«Написано Сергеем Довлатовым»: пропало лето

Рядовой сеанс, на котором я побывал, собрал рекордное количество публики, по крайней мере в сравнении с теми фильмами, которые мне довелось посмотреть в кинозалах за последние несколько месяцев. Учитывая тот факт, что данный фильм показывают уже вторую неделю, три десятка зрителей, пришедших на просмотр всего-то 52-минутной ленты, позволяют надеяться, что у Довлатова в нашем городе немало преданных почитателей и этот сеанс для них — нерядовое событие.

Фильм, появление которого не приурочено ни к какой дате, не пропиарено в СМИ и в каком-то смысле случайно, притягивает к себе точно так же, как и проза его главного героя, на которую уже третий десяток лет подсаживается всякий, кому она попадает в руки. Первое, что лично мне вспоминается, — жаркое лето 1994-го. Отправляясь в тот год к родственникам в Ростовскую область, я решил захватить с собой только что появившийся трехтомник Довлатова в надежде полистать его на досуге. Эта фамилия, тогда ассоциировавшаяся у меня только с «Комедией строгого режима», снятой по его еще непрочитанной повести «Зона», внушала какой-то необъяснимый интерес. И в итоге Довлатов сделался для меня самым востребованным автором, лучше других заполнившим экзистенциальную пустоту безумных 90-х.

Кто бы мог подумать, что из-за этих книжек у меня в первый и последний раз в жизни случится ожог второй степени. Захватив на пляж первый том (где были, ставшие затем любимыми, повести «Зона», Компромисс» и «Заповедник»), я завис с ним на несколько часов и пришел в себя только когда понял, что с моей спиной что-то не так. К вечеру она пошла волдырями. Из трех недель запланированного отдыха я большую часть времени пролечился тогда от ожогов. Но не могу сказать, что страдал. Пребывая оставшиеся дни «под домашним арестом», в то время как все остальные купались в речке и загорали, я не просто прочитал весь трехтомник, но сделал этот дважды. От Довлатова, как от жареных ростовских семечек, было невозможно оторваться. Ведь никто другой не умел так «просто говорить о сложном, так смешно о грустном и так коротко о вечном».

Поэтому лично я ничуть не удивился, когда — спустя 22 года после смерти — о нем сняли кино. И самое главное: это сделали влюбленные в него люди. Снимали на фотоаппарат, буквально побираясь по друзьям и знакомым: кто-то давал несколько тыщ рублей, кто-то несколько тыщ баксов, не настаивая на возвращении. Фильм о Сергее Довлатове стал четвертым «томом» Романа Либерова, задумавшего цикл «Поэт в России больше…». Взяв хороший темп, режиссер реализовал за 4 года четыре проекта: «Юрий Олеша по кличке писатель» (2009), «Иосиф Бродский. Разговор с небожителем» (2010), «Один день Жоры Владимова» (2011) и собственно предмет нашего сегодняшнего обсуждения.

Как и Бродский, побудивший Андрея Хржановского снять «Полторы комнаты…», Довлатов стал для Либерова поводом для признания в любви. Как и бывший мультипликатор Хржановский, Либеров активно задействовал в фильме анимацию, оживляя то пожелтевшие фотографии (вот молодой красавец перекинул папироску из одной части рта в другую), то мраморные статуи (вот Ломоносов, над барельефом которого трудился камнетес Довлатов — был и такой факт в его биографии, — вытягивает из-под себя и опрокидывает бутылку водки)…

И вообще Либеров пытается отойти от канонизированного языка неигрового кино, в основном состоящего из говорящих голов и квазидокументальных кадров, где персонажи, зная, что их снимают, автоматически перестают быть естественными, такими, какими могли быть, если бы их снимала скрытая камера. Из говорящих голов здесь только вдова, Елена Довлатова, да и она представлена всего тремя короткими комментариями. Зато очень к месту использован прием, который становится тут едва ли ни ключевым. Режиссер «метит» портретами Довлатова и теми, с кем он был близок, окна и стены домов и построек, где писатель в свое время появлялся: от зоны в бывшей Коми АССР до Таллина, от пушкинского заповедника под Псковом до 108-й улицы Нью-Йорка.

Невероятно органичен голос Сергея Пускепалиса, цитирующего от автора щедро представленные (в пределах данного метража) фразы Довлатова. Извлеченные из его читанных-перечитанных текстов, они вдруг начинают жить своей самостоятельной жизнью. Вот песня, сочиненная во время службы в армии, где он писал, чтобы «заработать на колбасу и «Перцовку». Вот матерная реплика в адрес бывшего питерского собутыльника Оси и одновременно будущего Нобелевского лауреата Бродского, который, похвалив его повесть в Америке, вдруг, между прочим, заметил: «Мы, кажется, на Вы…».

Довлатов тут, подобно «Влюбленному Шекспиру», прогуливается то по Питеру, то по Михайловскому и вылавливает вроде как проходные и необязательные реплики, чтобы потом обработать и раздарить их персонажам. Многолетнее непечатание заставляло его вновь и вновь шлифовать лежащие в столе тексты, доводя их до того совершенства, аналогом которому может быть разве что гениальная простота поэзии (ну, типа: «Мой дядя самых честных правил…»). В процессе этого бесконечного улучшения писатель даже выработал свои творческие принципы, например, такой: соседние слова в предложении не должны начинаться с одинаковой буквы. Не знаю как у вас, а у меня не раз в жизни случалось замешательство, когда, услышав какую-нибудь остроумную, но бородатую фразу, все время спрашивал себя: это из анекдота или из Довлатова?

Классические телевизионные 52 минуты, в которые вместили судьбу писателя, так глубоко погрузили в его творческое и душевное пространство, что скорый финал показался почти издевательством. Так хотелось, чтобы все это еще длилось и длилось…

Фото rferl.org