Шоу должен продаваться

На антрепризного «Пигмалиона» Бернарда Шоу, с которым «Арт-Партнер XXI» приехал в конце недели в «Глобус», я возлагала большие надежды. В первую очередь — так совпало, что ставил его москвич Роман Самгин, который только-только презентовал в «Глобусе» «Лес» Островского, и у него получилась блестящая классическая комедия с виртуозной актерской игрой. Но не в меньшей степени мои чаяния были связаны с Олесей Железняк, актрисой талантливой и острохарактерной, с яркой комической харизмой, которой досталась роль Элизы Дулиттл, необразованной лондонской цветочницы. И всего любопытнее было посмотреть, как она будет превращаться из этакой нахрапистой гопницы из Ист-Энда в «благородную ледю», изъясняющуюся на чистом английском. Однако ничего, кроме разочарования, которое оставляют после себя многие коммерческие антрепризы со звездным актерским составом, рассчитанные на не слишком взыскательного провинциального зрителя, «Пигмалион» у меня не вызвал. Слишком грубо, не без бульварного юмора, предельно утрированно на грани клоунады, — такое впечатление, что Самгин совершенно целенаправленно ставил не Шоу, а шоу в духе незамысловатого водевиля с индийскими танцами.

Осталось даже какое-то неприятное чувство, что актерами, занятыми в спектакле, в чьем профессионализме я не сомневаюсь, как-то грязно воспользовались, заставив недостойно комиковать. Олеся Железняк играет смешно и хорошо, но как будто не свою роль — это уже не двадцатилетняя хабалка с окраины Лондона, под проливным дождем приторговывающая «фиялками», а прямо какая-то термоядерная смесь из диалекта Агафьи и дефектов речи человека, больного Альцгеймером. Но у Железняк это выходит так уморительно, особенно раскатистый гогот и перекошенный набекрень нос, что это не вполне адекватное попадание в образ Шоу можно простить. Когда она выходит впервые, отмытая и одетая, к профессору Хиггинсу, по забавной задумке режиссера, в клетчатом платье точь-в-точь с плеча чопорной миссис Пирс и тремя загогулинами на голове вместо прически — это номер. А ее светский монолог о погоде, остроумно переделанный в жеманный прогноз погоды и тут же безвольно скатывающийся в разухабистый рассказ о том, как «пришили» ее бабушку, способен рассмешить даже самого придирчивого зрителя.

Но все же Шоу — это тонкий юмор, а не вопли и скачки по сцене, это ирония, а не топорное комикование на грани циркового номера. А эту планку актерам держать как раз и не удается — напротив, все намеренно сведено к нарочитому ситкому. Однозначно расстроил Александр Галибин, вернувшийся несколько лет спустя в Новосибирск уже в качестве актера, — его профессор фонетики Хиггинс едва ли не худший в этом спектакле. Вроде и чертыхаться ему положено по роли, и хамить, и на крики громовые срываться, но все у него слишком чрезмерно — и мимика, и гневное, совсем беспомощное заикание, и размахивание руками, и это совсем нелепое падение на пол под натиском наставлений матушки. Все это словно выхолащивает его образ беспринципного экспериментатора и непоколебимого циника.

Удался полковник Пикеринг в исполнении Андрея Межулиса — он наименее опереточен здесь, но и ему пришлось на пару с Галибиным, словно Зите и Гите, плясать танцы из индийского кино — видимо, в честь того, что он работает над индийскими диалектами. Вообще, убеждаюсь, что танцы, совершенно лишние и вставленные в постановку на радость определенной категории зрителей, способны погубить любой спектакль. Танцев здесь много, танцуют все, а пьяные Пикеринг с Хиггинсом даже поют гнусным голосом, изображая оперу. Выглядит это наипошлейшим образом.

Роману Мадянову, игравшему отца Элизы, мусорщика с багровым лицом, который и пьет, и запивает прямо из своего рабочего ведра, можно было просто выйти на сцену и ничего не делать — зал и так ликовал, узнав полковника Колобкова из народного сериала. Первая часть роли, где надо было смачно закладывать за воротник и являть собой самую искреннюю пролетарскую сущность, ему удалась куда лучше, чем вторая.

О Ларисе Голубкиной в роли матери Хиггинса, в общем, и нечего толком сказать — весь спектакль она жеманно, почти что по слогам, однообразно произносит свои реплики. На Фредди (Евгений Дакот) смотреть можно, но недолго — после его неудавшейся попытки во всю глотку выматериться, поддавшись уличной харизме Элизы и приняв ее жаргон за модные светские словечки, он энергически швыряет букет и нелепо пляшет в финале, напоминая персонажей фильмов с Чарли Чаплином. О его сестре и вовсе забыли, выбросив ее персонажа из спектакля и втиснув эту роль в роль Фредди, он здесь как бы за двоих.

На радость публике Самгин устроил романтический поцелуй Хиггинса и Элизы, зал взорвался аплодисментами. Но Самгин-то прекрасно понимает, что именно таких зрителей, способных предположить этот невозможный финал (а у пьесы Шоу финал открыт), ернически поддевает сам Шоу в послесловии.

Фото artpartner.ru