«Гроза»: топиться — это весело

В новой «глобусовской» постановке «Грозы» Катерина ходит в неглиже, Тихон изображает мажора-модника, все друг друга хватают за интимные места, а драма превращается в комедию.

Наконец-то посмотрела нашумевшую постановку «Грозы» в «Глобусе». Вообще-то Островский со своими пьесами, пересыпанными пословицами и поговорками, народным говором и штампами из купеческо-мещанского быта, еще со школьной скамьи вызывал у меня стойкое недоумение. И, положа руку на сердце, я не представляю, как из произведения Островского можно сделать хороший спектакль, тем более современный, хотя как только его ни ставили — в Мюнхене, например, Катерина резала вены. И если бы не афиша с логотипом молнии, как на трансформаторной будке, обещавшая любопытную современную адаптацию, я бы, пожалуй, отказалась от похода на постановку пьесы, неумолимо отдающей школьным ностальжи.

На самом же деле логотип с трансформаторной будки скорее символизирует то, как Островский на мощных оборотах вращается в гробу, вырабатывая электроэнергию. Москвич Олег Юмов поставил, может быть, неплохое шоу, в котором все герои друг друга хватают за задницы и щупают бюст, возможно, небезынтересный скетч, перенасыщенный гэгами на потребу публике, или даже хорошую сценку для варьете или кабаре, вполне объясняющую то, что, наверное, за весь спектакль не осталось персонажа, который бы не вышел на сцену в неглиже. Но я просто не понимаю, какое это отношение имеет к «Грозе» Островского?

Васьков в роли Тихона вышел этаким туповатым кривлякой, который лапает все, что движется, включая пышный бюст сестры. Глубоко уважаемый мной Лаврентий Сорокин в роли Дикого расхаживает по сцене в купальном костюме и ластах, имитируя купание в Волге, слуга Кабанихи сигает в реку, перед этим хватаясь пятерней за причинное место, полуголые Варвара и Катя в кружевных чулках скачут по деревянным лодкам, Кудряш катается в косухе на мотороллере, восхищаясь тыльными видами стоящей раком Варвары. Странницу Феклушу режиссер изобразил прихиппованной особой с дрэдами, которая то укрывается в дорожной палатке, то играет на гитаре, то отбивает чечетку. Но уж а древняя барыня, выжившая из ума и осыпавшая всех проклятьями, — эта роль досталась Варавину, весьма смахивавшему то ли на трансвестита, то ли на Верку Сердючку.

Не спорю, в спектакле немало удачных моментов, правда, в основном это касается сценографических решений — чего стоит один образ Волги, женского хора, который в самом начале спектакле «стекает» на сцену из зала. Это вполне полноправный персонаж, живой, иногда игриво выбрасывающий рыбин в руки рыбакам, иногда нагнетающий, искушающий, кидающийся ключами в сомневающуюся Катерину, иногда жутковатый, вот-вот готовый поглотить того, кто засмотрится в воду. Зачем была нужна вакханалия с Иваном Купалой, в которой в акробатическом па Катерина символически предается свальному греху с Борисом на пару с Варварой и Кудряшом, так и осталось загадкой. Зачем вообще эти видеопроекции с Магриттом? Чтобы подчеркнуть сюр всего происходящего или просто потому, что он нравится режиссеру, и тот не может держать это втуне?

Впрочем, забавной выглядит попытка Юмова провести параллель между купеческим сословием Островского, заточенным под мещанский менталитет, и современными нуворишами с манерами быдла. Вот они, идут как по подиуму под музыку Prodigy — жлобоватая Кабаниха в мехах, самодовольный мажор Тихон в стильных шмотках, тратящий деньги богатых родителей… Но дальше этого дело не пошло.

Но это на самом деле не главное. Меня всегда раздражали фразы в духе «режиссер должен» или «театр должен». Никто никому ничего не должен, кроме того, что прописано в конституции. Ни режиссер, ни театр. И лишь хвала режиссеру, который сумел грамотно осовременить пьесу, найти ее нерв, нащупать не потерявший актуальности смысл и создать такую метафору, которая работает на общий смысл спектакля. Да пусть хоть все в трусах ходят, да хоть без трусов, ей-Богу, если это нужно, конечно, — а не ради поисков дешевого популизма и чтобы посмешить школьников, которых в зале было около половины. Вот такой они «Грозу» и запомнят — как на досаду притащившим их в театр учителям литературы, сидевших в чинном недоумении. Сделать из драмы комедию, фарс, какой-то ситком, пересыпанный нарочитыми гэгами, над которыми школьники ржут, как над шутками «Камеди клаба», — это моветон. Просто пошлость. Лишь в коротеньком втором акте режиссер как будто вспоминает, что это драма, все перестают кривляться, Тихон блестяще говорит драматичную финальную реплику под угасающие софиты, но от ощущения вертепа и комедийного шоу избавиться так и не удается. Никто не рыдает над телом Катерины, никто не вытаскивает ее из воды, не хочется испепелять полным ненависти взглядом Кабаниху — потому что Юмов поставил не драму. И потому зал не возмущается невыключенному мобильнику, а грохает со смеху, когда во время лирической сцены прощания Катерины и Бориса вдруг у кого-то сотовый разразился таким уместным рингтоном «Я буду для тебя всегда твоей малышкой». И вправду, не сразу и сообразишь, что это чей-то телефон, а не происки музыкального руководителя спектакля. Чтоб смешнее было.

Фото globus-nsk.ru