«Достоевский — экономист»: бесы и дефолт

Вот впечатления от книжки «Достоевский — экономист» итальянца Гвидо Карпи, которую я на прошлой неделе нашел в магазине «Собачье сердце». Название, конечно, смешное. Федор Михайлович, помимо того что игрок, всю жизнь был беден как церковная мышь, и даже под конец, когда печатал свои великие романы, мог себе позволить разве что накормить семью сладостями. Поэтому первая реакция — «тоже мне, экономист!».

Однако в результате потраченного времени я не пожалел — книга Карпи оказалась весьма любопытной по части фактов. Выдержана она в марксистском ключе («литература есть отражение общественно-политических процессов»), но угол зрения нетривиален: итальянец рассказывает, как отсталая полуфеодальная экономика (в которой без проблем узнается политико-экономическая ситуация нынешних времен) родила великую русскую литературу. Вывод назло русофилам: подвижничество и бессребренничество в литературе XIX века возникли не столько из богатства русской души, сколько из-за плохой экономики.

Как показывает Карпи, разговоры о «русской духовности» появились в государстве, где кредиты можно было взять лишь по договоренности с кем-то там из царского окружения, где нормального производства не было и в помине, где «бюргерское» накопление капитало презиралось, в отличие от спекуляций, где аферизм сочетался с мотовством купчиков и гусарской удалью. И даже когда после стагнации, продолжавшейся вплоть до 1840-х, либерализация в середине 1850-х выпустила на рынок гигантские средства, они были пущены не на производство, а на воровство и хаотичные спекуляции. В результате в «думающем обществе» либералов прокляли, и на смену им пришли националисты, противопоставившие европейской алчности священность Русской идеи.

Все это разбирается на примере Достоевского, деньги в романах которого в основном связаны с садизмом, извращенностью и прочим бесовством. Исследователь не говорит, что избранная им стратегия интерпретации Достоевского единственно правильная, никого не хвалит и не клеймит — просто показывает, каким этапам в экономике России соответствуют романы Достоевского, показывает эволюцию его политико-экономических взглядов. Впрочем, иногда автор над писателем посмеивается, приводя забавные и малоизвестные факты.

Так, в середине 1840-х, после относительного высвобождения денег из цепких лап правящей верхушки, Федор Михайлович и его брат, планируя стать Ротшильдами, решили создать ассоциацию — агентство по кооперативному кредитованию. «Наша ассоциация может осуществиться!» — радостно пишет Федор Михайлович брату Михаилу в 1846 году. «Ассоциация есть дело великое и святое», — отвечает ему брат и потом поясняет: «Я могу надеяться привезти в Петербург 200 рублей серебром, которые нам с тобой послужат для заложения общего банка. Эти деньги будут началом тех 350 000, которыми счастливыми обладателями мы будем, по твоим словам, через 10 лет».

Ничего из этого не получилось, как и из папиросной фабрики Михаила Достоевского, выпускавшей папиросы низкого качества, не выдержавших конкуренцию с заграничными. Зато потом демонические персонажи в прозе обоих братьев зловеще курили сигары.

После краха либерального прорыва Достоевский чем дальше, тем больше порицает алчность и в итоге, пишет Карпи, «мифологическому комплексу «деньги – жиды – постдворянство – паразитизм – энтропия» противопоставляет другие мифы: земля, православная вера и народные массы, бессознательно, но упорно охраняющие и то, и другое путем подвига».

Читая все это, иногда думаешь, не ошибся ли автор сотней лет. История повторяется, как повторяются ошибки у больного с тяжелой психологической травмой, наступающего на одни и те же грабли. Все это так, но вот вопрос: соответствует ли истине гипотеза о том, что хороший экономист может вылечить общество от психического расстройства?

Фото Татьяны Кривенко