Поделиться
Новостной повод этого поста — отказ мэрии согласовать памятную доску Янки Дягилевой. Несмотря на то что мой блог — про книги, я сделал исключение для этой темы, так как считаю, что тексты песен Янки имеют большее отношение к поэзии, чем, скажем, стихи Веры Полозковой и многих других современных поэтов.
Свистопляска по поводу траурных табличек Янке скоро сойдет на нет, и вряд ли через месяц кто-то вспомнит и о наивных фанатах, решивших почтить память кумира траурной бляхой, и о каменнозадой мэрской комиссии с ее запретительным вердиктом. В общем-то, я очень благодарен мэрии за то, что она сразу закрыла кладбищенскую тему и не отрядила на торжественное открытие доски делегацию бодрых дебилов, не организовала у домика Янки КВН фестиваль субкультур или что еще они там умеют делать. Моя бы воля, я бы вообще уничтожил этот рассадник пошлости — кладбища, траурные доски и бумажные цветы. Однако есть во всей этой истории один нюанс, который кажется крайне интересным.
Господин Константин Курленя, ректор Новосибирской государственной консерватории, удивительно умело охарактеризовал Янку: мол, она была «талантливой начинающей поэтессой, однако ее деятельность носила локальный поколенческий характер и была известна в определенной социальной среде». Слова эти — кристально чистый образец комсомольской риторики 1980-х годов, который, будто на машине времени, переносит нас в брежневскую эпоху непримиримого противостояния неформалов и гопников, а также их следующей эволюционной ступени — комсомольцев. Даже спустя 20 с лишним лет Янка способна нервировать и пугать пришедший к власти комсомольский бомонд. Казалось бы, доска и доска, кому она мешает. Откуда этот брезгливый испуг?
Мое предположение таково: страна по спирали вернулась к конфронтации брежневских времен, когда сгнившая идеология была лишь ширмой, вернулась к брежневскому противостоянию гопников и неформалов. Собственно, в те времена все молодые люди были либо гопниками, либо неформалами, а неоформленное большинство между ними склонялось либо к той, либо к другой стороне. Думаю, драки гопников и неформалов, как это ни смешно звучит, были «лайт»-отзвуком гражданской войны.
Сейчас все это кажется удивительным: 1990-е и начало 2000-х иллюзорно свидетельствовали, что границы между группами стерлись — гопники стали похожими на неформалов, неформалы на гопников, а европейское освобождение избавило нас всех от надоевших клише. Однако оказалось, что эти годы были лишь отсрочкой.
Гопники остались гопниками, просто эти 20 лет они зарабатывали деньги и стали малопрофессиональным оплотом нынешнего госстроя. Неформалы также остались неформалами, и эти же 20 лет они также зарабатывали деньги, из маргиналов-романтиков многие стали вполне респектабельными бизнесменами. Сейчас, когда кончился необходимый период материального накопления, 30–40-летние герои нырнули в пучину кризиса среднего возраста и стали испытывать потребность в «духовных скрепах».
Неожиданно почувствовав себя взрослыми, обеспеченные неформалы вышли на Болотную. Неожиданно почувствовавшие себя хозяевами страны, обеспеченные гопники начали открывать для себя потаенную историю, восхваляя Домострой, православную архаику, Путина, Брежнева и Сталина, в наушниках и клубах ностальгируя по дискотеке 1990-х. Разборки между двумя группами продолжаются: гопники против «Монстрации», гопники против Болотной, гопники против «Пусси Райот», гопники против «нетрадиционных семейных отношений», гопники — против небольшенькой дощечки памяти Янки.
Ответной реакции со стороны неформалов пока нет. Ее, собственно, не было и в 1980-е. Кстати, песни Янки никогда не призывали к активным действиям, это была культивируемая депрессивность, которая потихоньку разъедала рок-тусовку, но большого урона окружающей лицемерной действительности при жизни Дягилевой не нанесла. Ее песни были отражением непроработанной саморазрушительной агрессии, которая спряталась до поры до времени. Теперь она готова взорваться.
«Я неуклонно стервенею с каждым смехом, с каждой ночью,
С каждым выпитым стаканом,
Я заколачиваю двери, отпускаю злых голодных псов
С цепей на волю —
Некуда деваться, нам остались только сбитые коленки…
Я неуклонно стервенею с каждым разом…
Я обучаюсь быть железным продолжением ствола,
Hачалом у плеча приклада,
Сядь, если хочешь — посиди со мною рядышком на лавочке,
Покурим, глядя в землю.
Hекуда деваться, нам достались только грязные дороги…
Я неуклонно стервенею с каждым шагом…
Я неуклонно стервенею с каждой шапкой милицейской,
С каждой норковою шапкой,
Здесь не кончается война, не начинается весна,
Hе продолжается детство —
Hекуда деваться, нам остались только сны и разговоры…
Я неуклонно стервенею с каждым разом,
Я неуклонно стервенею с каждым шагом,
Я неуклонно стервенею с каждым часом».
