Калоед сахарный

Не пройдет и двадцать лет, фантазирует Владимир Сорокин, как менеджеры среднего звена — поклонники Gogol Bordello и посетители модных клубов — станут пузатыми опричниками в древнерусских кафтанах и будут мучить новых диссидентов каленой кочергой в мрачных застенках. В 2027 году мировая ситуация в корне изменится, везде станут творить злобесные дела киберпанки окаянные, которые газ наш незаконно сосут, и содомиты ненасытные. Россия же — за Великой Русской Стеной — будет благолепствовать под мудрым руководством Государя-Батюшки и его верной опричнины. В аптеках повсеместно станут торговать кокошей-кокаином в качестве компенсации за новый Железный Занавес. И весь люд русский будет с остервенением лизать Кремль Сахарный, фасованный и сладкий.

Справка: Владимир Сорокин, главный представитель концептуализма в русской литературе, родился в 1955 году, учился в Московском институте нефтяной и газовой промышленности имени Губкина, автор романов «Роман», «Сердца четырех», «Норма», «Голубое сало», «Лед», «День опричника» и пр. Движение «Идущие вместе» устраивало акции, включающие сожжение книг писателя, называя его калоедом, а также подавало в суд, требуя признания некоторых мест в произведениях писателя порнографическими. После этого тиражи его произведений резко поползли вверх. В своих произведениях Сорокин изощренно издевается над речевыми и литературными штампами разных эпох, зачастую придавая прямое значение метафоре (например «е… мозги» в «Сердцах четырех» или «хлеб — всему голова» в «Сахарном Кремле»).

Если в «Дне опричника», первой серии апокалиптического сорокинского лубка, акцент был сделан на житии отдельно взятого опричника Комяги (как ел он, как пытал, как сношался, как пел песни русские), то в «Сахарном Кремле» Сорокин сделал попытку обрисовать грядущее русское средневековье во всей его целокупности, и как это ни странно для главного «калоеда» земли русской, сермяжный мирок получился уютный, фэнтезийный, чуть ли не толкиеновский. В «Сахарном Кремле» много героев. Тут и школьница-отличница Марфуша, коей предстоит участвовать в лыжном забеге с китайскими роботами, и жирный, но добродушный опричник Охлоп, по-раблезиански веселящийся с белотелыми девками в доме терпимости. Калики перехожие жрут самогон и вкусно почавкивают. Палачи секут люд с охоткой, посмеиваясь лукаво в свои пышныя усищи, а сами люди не печалуются и рассказывают друг другу для увеселения похабщину.

В своем роде, Сорокин создал иронический «путинский» ответ паропанку — фантастическому жанру, где усовершенствованные технологии развиваются в антураже XIX века. В сорокинском «опричном» мире реальность эпохи Ивана Грозного сочетается с различными приспособлениями, вроде «мобило» (сотовый телефон), «умница» (компьютер), «живые картинки» (голограммы). Никакого противоречия тут нет.

Советские же мозги, по словам писателя, мало чем отличаются от мозгов опричных времен Ивана Грозного. Так, в рассказе «Очередь» Сорокин цитирует свой роман «Очередь», меняя лишь советские штампы на древлерусское благолепие, оставляя первородный кошмар незыблемым.

Описание героев у Сорокина благостно сочетает социалистический реализм и былинный стиль: «Выскочила Марфуша в рубашечке ночной, с косой расплетенной-растрепанной за перегородку, на часы глянула: полдесятого всего-то! Перекрестилась на иконы: Слава тебе, Господи! Загудел весело самовар». Раньше Сорокин применил бы свой любимый прием: после пародийного благолепия изнасиловал бы героиню, заставил бы ее испражняться и расчленил бы ее на множество кусков. «Опричный» цикл лишен подобных грубостей (хоть порнографические сцены и способны окрасить багрянцем щеки невинных девушек), и это заставило критиков возмутиться: измельчал, мол, Сорокин, пишет на потребу публике КВНовский ералаш, нет, мол, у него нынче былых метафизических глубин.

Действительно, нынешний Сорокин временами напоминает Михаила Успенского с его трилогией о Жихаре (хотя чутье языка и юмор здесь тоньше), временами — Пелевина (хотя пародия на действительность тут порою глубже и остроумнее), однако язык все равно в текстах фирменный, сорокинский; издевательство и беспринципность остаются запредельные.

И, как ни странно, временами кажется, что цинизм этот — единственное, что осталось хорошего в русской литературе. Дело в том, что Сорокин не пытается спасти мир, не создает антиутопии, у него нет никакой «искренней» идеологии — он лишь хирург, который выявляет и вырезает злокачественную опухоль. И опять-таки странно это выглядит, но сорокинские тексты — это максимально правдивое реалистическое описание русской жизни и русского языка, неразрывно друг с другом связанных.

Подобно Сократу или Виттгенштейну, Сорокин постоянно спрашивает: «А что может иметься в виду, когда говорится то-то и то-то?». И отвечает: «Может иметься в виду жуткий кошмар — он кроется сначала в сознании, потом в языке, а только потом уже в реальности — он существует, и я вам его покажу без купюр».

Владимир Иткин

Фото liveinternet.ru