока, ни вышки охраны, ни лагерный быт, который просачивается в жизнь небольшого города. Тогучинская колония сама по сути город в городе: здесь есть литейные цеха, швейная мастерская, производство овощных маринадов, конюшни, собственный спортзал и даже свое кабельное телевидение. А еще есть заключенные — 1300 человек, отбывающие наказание по «тяжелым» статьям. Корреспондент НГС Ксения Лысенко узнала, как им живется и работается в самой густонаселенной колонии области.

— Я не загадываю вперед, это ты загадываешь. Я живу и живу. Слышишь? Живу, и всё, — глухой голос женщины, сидящей напротив молчаливого мужчины в робе, прерывает лязг решетки. Это в комнату для краткосрочных свиданий заходит еще одна посетительница.

Попасть во внутренний дворик колонии можно через это помещение, поэтому мы становимся случайными свидетелями напряженного разговора одного из заключенных. В комнате стеклянные перегородки, спутанные телефонные провода, понурые посетители. Тут же — помещения для досмотра и пара дверей с решетками, за которыми скрывается большой двор исправительной колонии № 14.

Накануне в колонии прошел День открытых дверей для родственников заключенных, но комната для свиданий всё равно не пустует — как-никак более 1300 человек за решеткой (включая тех, кто живут в поселении при ИК). Раньше было больше — около 2000 человек, но, как объясняют в администрации учреждения, число осужденных из года в год уменьшается. Причем настолько, что еще недавно работавшая в соседнем поселке Горный исправительная колония строгого режима (ИК-21) вынуждена была закрыться. Часть сотрудников перешла работать сюда.

— Здесь строгий режим, первые сроки, преобладание нарушений закона по статьям 105 (убийство), 111 (причинение тяжкого вреда здоровью), 228 (приобретение, хранение изготовление и сбыт наркотиков). Сроки дают немаленькие, в среднем 10 лет, — кратко перечисляет замначальника колонии по производству Виталий Подшивалов.

Последняя статья — традиционно самая популярная среди местных заключенных.

Центральный плац тогучинской ИК заставлен скульптурами местного производства — орел, расправивший крылья, и Фемида с весами в руках и повязкой на глазах. Рядом жилая зона. Окна домов выходят на аккуратный, но пустой двор. Каждый день заключенных встречают эти каменные изваяния и напутствующая растяжка «Законопослушное поведение — путь к досрочному освобождению».

— Орел — символ будущей свободы после отбытия наказания. Ночью он подсвечивается. То есть в сторону запретной зоны он смотрит как символ свободы будущего. А у работающих на промышленной зоне больше надежды на это, — объясняет замначальника. — Сейчас в принципе такая тенденция больше, я смотрю, поддерживается — уходить на смягчение срока. Осужденный должен верить, что он отработал и у него больше шансов выйти досрочно либо на более мягкий вид отбытия наказания.

Верить удается не всем. В промзоне работают всего 285 человек, есть еще хозобслуга — с ней трудоустроенных заключенных получается около трети от всего населения ИК. Работа здесь — не то, чтобы обязаловка, но за активное участие положительно себя зарекомендовавших поощряют. Например, дополнительными посылками или свиданиями. Самое желанное, конечно, — перевод на облегченные условия наказания или в колонию-поселение. Невероятно, но некоторые могут даже сходить в отпуск: осужденному дают несколько дней, чтобы навестить родных и выбраться из колонии. Но потом всё равно неминуемое возвращение за высокий забор и колючую проволоку.

— Бывает, взяли осужденного, он поработал, смотришь — начинает плохо работать. Я даю еще возможность, я верю, когда осужденный говорит, что данный вид работы не подходит ему. Даю другой участок: ну попробуй здесь, — продолжает Виталий Подшивалов. — Вроде он пошел, согласился, а сам по себе лоботряс. Но это в меньшей степени. Все-таки стараются работать, желают работать, чтобы быстрее освободиться. Ну и чтобы занятость у него была, не в отряде же сидеть и бездельничать.

Ограда для Красного проспекта и обувь для зэков

Жилые общежития отрядов граничат с промышленной зоной. Заместитель начальника ИК ведет нас в литейный цех, где из чугуна отливают заборы, урны, крышки люков. Некоторые ограждения, над которыми работают заключенные прямо сейчас, будут установлены на Красном проспекте — всё в рамках контракта с новосибирским «Горзеленхозом», с которым они работают с 2018 года. А пару лет назад, по словам замначальника, тогучинские осужденные даже делали скамейки и урны для набережной.

— А вот данные виды заборов планируются возле оперного театра, надеюсь, заключим контракт, — он показывает на секцию ограды, прислоненную к кирпичной стене цеха. — С муниципальными учреждениями мы плотно сотрудничаем. В этом году у нас контракт на 6,8 миллиона единиц ливневок для «Горводоканала», на 1 миллион 300 единиц для «Горзеленхоза» — это люки. На коммерческий сектор тоже работаем.

Бригадир Николай быстро подходит к чугунной секции ограждения, на которую показывал его начальник, легко поднимает ее и подносит рассмотреть поближе витиеватый узор. Николай — собранный и молчаливый, его жизнь на воле не была никак связана с литейным производством, но тут пришлось переучиться — времени для этого было достаточно. В цехе тогучинской ИК он уже три года, столько же ему осталось сидеть до окончания срока. Говорит он немного, но на случай выхода по УДО, по его словам, уже присмотрел себе замену. Николай отбывает срок по наркотической, 228-й статье.

В его подчинении 30 человек — работать на тяжелом производстве желающих не так много, но Николай всё равно говорит, что «людей хватает». Рабочий день на его участке длится с 7 утра и до 5 вечера. За это время в цехе обработки они успевают обработать примерно 15 секций ограждения. Есть еще соседний цех, там менее шумно, но очень пыльно — осужденные при помощи печей, тяжелого пресса и форм отливают крышки люков.

— У нас на весь контракт месяц уходит. За этот месяц мы сделали 100 заборов, 50 столбов, плюс к этому сто люков еще. В месяц примерно 15 тонн, но можем еще столько же. Средний темп у нас, можем и больше, — отчитывается Николай.

Когда-то литейка была основным местом работы заключенных тогучинской колонии, а сама ИК — чуть ли не монополистом региона по производству чугунных задвижек. В те советские времена, по словам Виталия Подшивалова, в кирпичных зданиях на территории колонии работали цеха, а литья в день выходило столько, что приходилось его буквально «грузить вагонами». Таких объемов больше нет, но метод работы остался.

— Сейчас все литейки плавят металл электричеством, а таких, как наша, очень мало. Метод такой использовался еще при царе, — замечает с гордостью заместитель начальника ИК.

Но дело, конечно, не в приверженности традициям, просто у колонии нет средств, чтобы позволить себе технику посовременней.

Еще один цех, на этот раз швейный. Он, как и литейный, — единственный среди всех новосибирских колоний. В двухэтажном здании из беленого кирпича пахнет клеем и кожей, здесь многолюдно — желающих работать за швейной машинкой явно больше, чем отливать чугунные люки. Под шум громоздких швейных машинок 50 заключенных делают ботинки, которые потом расходятся по всем исправительным учреждениям области.

— Даже мы носим, — говорит Виталий Подшивалов, показывая на свою обувь. Он сетует на то, что продукция тогучинского швейного цеха — «внутрисистемная», дальше домашнего региона обычно не расходится. Но в 2017 году удалось заключить контракт и поставить обувь, сделанную заключенными из Тогучина, даже во Владивосток. Швейному производству в ИК-14 могли бы помочь связи с коммерческими структурами, но те, как правило, если и взаимодействуют с исправительными учреждениями, то с городскими. Причина в логистике, считает замначальника.

Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, попутно врио начальника воспитательного отдела Владимир Хвастунов одергивает мимо проходящих заключенных. Кто-то не надел форменную кепку, кто-то позволил себе расстегнуть верхнюю одежду. Правила — для дисциплины и в рамках регламента, объясняет руководитель.

Заработок у осужденных в швейном цехе, как признаёт замначальника, средний. В месяц выходит 6–7 тысяч при выполнении нормы («норма выполнимая, не как в Советском Союзе: пятилетку в три года»). Каких-то доплат для бригадира, ответственного за весь цех, не предусмотрено.

— Мы выполняем госзаказ по пошиву и затяжке. Шьем на сотрудников администрации, для осужденных. В этом году нам 8 тысяч пар предстоит отшить, 2 тысячи мы уже сделали, — деловым тоном рассказывает бригадир Евгений.

Он пускается в подробные объяснения о том, как устроена работа в цехе: на первом этаже создают из листовой кожи каркас обуви, на втором — сшивают. Далее в ход идут тяги — всё вручную. Специального оборудования для этого в колонии нет, и в ближайшее время оно вряд ли появится. Одна только итальянская машинка (отечественных аналогов нет) по затяжке обуви стоит около 50 тысяч евро.

— Мы тут все в равных условиях, поэтому все заинтересованы, чтобы уйти домой. А чтобы уйти домой, нужно быстрее провести время, а чтобы его быстрее провести, нужно работать. Политика тут такая, — пожимает плечами бригадир.

Евгению 29 лет. У него живые глаза, хорошо поставленная речь и расслабленная манера разговора. В должности бригадира он уже 2,5 года, хотя на воле работал продажником:

— Когда я попал сюда в 2016 году, здесь были качественные ребята, которые просидели на тот момент по 8 лет и больше. Они доходчиво объяснили мне особенности работы, я всё это впитал, и сейчас обучаем ребят точно так же. Ну и плюс у нас тут есть ПТУ, некоторые учатся на швей, некоторые на обувщиков. Затем попадают сюда в цех, мы только некоторые моменты по моделям объясняем.

Евгений отбывает большой срок — 10 лет, всё та же 228-я статья. Но у администрации он на хорошем счету, недавно вот вернулся из отпуска, говорит, что на воле встречался с женой. Ждать ей окончательного возвращения мужа домой еще 4,5 года.

Как петь и шутить из-за решетки

Промзона заканчивается и упирается в другой двор, где в серых бушлатах угрюмо прогуливаются заключенные. Снова двери, снова решетки, колючая проволока и такие же колючие взгляды — нас ведут к клубу самодеятельности, который, как мне говорят, один из лучших в Сибири.

Из светлого здания даже через закрытую дверь слышны музыка и пение. На сцене 20-летние на вид парни поют под фонограмму военную песню, которая в их исполнении обретает совсем другой смысл:

И будет месяц май,

И будет путь домой,

И на крылечке мать

Вот-вот всплеснет рукой.

Парни — неоднократные победители всевозможных песенных конкурсов, в том числе главного для исправительных колоний конкурса «Калина красная». Раньше соревнование между колониями было выездным, но теперь проходит дистанционно. Возможности выступать на сцене у тогучинских заключенных явно ограничены, приходится довольствоваться выступлениями в своем клубе по праздникам и вот такими репетициями, как сейчас. Иногда они снимают клипы и даже ставят танцы, недавно вот сняли танцевальный видеоклип под трек рэпера Big Baby Tape.

На свободе почти все занимались музыкой.

— В 17 лет я начал заниматься вокалом с перерывами. Год занимался с учителем, а потом сам. Ну в целом лет шесть пою, — говорит солист Владислав, чье пение было слышно с улицы. Последние три года из этих шести Влад поет в колонии. Он не местный, попал в Новосибирскую область из Волгограда, где учился на журналиста.

— Я диджей, 10 лет до этого проработал в Новосибирске. Много где играл... А сейчас я создаю аранжировки, пишу музыку для ребят. Вот мы одной командой работаем, чего-то добиваемся, — продолжает Константин.

Он самый улыбчивый из этой компании, много шутит несмотря на то, что сидеть в колонии ему до 2027 года. Говорит, что полсрока не за горами. У Константина один из самых больших сроков в их компании — 10 лет. Больше только у еще одного музыканта Владимира — его приговорили к 12 годам.

А Сергей освободится раньше всех, через полгода. Он сидит в ИК-14 с 2013 года и тоже выступает на конкурсах, правда, предпочитает рэп, причем андеграундный:

— У меня специфическое направление. Но мы вот стараемся, в массы его двигаем. Раньше вообще к нему отрицательно относились. На двух «Калинах красных» — это 2018 и 2019 годы — я выступал. Правда, приходится делать коммерческий рэп, потому что андеграунд всё равно не воспринимают. Но полгода еще, и я вернусь в свое движение, у нас там, [на воле], даже своя студия звукозаписи.

Как добавляет диджей Константин, сейчас в коллективе находятся именно те люди, которые и в дальнейшем, после выхода из ИК, будут продолжать заниматься музыкой, пением, играть в КВН.

— Я вам честно скажу, — сосредоточенно продолжает рэпер Сергей. — Творчество стало разносторонним. Раньше было не так, раньше человек пять на всю колонию музыкой занимались. А сейчас на каждого из нашего коллектива найдется свой слушатель. Да и раньше рамки были: шансон, шансон, шансон…

В клубе самодеятельности около 20 человек. Некоторые из них занимаются сразу и музыкой, и КВН. Есть и те, кто не поют и не шутят, но они разрисовывают стены, украшают клуб — всё это поощряется начальством.

— Мы с 228-й все творческие, одним словом, — говорит Сергей, и заключенные заливаются хриплым смехом.

Все из клуба самодеятельности сидят по одной, «наркотической» статье.

— Всё в их руках, — говорит мне на выходе из клуба Владимир Хвастунов. — Если осужденный положительно характеризуется, а также всегда, когда подошли формальные сроки УДО, он подает ходатайство. Мы, начальники отрядов, собираем документы, контролируем этот вопрос и на административной комиссии всё представляем. То есть такие люди идут с поддержкой. Дальше суд, мы поддерживаем ходатайство, суд принимает решение. Как правило, они уходят на УДО или им заменяют наказание на более мягкое.

Как экс-журналист загремел в колонию и создал студию кабельного ТВ

Под студию кабельного телевидения отвели комнату в здании штаба, как раз напротив кабинета психологической службы. Здесь всего два монитора, нет доступа в интернет, а всевозможные приспособления вроде стедикама не покупаются, а делаются в той же литейке.

— Нам его принесли, мы сняли чертежи, сделали — получился всего на 600 граммов тяжелее оригинала!

Это говорит осужденный Владислав, создатель студии кабельного телевидения при колонии. В ней он со своими помощниками монтирует выпуски новостей тогучинской ИК и снимает фильмы. Всё это потом показывают по телевизорам местным осужденным.

— Мой проект называется «Человек с большой буквы». Это об осужденных, которые реально могут делать что-то как для себя, так и для лагеря. Или творчеством занимаются, или у них золотые руки… Или вот интересная судьба человека. Был эмчеэсовец, пожарный, он случайно кого-то там ударил, человек получил травму, загнулся. Но пожарный — герой. Он спас на воле 22 человека, жизнь сложилась так, что он попал сюда. Но он уже освободился, ушел из колонии с нашей помощью, — рассказывает мне Владислав. — Почему? Потому что мой проект тут называют «мечта УДОшника». То есть я говорю о самых лучших людях, нахожу на территории нашего лагеря и ставлю их в пример. Вот моя задача.

Сейчас он как раз монтирует видеосюжет о послушнике монастыря, который тоже оказался на зоне в Тогучине.

— Он ушел, кстати, тоже на УДО. А сюда попал по два-два-восемь, — продолжает Владислав.

— Не так называется, — поправляет его Владимир Хвастунов, наблюдающий за фильмом.

— По двести двадцать восьмой, прошу прощения. Наркота,то есть. Всё реальные события, представляете, человек может от такого (имеется в виду служба в храме. — Прим. ред.) прийти к такому.

Владислав продолжает рассуждать о том, как важно заключенным видеть положительный пример перед глазами в таком месте, как колония. Он — бывший видеооператор с двумя высшими и 30-летним стажем работы на ТВ. Так что, попав сюда в 2014 году, первым делом стал просить у администрации о разрешении снимать в колонии. Его студией начальство гордится особенно, подчеркивают, что аналогов тогучинской студии кабельного ТВ в России почти нет, она — лучшая в стране.

Сам бывший телевизионщик о регалиях говорит неохотно, он больше сконцентрирован на своих фильмах. Рассказывает, что героями его проекта уже были пожарный, повар, тракторист, но попадать в свои видеосюжеты он не стремится:

— А зачем? Мне есть что на воле потом снять. Расскажу и покажу, что со мной происходило. Чтобы люди на воле ценили каждую минуту, прожитую там, на воле.

Он отбывает 10-летний срок за умышленное убийство. Пьяный Владислав в 2014 году убил рабочего, который делал в его квартире ремонт. Сейчас на нём висит иск о возмещении материального вреда — 1 миллион 200 тысяч рублей. Огромная сумма для колонии с невысокими зарплатами в 6–7 тысяч рублей.

— В стенах лагеря очень сложно погасить такую сумму. Ставки низкие, сами понимаете. Но я полностью исполняю, спасибо администрации, что у меня появилась ставка. С нее я оплачиваю иск, слава богу, пара тысяч мне остается на карман, которые я могу потратить на сигареты, — он горько улыбается.

Случай Владислава — редкость. Не только из-за нетипичной статьи, по которой он сидит, но и потому, что его будущее на воле уже четко определено. Такой шанс есть у единиц в ИК.

— Мне пришла официальная бумага, что одна студия телевидения любезно согласилась взять вот такого вот преступника к себе. Я, скорее всего, буду невыездным, но я смогу заниматься до пенсии своим любимым делом. Смогу снимать документалистику.