«Ворошиловград»: 100 лет одиночества в Донбассе

Книга, про которую я сегодня хочу рассказать, — «Ворошиловград» — вышла пару лет назад, ее автор — самый популярный из молодых украинских писателей: Сергей Жадан, активист харьковского Евромайдана. Ворошиловград — советское имя Луганска, того самого, где последние месяцы льется кровь, а разбитые осколками гранат балконы стали обыденностью, как наши пробки на Большевистской. Собственно, поэтому я и решил прочесть «Ворошиловград» — чтобы изнутри посмотреть на этот город, нынешний город-призрак.

Начало романа поначалу кажется завязкой незатейливого авантюрного детектива. Начало 2000-х. Герман Королев, паренек родом из СССР, в мечтах — авиатор, а в серой действительности — «независимый эксперт» по отмыванию денег из невнятного фонда при харьковской администрации, узнает, что его брат безвременно отбыл в город Амстердам, оставив ему в наследство меленку и кота в сапогах, то бишь автозаправку и двух добродушных механиков — цыгана и бывшего футболиста.

Ранним утром, с Чарли Паркером в ушах, он собирается дорогу, чтобы по залитым солнцем кукурузным полям отправиться в бесконечное путешествие по безвременному Донбассу, мистической стране, где живут чудные и простодушные обитатели, изъясняющиеся на ласково-грубоватом украинском «шо» — челночники и цыгане, незадачливые бандиты и спортсмены, изрыгающий синее пламя священник и старая овчарка по имени Пахмутова.

Чем дальше в кукурузное поле, тем больше роман выходит из реалистической картинки, где нет ни Луганска, ни Ворошиловграда, все глубже погружаясь в глубины донбасского бессознательного — в старом «икарусе» по бескрайней бахче и полям, поросшим фиолетовым сухостоем, едут спящие челночники, мертвые футболисты и, скальпелем отделенные от яви, темнокожие арапы на цветастых узорных подушках. Герой понимает, что это и есть настоящая реальность, бросается в нее с головой, спасается от преследователей, выныривает из одного фрагмента осознанного сновидения в другой.

Авантюрный детектив появляется и исчезает, текст по-джазовому импровизирует, мерцает, подмигивает, плавится и добродушно матерится. Эта добродушность очень бросается в глаза, потому что почти любой из современных российских текстов, пусть даже талантливый, практически всегда содержит брезгливо-отчужденное отвращение автора к миру, а здесь, как ни странно, пространство хоть и страшноватое, но дружелюбное, теплое, если не жаркое, с симпатичными героями. Магическое, но очень реальное и, несмотря на постоянный фокус на социальной мишуре, гораздо ближе к «Дому, в котором» Мариам Петросян, чем к Виктору Пелевину. И, конечно, к маркесовскому Макондо.

Жадан — поэт, и поэтому удачные образы вбиваются в сознание намертво. В свете прожекторов, рядом с густыми зарослями кукурузы, крепко ругаясь, на пустынном поле сходятся в футбольном поединке живые и мертвецы. По затерянной, не отмеченной в картах железнодорожной ветке мчится литерный поезд с одним пассажиром — моложавым нервным бизнесменом, на столе перед ним российская экономическая пресса, на рукавах белой рубашки — кровь черной овцы, зарезанной им в купе.

Каждый из таких образов-выстрелов дает в понимании Украины и нынешней войны много больше, чем новостные сводки. Бесконечная череда мертвецов, в обносках спортивных костюмов, с ирокезами, цепями, головами животных, которую несколько лет назад увидел в своем сне Жадан, вышла наружу. Писатель думал, что они — видения прошлого, но они вырвались из текста в настоящее и будущее.

Фото Ольги Бурлаковой