«Колют ребенка ножами, а он кричит»: как девочка из белорусской деревни выжила в фашистских лагерях — и оказалась в Сибири

Великая Отечественная война 1941–1945 годов затронула в Советском союзе каждую семью. В одних ушли на фронт и не вернулись мужчины, а то и женщины, в других — увешанные наградами ветераны сумели выжить и до самого конца своих дней жили так, чтобы страшная, преступная война никогда не пришла больше на родную землю. Кому-то пришлось участвовать в кровопролитных боях, другим — практически без отдыха трудиться, как тогда говорили, выковывая победу в тылу. Но сильнее всего война прошлась по тем частям страны, которые оккупировали фашисты. Среди них была и семья Ларисы Коробкиной — маленькой девочки, которой в начале войны было чуть больше года. Вместе с мамой она попала в немецкий трудовой лагерь, голодала, и уже в четыре года работала в поле — сколько хватало сил. Страшную историю своего детства, в котором первыми воспоминаниями стали фашистские бомбежки, сгоревшие деревни и исколотые финскими ножами тела собственных сверстников, Лариса Евгеньевна рассказала журналистам НГС.

— Нас мало осталось, человек пятьдесят, — Лариса Евгеньевна касается руками нарядного глянцевого альбома, лежащего перед ней на столе. — У меня в Дзержинском районе было двадцать восемь человек, сейчас осталось двадцать. Поумирали.

В книге перед ней — десятки фотографий людей, мужчин и женщин, пожилых и совсем старых. Черно-белые и цветные, с давно вышедшими из моды советскими прическами и вневременными короткими стрижками. Под фотографиями — краткие описания жизни. В отличие от ветеранов, они не отмечены наградами, разве что уже в 1970-е и 1980-е — за добросовестную и неустанную мирную работу. Но жизнь каждого из них в самом начале была искалечена войной.

Это — маленькие узники фашистских лагерей, родившиеся в конце 1930-х и самом начале 1940-х годов. Ларисе Евгеньевне (вернее, маленькой Ларисочке) в конце июня 1941 года был всего год и четыре месяца. Отец девочки уже воевал с финнами, мама, Евдокия Григорьевна, тоже совсем молодая женщина, жила с маленькой дочкой в городе Слуцке Минской области. Когда его начали бомбить, решила найти более безопасное место.

— Мама сказала, в деревню поедем к бабушке. Но добраться туда мы не успели. Сначала надо было по железной дороге ехать, потом — три километра идти пешком. И вот мы пришли, а там только трубы и печки внизу разваленные. И встали: такое положение, что не знаешь, куда идти, — вспоминает Лариса Евгеньевна.

Эту часть истории она знает с маминых слов — слишком мала была, чтобы запомнить сама. Не помнит она ни как их нашли партизаны, ни как увели в лес, к другим женщинам, ни то, как жили следующие несколько месяцев. Но первое настоящее воспоминание появилось у девочки, когда ей не было и трех лет.

— Я один эпизод запомнила хорошо, — хмурится Лариса Евгеньевна. — Кроме того, что нас бомбили, по лесам ходили еще и карательные отряды. Самые страшные в них были — румыны и мадьяры, самые жестокие, самые злые. И вот они пошли в лес, а женщины в это время сидели у костра с ребятишками. Все побросали своих детей и побежали в лес: думали, маленьких не тронут. Меня мама никогда не оставляла, схватила — и в лес. А вот сестра ее свою дочку оставила, хотя муж у нее был — командир партизанского отряда. И когда мы вернулись к костру, там лежали только заколотые финками дети.

— Я вот сейчас все думаю, представляю: колют ребенка ножами, а он, бедный, кричит. Навсегда это запомнила.

Воспоминания Ларисы Евгеньевна отрывочны — все же она была слишком мала. Попали в них только самые яркие — и одновременно самые страшные события.

— Вагончики запомнила, — говорит она задумчиво. — Как нас вели немцы пешком до железной дороге, а потом посадили в такие вагоны, как солдат возили, — и в Германию. Страшно было, у меня все внутри вздрагивало. Но мамы нам, детям, сказали: нельзя кричать, плакать — и в основном мы не кричали.

Поезд привез Евдокию и маленькую Ларису в Германию, в Дахау. Ночь — а может, несколько дней — узники провели в бараке, ожидая своей участи, а затем тех, кто покрепче и поздоровее, увезли под Магдебург, в трудовой лагерь. Среди них была и Лариса с мамой.

— Фашисты не дураки же убивать тех, кто работать может, — усмехается Лариса Евгеньевна. — И нас увезли на работы, в поля. Мамы убирали сою за машиной, а мы, дети, — за ними, стручки собираем. У этой сои стерня острая, а мы босиком. И по колено ноги становились в крови, пока с соей этой разберешься… Другие овощи родители вырывали из земли, а мы в кучки складывали.

— А кормили нас плохо: взрослым по две картошины и соевую баланду, нам, маленьким — по одной на день. А потом на работу гнали. Спереди немцы с автоматами, сзади. И овчарки у них такие откормленные, — вспоминает Лариса Евгеньевна.

Лагерь пережили не все. Ларисе повезло: за ней присматривала мама — так же бдительно, как и в замерзшем белорусском лесу, когда не бросила ее у костра. А еще симпатичной улыбчивой малышке благоволила хозяйка-немка, жившая недалеко от поля. Вспоминая ее, сегодняшняя, умудренная опытом Лариса Евгеньевна все равно не может сдержать улыбку.

— Как хозяин куда-нибудь уезжает, хозяйка выходит к ореховому дереву и кричит: Klara, komm hier! Она меня не Лариса звала, Кляра, — в речи Ларисы Евгеньевны вдруг на мгновение прорывается чужая интонация и очень чистое чужое произношение. — Мне понашили на одежду карманчиков, а она туда пихает то сала кусочек, то еще чего. Пирожными даже меня угощала. Я помню ее: кудрявая такая, подтянутая, и одежда на ней всегда была красивая.

За давностью лет никто уже не скажет, не эти ли кусочки, украдкой от собственного мужа подсунутые чужому маленькому ребенку, спасли и Ларису, и ее маму. Но обе дожили до того дня, когда узники услышали выстрелы.

— Когда начали стрелять «катюши», у нас отключили проволоку колючую, которая была под током, и все побежали. Кто сверху лез, царапался, вылезал на поле, кто в водосточную трубу понабился, — вспоминает Лариса Евгеньевна. — Мы с мамой тоже вылезли, и я легла в межу — лежу и трясусь. Там трава высокая росла, выше меня. А снаряды били один за одним, воздух огненный был. И много наших погибло от наших же снарядов. А потом «катюши» перестали стрелять, и взошло солнышко.

Потом уже, говорит она, освободившихся узников убеждали остаться в Германии, обещали работу и даже квартиры, но их предложением чудом пережившие прежнюю работу женщины не спешили пользоваться. Тогда крестьяне поспешили избавиться от бывших узников: выделили им телегу, какую-то одежду и отправили в сторону границы. За возницу был пожилой усатый немец. И снова не узнать уже, почему он помогал советским женщинам: от желания поскорее избавиться от призрака трудового лагеря или потому, что на самом деле вовсе не симпатизировал идеологии Гитлера.

Спокойно и медленно Лариса Евгеньевна перебирает то, что ей запомнилось. Как отступали немецкие танки, и телегу с бывшими рабынями успели увести на обочину, а ехавшую перед ними немецкую же женщину с немецким ребенком буквально размазали по мощеной каменной дороге. Как она спустилась в кювет и нашла там последнюю, чудом забытую при сборе огромную грушу — уж такая вкусная была, и всем по кусочку хватило. Как приехали на распределительный пункт в Василевичи — а оттуда уже в деревню.

Сказки со счастливым концом из истории Ларисы Евгеньевны, как ни старайся, не выйдет — как впрочем, и из любой человеческой жизни. За страшным голодным детством в Германии пришло время тоже не легкое и не сытное. Но все же, улыбается Лариса Евгеньевна, куда более светлое.

Вернулся с войны отец — пусть раненый, хромой, получающий как простой солдат 5 рублей (документы украли в госпитале, восстановить их так и не удалось), но живой.

От деревни осталось лишь пустое поле. Сначала те, кто выжил, вырыли землянки, а затем начали отстраиваться.

— Папа у меня дома строил за бесплатно всем. Он был изумительный человек, никогда нас дома не бил, слово скажет — и все, — вспоминает Лариса Евгеньевна. — Он на станции прихватил «лапу» сапожную, и потом башмаки всем тачал, тоже бесплатно — было бы с кого что брать. А пенсию нормальную так и не дали. Мы и в архивы писали, и даже самому Сталину. Ответили, что ничего найти не могут. А подпись Сталина я до сих пор помню: «С», «т» — и все.

Трудиться, отстраивать разрушенное и сожженное пришлось долгие годы. Лариса еще и помогала нянчиться с младшими сестрами, родившимися после войны. Потом, после училища, поехала строить железную дорогу в Сибири — не потому что сама мечтала, а потому что так распределили (выучилась она на отделочника). Строила дорогу на Барнаул, вокзал в Кемерове и подъездные пути к вокзалу.

Потом работала в Восточной Сибири, вышла замуж, родила двоих мальчиков, а когда муж начал пить, разошлась с ним. Работала на заводе. Трудилась каждый день, порой бесплатно. Кода в 1980-х годах райисполком начал собирать списки горожан, в детстве попавших в немецкие лагеря, именно Лариса Евгеньевна взялась помогать.

Через 10 лет, в 1994 году, из этих списков вырастет общественная организация «Новосибирский союз бывших малолетних узников фашистских концлагерей». Союз детей, первые воспоминания которых, — о разрывах снарядов, лагерных бараках, голоде и непосильной работе.

В прошлом году НГС рассказывал историю Марии Федоровны Сереченко, которая восстанавливала железную дорогу в Карелии под обстрелами, а о победе над фашистами узнала за несколько часов до того, как ее объявили.