«В тумане»: злой, хороший, плохой

Российские кинопрокатчики от него отказались, а зря

Ирония идиомы «не прошло и года» имеет в данном случае горький привкус: и в самом деле один из самых значимых фильмов минувшего сезона задержался более чем на год. Еще на прошлой неделе я в который раз сканировал торренты в надежде наткнуться на каком-нибудь из них на эту картину, и вот в выходные она объявилась. С момента премьеры «В тумане» на каннском МКФ 2012-го минуло без малого 13 месяцев. Притом что фильм был официально выпущен в наш прокат в ноябре минувшего года, до культурной столицы Сибири ни одна копия так и не добралась. И это, наверно, самое серьезное упущение местных заловладельцев. Но поскольку и сегодня отсутствуют общие данные о прокате фильма в России, то, скорее всего, игнорирование было тотальным.

Отречение кинотеатров от одной из самых шумных фестивальных картин позволяло подозревать наличие в ней каких-то нежелательных власти политических аллюзий, как раз и ставших камнем преткновения. Однако ничего подобно во время просмотра мне разглядеть не удалось. Фильм, может быть, и в самом деле не сулил особых коммерческих выгод тем, кто взялся бы его показать, но лично я смотрел это кино, не отрываясь ни на секунду, и не для красного словца скажу — на одном дыхании. Больше того, это был тот редкий случай, когда кино, что называется, чувствуешь кожей. И для меня, кажется, всего лишь второй случай за последние пару лет, после «Жила-была одна баба».

Белоруссия, 1942 год. После диверсии на железной дороге бригаду устроивших ее путевых обходчиков немцы приговаривают к смертной казни, но на виселице оказываются только трое. Четвертого обходчика по фамилии Сущеня фрицы отпускают домой. Через пару недель к нему пожалуют ночные гости и скажут: «Собирайся». Сущеня, уже ждавший партизан, все сразу поймет, что идти придется не на свадьбу, а на собственные похороны. И сам же предложит взять лопату. Однако исполнение приговора, теперь уже партизанского, пойдет не по плану. Совсем не по плану. Но для «предателя» это ничего принципиально не изменит: список обреченных уже не подлежит пересмотру.

В трех флэшбеках будут предложены предыстории, знакомящие с каждым из главных героев, удивительным образом напоминая серджио-леоновский расклад — «хороший, плохой, злой». Но только внешне. Герой, предатель и тот, кто старается сохранить «нравственный закон внутри себя» — все тут одинаково жертвы. И какой бы выбор каждый ни сделал в конечном счете, лежать все равно придется рядом, с вытянутыми ногами. «В тумане» — тот фильм, в котором себя, несмотря ни на что, крайне неуютно чувствуешь. Поскольку не хочется ни с кем идентифицироваться, даже с тем единственным, кто вроде бы блюдет этот самый нравственный закон. Ибо это все одно, что добровольно согласиться стать агнцем на заклание.

Это вроде как бы неактуальное и почти бессмысленное сегодня кино о презумпции невиновности во время войны, когда все личностные максимы были подвластны общезначимому императиву, то есть законам этого самого военного времени. Но Быков и Лозница не просто реабилитируют безвестную жертву, собирательного или, даже скорее, вымышленного героя, отчего ни ему, ни тем более нам сегодня ни холодно ни жарко. Они апеллируют к тому самому нравственному закону, который где-то там спит у нас, или дремлет за ненадобностью в условиях, когда все конфликты более-менее сбалансированы и не требуют жертв. По крайней мере, таких, как здесь.

Отчего же тогда это беспокойство во время просмотра? Отчего тогда мурашки бегут по спине и систематически перехватывает дыхание? И это притом, что Лозница максимально сдерживает себя по части давления на эмоции зрителей. Поэтому «В тумане» — это такое анти «Иди и смотри». Но показанная здесь трагедия от этого не становится меньше. В отличие от ненависти Адамовича/Климова, у Быкова/Лозницы все куда как неоднозначнее. Это другая оккупационная правда, которая 30 лет назад была бы если не костью в горле советской патриотической пропаганды, то уж точно той самой соринкой в глазу, которую бы сразу заметили бдительные цензоры. Но спустя семьдесят лет после означенных событий, когда ВОВ для большинства населения стала почти такой же далекой абстракцией, как и Первая мировая или война 1812 года, это очень локальное и камерное кино способно рассказать о нашей последней большой войне ничуть не меньше, а где-то даже больше, чем классические фильмы прошлого.

Жизнь под немцами — на оккупированных территориях и восточнее — за линией фронта, это, что называется, две большие разницы. Оккупация — это даже не двойной пресс, это тотальный стресс, вызванный необходимостью отвечать на проклятые экзистенциальные вопросы. Это особенно четко видно в прозе Василя Быкова, которого хоть и печатали, но смотрели на него почти как на диверсанта. Его правда была неудобной, сеявшей нежелательное сомнение в вещах, сомнений нетерпящих. Выбор, который приходилось делать каждому белорусу мужского пола после прихода фашистов, был куда как серьезнее, нежели у тех, до кого армия Германии так и не дошла. Риторический вопрос «Кто ты?» не терпел никаких двусмысленных ответов. Партизан или полицай. Но далеко не все могли сделать однозначный выбор. Сущеня — «практикующий экзистенциалист», не принятый ни одной из сторон и по этой причине ставший «духом» уже при жизни.

Лозница разрушает складывающуюся десятилетиями мифологию о великой войне и смотрит на героическое прошлое без ура-патриотических придыханий. Он стоит в стороне от убогих запросов нынешнего времени и продолжает традиции русскоязычного военного кино, выводя его проблематику на экзистенциальный уровень. И сдержанность бывшего документалиста в выборе художественных приемов приходится здесь очень даже кстати. Однако пару раз режиссер все-таки ей изменяет. Так мне показался явно излишним, и даже пижонским кадр, где немецкий офицер буквально делает ручкой уходящему из комендатуры Сущене. Равно как и финальная точка, на место которой, мне кажется, так просилось многоточие: открытый и неопределенный конец сделал бы картину глубже.

Вопросы, которые здесь поднимаются, в наше неосознанное время кому-то могут показаться столь же актуальными, как припарки для мертвеца. Однако вряд ли они становятся от этого менее значимыми. На фоне современного кинематографического ландшафта, который от мелкотемья и искусственных вопросов год от года становится все более равнинным, экранизация Быкова выглядит если не горой, то уж, по крайней мере, высоким холмом, на который не удастся забраться, не приложив достаточных усилий.

Фото kiniska.com