Про Янку, запреты и кладбищенские доски: неуклонно стервенея

Новостной повод этого поста — отказ мэрии согласовать памятную доску Янки Дягилевой. Несмотря на то что мой блог — про книги, я сделал исключение для этой темы, так как считаю, что тексты песен Янки имеют большее отношение к поэзии, чем, скажем, стихи Веры Полозковой и многих других современных поэтов.

Свистопляска по поводу траурных табличек Янке скоро сойдет на нет, и вряд ли через месяц кто-то вспомнит и о наивных фанатах, решивших почтить память кумира траурной бляхой, и о каменнозадой мэрской комиссии с ее запретительным вердиктом. В общем-то, я очень благодарен мэрии за то, что она сразу закрыла кладбищенскую тему и не отрядила на торжественное открытие доски делегацию бодрых дебилов, не организовала у домика Янки КВН фестиваль субкультур или что еще они там умеют делать. Моя бы воля, я бы вообще уничтожил этот рассадник пошлости — кладбища, траурные доски и бумажные цветы. Однако есть во всей этой истории один нюанс, который кажется крайне интересным.

Господин Константин Курленя, ректор Новосибирской государственной консерватории, удивительно умело охарактеризовал Янку: мол, она была «талантливой начинающей поэтессой, однако ее деятельность носила локальный поколенческий характер и была известна в определенной социальной среде». Слова эти — кристально чистый образец комсомольской риторики 1980-х годов, который, будто на машине времени, переносит нас в брежневскую эпоху непримиримого противостояния неформалов и гопников, а также их следующей эволюционной ступени — комсомольцев. Даже спустя 20 с лишним лет Янка способна нервировать и пугать пришедший к власти комсомольский бомонд. Казалось бы, доска и доска, кому она мешает. Откуда этот брезгливый испуг?

Мое предположение таково: страна по спирали вернулась к конфронтации брежневских времен, когда сгнившая идеология была лишь ширмой, вернулась к брежневскому противостоянию гопников и неформалов. Собственно, в те времена все молодые люди были либо гопниками, либо неформалами, а неоформленное большинство между ними склонялось либо к той, либо к другой стороне. Думаю, драки гопников и неформалов, как это ни смешно звучит, были «лайт»-отзвуком гражданской войны.

Сейчас все это кажется удивительным: 1990-е и начало 2000-х иллюзорно свидетельствовали, что границы между группами стерлись — гопники стали похожими на неформалов, неформалы на гопников, а европейское освобождение избавило нас всех от надоевших клише. Однако оказалось, что эти годы были лишь отсрочкой.

Гопники остались гопниками, просто эти 20 лет они зарабатывали деньги и стали малопрофессиональным оплотом нынешнего госстроя. Неформалы также остались неформалами, и эти же 20 лет они также зарабатывали деньги, из маргиналов-романтиков многие стали вполне респектабельными бизнесменами. Сейчас, когда кончился необходимый период материального накопления, 30–40-летние герои нырнули в пучину кризиса среднего возраста и стали испытывать потребность в «духовных скрепах».

Неожиданно почувствовав себя взрослыми, обеспеченные неформалы вышли на Болотную. Неожиданно почувствовавшие себя хозяевами страны, обеспеченные гопники начали открывать для себя потаенную историю, восхваляя Домострой, православную архаику, Путина, Брежнева и Сталина, в наушниках и клубах ностальгируя по дискотеке 1990-х. Разборки между двумя группами продолжаются: гопники против «Монстрации», гопники против Болотной, гопники против «Пусси Райот», гопники против «нетрадиционных семейных отношений», гопники — против небольшенькой дощечки памяти Янки.

Ответной реакции со стороны неформалов пока нет. Ее, собственно, не было и в 1980-е. Кстати, песни Янки никогда не призывали к активным действиям, это была культивируемая депрессивность, которая потихоньку разъедала рок-тусовку, но большого урона окружающей лицемерной действительности при жизни Дягилевой не нанесла. Ее песни были отражением непроработанной саморазрушительной агрессии, которая спряталась до поры до времени. Теперь она готова взорваться.

«Я неуклонно стервенею с каждым смехом, с каждой ночью,

С каждым выпитым стаканом,

Я заколачиваю двери, отпускаю злых голодных псов

С цепей на волю —

Некуда деваться, нам остались только сбитые коленки…

Я неуклонно стервенею с каждым разом…

Я обучаюсь быть железным продолжением ствола,

Hачалом у плеча приклада,

Сядь, если хочешь — посиди со мною рядышком на лавочке,

Покурим, глядя в землю.

Hекуда деваться, нам достались только грязные дороги…

Я неуклонно стервенею с каждым шагом…

Я неуклонно стервенею с каждой шапкой милицейской,

С каждой норковою шапкой,

Здесь не кончается война, не начинается весна,

Hе продолжается детство —

Hекуда деваться, нам остались только сны и разговоры…

Я неуклонно стервенею с каждым разом,

Я неуклонно стервенею с каждым шагом,

Я неуклонно стервенею с каждым часом».