Бизнес на зависимых. Как целый КАМАЗ ОМОНа накрыл коттедж, где насильно удерживали больше 20 человек

В конце августа Следственный комитет нагрянул в реабилитационный центр Фонда развития социальных программ «Национальный проект», где, по версии следствия, насильно удерживали людей, издевались над ними и применяли физическое насилие. Сейчас потерпевшими по делу о незаконном лишении свободы проходят больше 20 человек. Задержаны директор фонда Сергей Абашев, консультанты центра Денис В. и Алексей М. Ещё два работника центра — Максим Б. и Алексей Боровой — находятся под подпиской о невыезде. Криминальный журналист НГС Алёна Истомина встретилась с пострадавшими, съездила в сам фонд и узнала, как реабилитационные центры зарабатывают на родственниках зависимых.

20 июля бизнесмен Максим Захаров обратился в Следственный комитет с историей о том, что его больше четырёх месяцев незаконно удерживали в реабилитационном центре. 17 июля ему и ещё двоим пациентам центра удалось оттуда сбежать. 27 августа в шесть утра оперативники нагрянули туда с проверкой.

— Это было неожиданно, и сотрудник реабилитационного центра сам открыл дверь, спросонья, — рассказывает Максим Самков, старший лейтенант юстиции, следователь по особо важным делам первого отдела по расследованию особо важных дел о преступлениях против личности и общественной безопасности Следственного управления СК РФ по НСО. — Он просто открыл, не ожидал, что приедет столько сотрудников. Это был ОМОН, целый КАМАЗ, сотрудники уголовного розыска и Следственного комитета. Он открыл дверь, после чего все зашли достаточно спокойно, сопротивление никто не оказывал.

Потерпевшие вспоминают — всё началось с криков дежурных (так называют пациентов, которые смогли втереться в доверие к администрации и помогали следить за порядком): «Всем срочно спуститься на первый этаж».

— Так происходило каждый раз при побеге, — рассказывает Виталий (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред), которого удерживали в центре больше двух месяцев. — А для нас это ничего хорошего — отменяют все перекуры, часть людей загоняют в подвал. Если находят тех, кто помогал организовать побег, — их будут бить. Но когда мы вышли, то увидели сотрудников полиции, которые предложили нам поехать домой. Да все по-моему тогда согласились. Когда вышли за забор, увидели Макса, и всё стало понятно. Он когда сбегал, говорил, что вызволит нас всех. Но так все говорят, все обещают, но кому нужны проблемы? А тут он сдержал своё слово. Вы не представляете, мы все, все сорок человек, ему хлопали, как освободителю.

Что говорят потерпевшие

Бизнесмен Максим Захаров не скрывает — выпить любит, как и все русские люди. Вечером 1 мая он пожарил с соседом мяса, взяли бутылку водки. С выпивкой в итоге мужчина перебрал, из-за чего поссорился с женой Ириной, а та взяла и обратилась в реабилитационный центр.

— Я сразу потребовал, чтобы меня выпустили, — рассказывает Максим Захаров. — Мне ответили: «Не тебе решать. Как жена добро даст, так и отпустим, или как перестанут за тебя платить. Будешь сидеть до победного, пока деньги не кончатся».

Марина и Станислав встречают журналиста НГС в огромном частном доме под Новосибирском. Жильё обставлено со вкусом, внушительная коллекция оружия на стенах, ухоженный сад. На моё удивление, что алкоголики обычно так не живут, Марина улыбается — пьют иногда, только итальянское вино. Из-за самоизоляции стали выпивать чаще, детей это насторожило, и они предложили родителям съездить в больницу.

— Всё было очень странно, — вспоминает Станислав. — Нас затащили в детокс (место, где проводят очистку организма от токсинов. — Прим. ред.) под предлогом работы с психологом. Там нас качнули фенозепамом неплохо, от которого глаза в разные стороны разбегаются. Я сказал жене собирать вещи, мы вызвали такси и уехали домой. Сразу дети позвонили: «Почему вы нас не дождались?»

— Подозрений никаких не было, но что это за капельница такая, от которой глаза в разные стороны разбегаются? — продолжает Марина. — На следующий день приезжают врачи, в халатах, масках. Говорят: «Вы в этом детоксе контактировали с коронавирусными больными, собирайтесь». Мы сели в эти машины, двери защёлкнули и привезли нас в «ребу». Нам кажется, что нас по-хорошему должны были из детокса ещё туда забрать.

Павел приехал в реабилитационный центр самостоятельно. Выбирал его вместе с родителями — обещали бассейн, работу с психологом, прогулки на свежем воздухе.

— Когда приехал, понял, что вообще ничего этого нет. Я попросил уйти, мне сразу сказали: «Сиди на *** ровно, за тебя заплатили, значит, будешь сидеть, чем ты тут будешь заниматься, нам всё равно, главное, дисциплину не нарушай», — вспоминает мужчина. — Через три месяца я стал собираться домой, а мне консультант заявил: «За тебя заплатили ещё, будешь возникать, убедим твоих родственников, что ты не выздоравливаешь, я через год сюда приеду, а ты всё ещё здесь будешь».

В целом все истории похожи — кого-то доставили на Адмиральскую, 2, где расположен центр, в бессознательном состоянии, кто-то приехал добровольно. Но уйти не мог никто. Дверь центра была закрыта, ключи находились у старшего группы. Ручки на окнах были откручены, а сами окна заколочены досками. В центре постоянно находились минимум двое работников-консультантов. За дисциплиной следили дежурные (такие же пациенты, которые вели себя «правильно» и смогли войти в доверие к руководству центра) и волонтёры (люди, уже закончившие курс реабилитации, но приезжающие в центр, чтобы помогать руководству и «выздоравливать» пациентов).

Распорядок

Подъём в 8 утра. На утренний туалет — 25 минут. За это время 40–50 человек должны были успеть умыться в одной раковине.

Здесь же был специальный подвал — куда выводили на перекуры и спускали «ненадёжных» пациентов в случаях приезда полиции (Следственный комитет в настоящее время проверяет эту информацию. — Прим. ред.).

Всё свободное время пациенты проводили на одном диване, в душном помещении, окна не открывались.

— Когда был коронавирус, у нас как раз тоже эпидемия пошла, — рассказывает Виталий. — Десятками люди с высокой температурой лежали, никому скорую не вызывали. Эпидемии было три — не успела закончиться одна, резко начиналась другая. Таблеток кроме аспирина и анальгина никаких не было.

Максим добавляет, что, если человек говорил о плохом самочувствии, сотрудники центра считали, что он «хочет сорваться через больницу». Врачей не вызывали в центр ни при каких обстоятельствах.

— Мужчина стал жаловаться на давление, ему волонтёр сказал: «Ты приляг, тебе сейчас скорую вызовут», — вспоминает Павел (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред.) — Он поверил, пришёл консультант и стал его запинывать ногами, повторяя: «Вот тебе скорая, вот тебе скорая» (информацию обо всех случаях насильственных действиях в отношении пациентов в настоящее время проверяет Следственный комитет. — Прим. ред.).

По словам собеседников, все пациенты пили из одного стакана, который стоял возле кулера, меняли его только вечером. Они переживают, что на туберкулёз открытой формы и другие заболевания, передающиеся при бытовом контакте, людей не проверяли.

— Там всё было так устроено, что ты никогда не привыкнешь к этому, какой бы человек скотиной ни был, — считает Максим. — Можно к баланде этой местной привыкнуть, но не к отношению. Или к наказанию за то, что ты смыл за собой, когда сходил в туалет по-маленькому. Смывать было нельзя, там же яма наполнится, а мы вообще на всём экономили.

Питание

Каждую неделю создавали график дежурств по кухне, выбирали 2 человек, которые весь день готовили на 50 человек. Павел ходил на кухню часто, потому что это у него получалось.

На завтрак была каша — три килограмма крупы или макарон на всю группу. Чтобы всем хватило, в эту массу наливали побольше воды. Сахар постоянно был в дефиците.

— Консультанты заваривали себе чай, обычный, листовой, в небольшом чайнике, — вспоминает Павел. — Они попили чай, а вот эту листву нам, как свиньям, вываливали. И варишь это на несколько раз, пока там просто уже вода не проявлялась.

Часто готовили суп, на который выдавалась половина упаковки супового набора, несколько гнилых морковок, три-четыре картошки и капуста. Вечером иногда был чай и сладкое, которое передавали родственники. Одно-два печенья, какая-нибудь конфета.

— Стыдно сказать, но когда новый человек приезжал, он сначала выпендривался, говорил: «Есть не буду», — рассказывает Максим. — Так мы такие голодные были, что эту тарелочку супа на весь стол делили. Я за четыре месяца 23 килограмма потерял там.

— Когда ты повар на кухне, украсть кусочек хлеба, а потом зайти в туалет и съесть его — это прям святое, — кивает Павел. — Мы есть хотим, а они это своеволием называют.

Программа

По словам потерпевших, большая часть пациентов — состоятельные люди, среди них были бизнесмены, учёный, сын известного журналиста, джазовый музыкант, цирковой артист. Но были и простые люди, родственники которых брали кредиты и продавали последнее, чтобы оплатить лечение. Особняком стояли «бывалые» реабилитанты, проходившие курс далеко не в первый раз.

— Я просто не понимаю матерей, которые, единожды отправив своего ребёнка в этот центр на год, отправляют его опять уже седьмой раз, — недоумевает Марина. — Что делают в центре? Они собирают этих родственников и говорят им: «Мы скоро отпустим вашего сына, но вы не вздумайте ему помогать, пусть он сам выкарабкивается». А он когда выходит, он сам не может ничего сделать, он же ещё не социализировался, ему нужна помощь родственников. А родственников настраивают, что они не должны помогать. И что человек делает? Заново пьёт и колется. А там родителям говорят: «Только у вас будет подозрение на это, заново его отправляйте». И вот они отправляют, слепо верят консультантам. Находят двоюродных сестёр, жён, чтобы только платили.

Наркоманы, алкоголики и игроманы лечатся по одной системе, в основе которой лежит американская программа «12 шагов анонимных наркоманов». Все консультанты — бывшие наркоманы, в своё время также прошедшие курс реабилитации.

— Никогда не думал, что буду сидеть на одном диване с наркоманами, — удивляется служащий одной из воинских частей Сергей (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред.). — Всю жизнь гонял от дома этих барыг, а, оказывается, сами наркоманы этих барыг ненавидят, как я выяснил в центре. Там я узнал, что такое «адрес» — оказывается, наркоманам сбрасывают фотографии, и они по адресу наркотики ищут. Новые знания.

Пациенты пишут работы, которые потом должны зачитывать вслух. Им объясняют, что количество работ обсуждается в индивидуальном порядке, но сами пациенты уверены, что написание работ никак не влияет на срок пребывания в центре.

— Всё время повторяют: «Ваши сроки зависят только от вас, выздоравливайте. Пишите работы, а мы определим, когда вас выпустить», — рассказывает Павел. — Но никак эти работы не помогают. Там были люди, которые уже их написали, которых привезли со срывом. И они просто сидели. Сколько за них родители оплатили, столько и сидели. А были ещё случаи чудесного выздоровления, когда у родственников деньги заканчивались, и человека отпускали.

В центре работали два психолога, но, по словам пациентов, они просто просиживали время, которое должны были провести в ребцентре.

— Один из них, Вячеслав, проводил групповые занятия таким образом: приходил, пил кофе, ничего не делал. Просто копался в телефоне, — вспоминает Павел. — «О чём вы хотите пообщаться?» Если группа говорила тему, то общалась между собой, если группа молчала, то Вячеславу также было параллельно на происходящее. У меня были с ним индивидуальные занятия, которые отдельно оплачивались родственниками. Там было то же самое. «О чём вы хотите пообщаться?» Ни о чём. Вот мы сидели, час молчали. Прекрасная работа психолога, которая оплачивалась отдельно.

Потерпевшие считают, что основную работу консультанты и психологи проводили с родственниками — они из месяца в месяц убеждали их, что необходимо оплатить ещё немного, что пациент подаёт большие надежды, надо только подождать ещё немного.

— Мне страшно, что эти люди портят мозги нашим родственникам, — объясняет Леонид (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред.), пробывший в центре больше двух месяцев. — Они ведь лезут в кредиты, потому что надеются, потому что верят. Закрытые центры — их не должно быть. Есть судебное решение — либо сиди в тюрьме, либо сиди в центре. А так получается, что если мне кто-то мешает, я могу его отправить в ребцентр, и всё.

Все потерпевшие, с кем общалась журналист НГС, говорили, что их родным повторяли слово в слово одно и то же: «Ваш ребёнок ещё сырой, программа рассчитана на большее, надо продлить пребывание в центре ещё ненадолго». Конечно, близкий будет против, потому что у него ещё не прошла тяга к алкоголю, это говорит не ваш близкий, это говорит его болезнь.

Звонить родственникам разрешали только «благонадёжным». Все разговоры проходили в присутствии одного из консультантов, который мог забрать телефон в любой момент.

— Я разговаривала с консультантом, просила дать Максима, — рассказывает Ирина Захарова, жена реабилитанта Максима. — Говорили, что он очень зол, что он только начал адаптироваться, что пока нельзя. И я верила, всё было очень убедительно. Я готова была платить и платить, сколько скажут. Меня даже не насторожило то, что в июне я очень просила увидеть его, мне ответили, что он может на меня наброситься. Как это возможно? Как мой муж может это сделать, я не поняла, а мне отвечали, что так прогрессирует болезнь. Родственникам уделялось много времени, у нас были собрания с психологом, встречи с консультантом. Вот очень хорошо ездили по ушам всем: «Ваш родственник вроде всё понимает, но ещё чуть-чуть надо, ещё чуть-чуть, ещё чуть-чуть».

При этом сами потерпевшие утверждают, что их могли вывести на эмоции, снять это на видео и прислать родственникам, дескать, посмотрите, насколько ваш близкий может вести себя неадекватно.

Наказание

В центре было запрещено материться, сидеть на корточках, неуважительно относиться к персоналу, произносить названия психоактивных веществ (не важно, пиво это или героин). В качестве наказания заставляли переписывать правила центра. За плохую уборку, капли на унитазе, небрежно заправленную кровать или включенный не в том месте свет заставляли писать так называемые «гербы».

Эту фразу, со слов реабилитантов, необходимо было написать столько раз, сколько скажет консультант — минимум 50, но некоторым приходилось и по тысяче.

За украденный хлеб, «неправильные» разговоры или планирование побега переписывали лекцию «Своеволие» — это шесть распечатанных мелким шрифтом страниц формата А4. Если один человек отказывался писать, могли посадить писать на ночь всю группу и лишить перекуров.

— Мне говорили, что если я на телефонном звонке что-то не то скажу, то меня обстегают ремнём перед всей группой, — утверждает Павел. — Но в итоге были последствия в виде двух лекций «Своеволие». Я просто жене сказал, что не давал своего согласия на продолжение лечения, она удивилась, сказала: «Тогда я ничего не понимаю», у меня быстро забрали телефон, а ей рассказали про проявление болезни.

Совсем безнадёжных, тех, кому не помогала «групповая терапия», могли завести в подвал и избить, но жёстче всего наказывали за побеги (эти факты сейчас проверяет Следственный комитет. — Прим. ред.). Так, по словам потерпевших, двоим жителям Алтайского края удалось сбежать через кухонное окно, пока вся группа спала, но их поймали на трассе.

— Чтоб вы понимали, один из них с дивана встать не мог, — объясняет Сергей. — По лицу их не били, били по телу, там всюду синяки. Человек лежал потом несколько дней.

После избиения алтайцев посадили на пол, дали баночку из-под сметаны, в которую наложили суп, и заставили этот суп есть без ложек, вся группа должна была за этим наблюдать.

— Они сидели на полу и ели, — вспоминает Марина. — Если не съедят — вся группа есть не будет. Они ещё два дня спали на голом полу, на первом этаже. И голодовки не проходили — сажали всю группу, и пока этот конкретный человек есть не будет, вся группа есть не будет.

Могли также избить за записки, которые пытались передать родственникам, и за звонки родственникам от пациентов, которые уже вышли.

— С моей женой так по моей просьбе пытались связаться, она сразу же позвонила консультанту, меня вывели в подвал, группа даже не видела этого, группа всегда только последствия видела, — Максим вздыхает, делает паузу. — По лицу они, правда, не бьют.

Побеги

По словам потерпевших, по выходу из ребцентра всех обязывали подписать бумагу о том, что ты не имеешь претензий к фонду — иначе людей просто не выпускали. Также каждого обязывали подписать документ о добровольном согласии на лечение. Методы воздействия были всё теми же — всю группу могли лишить перекуров или посадить на ночь писать «гербы»

Одному из клиентов клиники удалось «уйти через больничку». Рано утром, когда Леонид (имя изменено. — Прим. ред.) заступил в дежурство на кухню, он взял нож, зашёл в туалет и там воткнул себе нож в живот, как потом выяснилось в больнице, мужчина попал в печень (эту информацию подтвердили в Следственном комитете. — Прим. ред.). После чего он постучал в консультантскую и спросил: «А теперь вы мне вызовете скорую?» Его увезли в больницу. Часть группы вывезли на квартиру к одному из консультантов, другую часть спрятали в подвале — на случай прихода полиции.

После этого Леонид пытался связаться с некоторыми родственниками людей, содержащихся в этом реабилитационном центре. Двоих ему удалось вытащить.

Слава с Мариной тоже долго готовили побег. Женская комната оказалась единственной, где на окне не была натянута цепь.

— Мы с девочками, дай им бог здоровья, натянули эту цепь, отодвинули окно и просто ждали, — рассказывает Марина. — Договорились, что я их потом вытяну. И ждали подходящего случая, когда мой муж пробрался в женскую под покровом темноты, и по простыням его спустили.

Станислав сбежал босиком. Дошёл до остановки, там объяснил мужчине, что сбежал из реабилитационного центра, где в заложниках осталась его жена. После долгих уговоров мужчина согласился подвезти его до друзей. Марина пока оставалась в реабилитационном центре.

— Когда консультанты обнаружили, что Слава сбежал, меня они не стали трогать, поняли, что за мной скоро приедут, — рассказывает Марина. — Собрали всю группу, спросили у девочек, которые помогали организовать побег: «Вы домой хотите? Идите собирайте вещи». С ними домой вызвался ещё один парень. Они пошли наверх собираться, спустились с чемоданами, а внизу их ждал «трамвай» — три стула. Вот они должны были сидеть на этом трамвае, парень читал лекцию, а девочки записывали по фразе, передавая друг другу листочек. Писали, пока одна из девочек не упала. У них это называется «начала сыпаться», она просто от усталости уже упала.

Когда Станислав добрался до дома, он заставил детей забрать Марину. Спрашиваю — общаются ли они сейчас с детьми. Марина и Станислав растягивают лицо в натянутую улыбку и качают головой. И объясняют, что, по их версии, дети просто хотели от них избавиться — пока родителей не было дома, они затеяли в доме ремонт, ездили отдыхать за границу и купили дорогой компьютер за их счёт.

Журналист НГС пыталась связаться с дочерью потерпевших Кристиной — её муж отказался передавать ей трубку, заявив, что его жена не намерена с кем-либо обсуждать этот вопрос.

Максим сбежал, договорившись со старшим группы, у которого был доступ к ключам. В одну из ночей старший группы якобы забыл их сдать.

— Он отправил первую смену дежурить, сам в это время спёр ручку от окон, — рассказывает Максим. — У него уже был вход в консультантскую, он со стола там забрал телефон девушки, которая бежала с нами. Первую смену дежурных отправил спать, а вторую смену просто не разбудил. В третьем часу ночи мы спустились в курилку, закрыли дверь за собой, открыли окно, через окно ушли в лес, оттуда вызвали такси. Мы добрались до Красного проспекта, выбросили симку из телефона, там поймали такси и ушли на Маркса.

17 июля Максим сбежал, через три дня он обратился в Следственный комитет. Однако мужчина признаётся, что до сих пор опасается мести со стороны близких к руководству реабилитационного центра. Такие же страхи есть и у остальных бывших реабилитантов.

Позиция реабилитационного центра

В стенах реабилитационного центра журналистов встречают около 30 человек — среди них друзья директора фонда, пациенты, которые прошли курс в этом центре, работники центра Алексей Боровой и Максим Б., которых отпустили под подписку, жена директора фонда Елена Абашева и 8 пациентов, которые вернулись в центр уже после возбуждения уголовного дела, а также их родственники. У каждого — своя судьба и своя причина защищать и Абашева, и этот центр.

— Я считаю, что нет ни одного реабилитационного центра, куда бы сейчас сотрудники приехали и где люди бы сказали, что там находятся по своему желанию, — уверяет один из гостей центра, называющий себя близким приятелем Сергея Абашева. — Мне кажется, нет такого центра. Почему тогда тут так произошло? Я трезвый практически семь лет, я проходил реабилитацию в другом центре, где Сергей Александрович был руководителем. Когда меня привезли в тот центр, я думал, что зиму не переживу. Сам бы я никогда в жизни не поехал бы в реабилитацию. Для меня это всё было очень дико. Порядка двух месяцев я считал, что я человек независимый, это не моё место, отпустите меня домой. Когда я прописал определённый ряд заданий, я понял, что мне надо многое менять в своей жизни. На данный момент я сам вижу этот результат, все сферы моей жизни налаживаются. Понимаете, находясь в активном употреблении, я не мог сам принять это решение. То, что говорят, что ребят насильно привозят, — это потому, что эти люди не могут сами принять решение.

Марина уже закончила курс реабилитации и решила остаться в центре волонтёром — ездить бесплатно сюда каждую неделю и помогать администрации.

— Я понимаю, что я человек зависимый, — объясняет женщина. — И в принципе эта болезнь неизлечима. Я осталась здесь, помогаю другим ребятам. Я понимаю, что часто нахожусь в нестабильном эмоциональном состоянии, что может произойти срыв. Я начинаю работать со своим состоянием. Благодаря тем ребятам, которые меня научили этому, я уже больше года трезвая. Я не хочу возвращаться к той жизни, которой я жила, я потеряла все отношения с родственниками. Я приняла, что я больной зависимый человек. Быть при центре — это моё решение, я сама выбрала такой путь. Помогать другим, помогать себе. Чтобы остаться чистой, трезвой. Находясь при центре, я чувствую себя спокойно. Центр для меня много значит, и я понимаю, что это навсегда.

Распорядок в центре тут сравнивают со школой или детским лагерем. Дисциплина нужна просто для того, чтобы 40 человек бесцельно не шатались по дому.

Общаюсь с теми, кто остался — кто-то молчит, опустив голову, один мужчина хватает методичку «12 шагов анонимных наркоманов» и начинает объяснять:

— Я приехал сюда, не осознавая себя больным, — объясняет мужчина в спортивном костюме. — Здесь, именно здесь, я пришел к тому, что я больной человек. Здесь пришёл к тому, что такое капитуляция перед любыми веществами. Мне никак нельзя алкоголь, наркотики. Я бы никогда не пришёл к этому в социуме. Я бессилен вообще перед любым веществом. Не хочется ни в коем случае возвращаться к употреблению. Я благодарен центру. Не случись его в моей жизни — не знаю, что бы со мной произошло.

— Мы не учим ничему сверхъестественному, — подхватывает консультант Алексей Боровой. — Тут всё, чему нас учили в детстве. Каждый человек может ответить на свои вопросы сам. Мы не учим, как не бухать всю жизнь. Это если я сейчас подойду к зависимому человеку и скажу: «Тебе нельзя бухать всю жизнь». Он сядет вот так на диван, скажет: «Господи, а как же я у Марины Петровны на 70-летие зажгу вот этот танец свой джаги-джаги, а как же я у кента своего на свадьбе отгуляю». Это же жизнь неудачника, так жить не хочется. Мы делаем проще — мы не пьём один день. Это легко. Суть этой программы — «только сегодня». Только сегодня говорить: «Я сегодня не пью». И это должно выработаться в привычку.

Алексей Боровой употреблял героин, общий стаж употребления считает 25 лет, с момента когда только попробовал анашу.

— В один прекрасный момент я взял фотографии матери — десять лет до употребления и десять лет после. Знаете, как сильно она постарела? И моя жена, которая сейчас не нарадуется, которая терпела шесть лет дикого употребления, — рассказывает консультант. — Там не было нищеты. Там было, что Лёша сидит в непонятном состоянии. Знаете, как наши родственники переживают? Сейчас у меня есть понимание того, что у меня будет всё, только если у меня будет моя трезвость. И не корыстные цели мы тут преследуем, не миллионы зарабатываем. Вы не представляете, насколько тяжело было поставить на ноги этот центр.

— Вы не представляете, какая репутация была у этого центра, ни одного плохого отзыва, — вступает в разговор жена директора фонда Елена Абашева. — Ни одного плохого отзыва, пока этот Максим нам не нагадил.

Елена Абашева отвечает на вопросы эмоционально, часто переходит на личности и то, какие пациенты центра плохие. При этом само уголовное дело она называет происками завистливых конкурентов, как и приезд журналистов — потому что вопросы я задаю неправильные, точь-в-точь повторяющие вопросы следователя.

— Да, это бизнес, — подчёркивает Елена. — Такой же, как и другой. И не постыдный, и не какой-то там непонятный. Нам не стыдно. Никому не стыдно за то, чем мы занимаемся. Закончились деньги — мы элементарно не будем работать с вашим родственником. Потому что его надо кормить, его надо содержать, с ним надо работать.

В ответ на вопросы про доходы, расходы и стоимость лечения Елена говорит, что на них может ответить только её муж. Единственная озвученная во время беседы сумма — это зарплата Максима Б., порядка 15 тысяч рублей. По информации источника НГС в правоохранительных органах, сам Абашев говорит, что сумма аренды здания составляет 60 тысяч рублей в месяц. Сумма оплаты за лечение варьируется от 17 тысяч рублей до 40 тысяч рублей.

Елена не скрывает того, что фонд является благотворительной организацией, соответственно, налогов они не платят. Более того — с родственниками пациентов составлен договор не об оказании услуг, а о получении благотворительного гранта. В центре прямо говорят, что есть клиники, с которыми они сотрудничают и куда направляют родственников клиентов, чтобы снять с зависимого детоксикацию и в дальнейшем поместить его в центр.

О сбежавших пациентах тут говорят просто — не смогли проработать тягу, захотели бухать или колоться. Но при этом всё время подчёркивают, что у них была возможность уйти через дверь — сами не захотели.

Про мужчину, который воткнул себе нож в живот, говорят, что он просто хотел поманипулировать родственниками, сделать из себя жертву. На все мои вопросы про того или иного пациента мне показывают или аудиозаписи, которые присылали родственники этих пациентов во время лечения, или видеозаписи, как пациенты вели себя. После моего вопроса, насколько законны такие действия, ведь они обязаны соблюдать анонимность, сотрудники центра перестают так делать.

Елена всё время повторяет, что каждый тут находился по собственному желанию и мог уйти в любой момент. Никто никогда никого не бил. Все находились добровольно, и в юридическом плане это подтверждают те самые договоры, которые, по словам потерпевших, их заставляли подписывать.

— Они сами находились по собственному желанию. И на этом можно поставить точку, — подчёркивает жена директора фонда. — Кто говорит о том, что они выздоравливали здесь недобровольно? У них первый шаг состоит из того, что они признают свою болезнь. С правовой точки зрения нет никаких проблем. Как людей можно удержать психологическим давлением? Это смешно, это глупость какая-то.

— Мы биться будем до последней капельки крови, — подчёркивает Елена Абашева. — Потому что, считаю, нет состава ни одного преступления. Мы не настолько слабы, чтобы сейчас сдаться. Происки конкурентов, происки слабеньких Максимов. Мы продолжим работать в прежнем режиме, обязательно продолжим. Но ребят мы так просто не оставим, мы будем поднимать общественность.

На мой вопрос о том, почему на окнах ручки еле держатся, создаётся впечатление, что их по-быстрому прикрутили совсем недавно, Елена отвечает, что просто дом сдавался в таком состоянии. И дальше начинают перечислять в подробностях и переходя на личности, сколько горя принесли близким пациенты центра и что конкретно в своей жизни они делали не так.

Весь персонал центра постоянно подчёркивает, что все пациенты могли уйти в любой момент. Спрашиваю про случай, когда две женщины и мужчина писали правила на первом этаже, потому что хотели уйти из центра.

— Мы не то чтобы им уйти не разрешили, мы после этого спросили у них, когда они дописали: «Вы хотите уйти?» Они сказали: «Нет». Ну что такого, лекцию написать, человек, который хочет уйти, ему просто дают одуматься, он и одумывается, делая это задание, — объясняет Алексей Боровой.

— Смотрите, есть такие ситуации, когда разговариваешь с родственниками и говоришь, что он здесь находиться не хочет, он хочет домой. Родственники говорят: «А он нам дома не нужен, потому что он будет употреблять», — вступает в разговор волонтёр Марина.

— А вообще вы знаете, про кого спрашиваете? Эта та девушка, которая проституткой работала, да, Лёш? — переходит на повышенные тона Елена Абашева.

— А вообще обидно очень, — говорит Алексей Боровой, провожая журналистов. — Ушли ведь те, к кому хорошо относились, для кого всё сделали. Я хотел сделать тут такие условия, в которых сам когда-то мечтал выздоравливать. Вот, видимо, эта мягкость, этот комфорт и погубил нас.

Версия следствия

В Следственный комитет Максим Захаров обратился 20 июля, объяснил, что его насильно удерживали в реабилитационном центре с 1 марта по 17 июля, после чего ему удалось сбежать.

— После принятия устного заявления от потерпевшего были опрошены лица, которые покинули с ним данное учреждение, — рассказывает следователь СК Максим Самков. — Потом был опрошен непосредственно сам директор этого учреждения, который предоставил бумаги и указал на то обстоятельство, что потерпевший находился там добровольно. После чего было установлено, что в действиях директора и сотрудников усматривается состав преступления ст. 127 УК РФ, незаконное лишение свободы. Было возбуждено уголовное дело, и мы вышли в суд с ходатайством о проведении обысковых мероприятий.

Когда следователи вместе с ОМОНом и сотрудниками уголовного розыска вошли в центр, добровольно там находились порядка 10 человек. Остальные пациенты заявили, что их держат в центре насильно. При этом у всех было подписано согласие о том, что они находятся там добровольно.

— Эти бумаги не имеют никакой силы, — подчёркивают в Следственном комитете. — С учётом того, что у нас тот же потерпевший, обратившийся в Следственный комитет, даёт показания, что бумагу о том, что он находился добровольно, подписал через некоторое время, через пять дней после того, как попал в ребцентр. И подписал он эту бумагу под давлением, которое выражалось в том, что сотрудники реабилитационного центра придумывали наказание всей группе, всем 50 людям, пока потерпевший не напишет эту расписку. Например, в туалет запрещали ходить или потасовки устраивали. Всячески подталкивали к тому, чтобы он подписал эту бумагу. Такие бумаги действительно есть, там даже договоры заключались, только не с ними, а с их родственниками.

В ведомстве подчёркивают, что на окнах отсутствовали ручки и стояли цепи, мешающие открыть окно, мало того — окна были заколочены досками. Следователь считает, что пациенты ребцентра никак не могли выйти оттуда.

— Потому что минимум двое сотрудников реабилитационного центра находятся там всегда, круглосуточно, — продолжает Максим Самков. — В группе есть старший группы, который наблюдает, чтобы никто не покидал территорию здания реабилитационного центра. Здание закрывается изнутри, на ключ. Ключ находится всегда либо у сотрудников реабилитационного центра, либо в их комнате. Там находились волонтёры, которые также наблюдали за обстановкой. Если вдруг они видели какие-то попытки покинуть реабилитационный центр, либо разговоры об этом, то сразу же доносилось до старшего, старший доносил до сотрудников, такая цепочка была. И также были обстоятельства, когда стажёры видели, что кто-то пытается что-то сделать, чтобы выбраться, они пресекали эти попытки.

— Методику мы ещё не изучали, она изъята, — рассказывает следователь. — Методика там стандартная, насколько я понимаю, 12 шагов, методика была разработана за границей. Когда человек проходит 12 шагов, он встречается сам с собой, он понимает, что он зависит, и отказывается от зависимости. Что ещё в этой методике — пока неизвестно. И насколько эта методика эффективна, необходима ли для неё лицензия. Вообще, что это за методика и к чему она приводит, пока не установлено.

Установлено, что реабилитационный центр работал как благотворительный фонд, родственникам потерпевших руководство говорило, что они платят только половину стоимости лечения, вторую половину якобы платит государство.

— Как пояснил директор, у них проверки были ежемесячные, якобы приезжали сотрудники полиции, — продолжает Максим Самков. — Там же лица в основной части либо судимые, либо состоят на учетах. Как это происходило, происходило ли вообще — это ещё предстоит выяснить. Директор пояснил данный факт, но с учётом того, что он разноплановые показания давал, там очень мало того, что соответствует действительности. Поэтому то, что им сказано, будет проверено. Он же утверждает, что никаких решёток нигде не было и все имели свободный выход. Это не подтверждают даже сотрудники этого ребцентра. Говорят, что вот, у меня был ключ, но я не мог принять решение для того, чтобы открыть дверь. Из-за этого к директору складывается ряд вопросов, на которые он даёт совершенно непоследовательные ответы, которые далеки от истины.

В отношении директора и сотрудников центра возбуждено уголовное дело по п. «а» ч. 2 ст. 127 УК РФ (незаконное лишение человека свободы, совершенное группой лиц). В деле уже больше 20 потерпевших, и их может стать больше — сейчас сотрудники уголовного розыска опрашивают людей, которые ранее проходили лечение в этом месте. Следователь предполагает, что эпизодов в этом деле станет больше.

Также СК возбудил уголовное дело по одному эпизоду п. «а» ч. 2 ст. 126 УК РФ — «Похищение человека, совершенное группой лиц по предварительному сговору».

— Установлено, что человека против его воли приехали забрали сотрудники реабилитационного центра и поместили в стены центра, — рассказывает следователь. — Он изначально сразу выражал желание не ехать туда изначально, а затем покинуть стены центра. Возбудили уголовное дело по похищению человека, соединили с незаконным удержанием. С этим обвинением двое сотрудников и директор центра были арестованы.

Журналист НГС обзвонила несколько реабилитационных центров, представляясь родственницей человека, которому необходим реабилитационный центр, но лечиться он не хочет. В клинике «Развитие» и реабилитационном центре «Независимость» откликнулись на принудительную госпитализацию, гарантировав, что сбежать из центра пациент не сможет. Стоимость лечения — 35 тысяч рублей. В центре «Гармония+» и «Сияние надежды» журналисту посоветовали уговорить родственника, пояснив, что принудительное лечение противозаконно.

По словам Александра, работа фонда «Национальный проект», который попал под уголовное дело, выстроена по схеме многих центров, в основе которых лежит 12-шаговая программа (за исключением трудовых и религиозных центров — там всё совсем по-другому, но наш собеседник с ними никогда не сталкивался), с единственной оговоркой — сейчас в большинстве центров обходится без рукоприкладства. Он описал приблизительную схему, как устроен такой бизнес. Вся информация основана на его личном опыте.

— Родители обращаются к психологу, с ними составляется разговор, как правило, без зависимого человека, — рассказывает Александр. — Для того чтобы он не знал, что планируется такая акция. Родители лишают зависимого права выбора в тот момент, когда заключают договор с центром.

По факту — в этот момент человека лишают дееспособности. Всю ответственность за дальнейшую судьбу зависимого человека берет на себя реабилитационный центр. В дальнейшем, когда человек уже попадает в центр, руководство заключает с ним договор (иногда законными методами, иногда нет) о том, что он пребывает в центре добровольно.

— Ты вроде как можешь стены этого заведения покинуть, но тебе никто не даст, — продолжает Александр. — Потому что между родителями и реабилитационным центром подписано соглашение, что ты будешь находиться в этом реабилитационном центре столько, сколько будет нужно.

Родственники являются заказчиками лечения, перед ними ведётся весь отчёт. Однако, по словам Александра, близким отправляется именно та информация о состоянии пациента, которая необходима для бесконтрольного нахождения в центре.

— Чем больше ты там находишься, тем больше родители платят денег, — объясняет Александр. — Это простой бизнес. Руководство и психологи, каждый консультант, получают проценты с каждого человека, который находится в центре.

Выходит, что человек будет находиться в центре либо до тех пор, пока у родителей не закончатся деньги или они не откажутся платить, либо пока пациент не примет решение связать свою жизнь с центром или помогать центру.

— Это экономия денег, по факту в лице волонтёров, в лице консультантов, которые первый год, пока не подтвердят свой статус, работают за десять-двадцать тысяч рублей, центр получает бесплатную рабсилу, — продолжает эксперт. — Волонтёры — это те люди, которые прошли выздоровление и которые помогают центру, раздают листовки, участвуют в мероприятиях.

По словам собеседника, центру в равной степени могут быть выгодны как и те, кто остается трезвыми (потому что они обычно остаются при центре, всячески ему помогают, плюс это престиж центра), так и срывники.

— В любое время, как только человек срывается или возникает такое опасение, любой из окружения центра может позвонить в центр и получить бонус. По факту я получаю бонус за любого человека, которого я приведу в центр, всё обсуждается индивидуально, от двух до десяти тысяч рублей, — продолжает Александр.

К тому же, после окончания полного курса реабилитации человек не может получить сертификат об окончании курса без писем разным людям о том, что в случае моего срыва и просто неадекватного состояния просит заключить его добровольно в реабилитационный центр, все эти письма хранятся в консультантской.

— Когда руководство узнаёт о срыве, они сразу звонят родителям и навязывают свои услуги, — объясняет собеседник. — «Вот у вас есть сертификат об окончании курса, мы можем его забрать, первый месяц бесплатно». А дальше дело техники — сколько нужно, столько и проплатят, эти люди умеют уговаривать. Причём бывают у человека такие моменты, никак не связанные с употреблением. Человек приходит взвинченный домой, родители видят, что у него снова начинаются психи, нервный срыв, может быть, какое-то небрежное слово может навести на мысль, что он употребляет. Психологи и консультанты уже так промыли мозга родителям, что они сразу обращаются в ребцентр. А там что? Простой бизнес. «Вы даёте согласие на помещение сына в ребцентр? — Да, даю». Дальше дело техники. Приезжает инициативная группа в виде волонтёров, консультанта, человека снова без его согласия пакуют в машину. И всё.

По словам Александра, есть много примеров, когда у человека были проблемы с алкоголем, попал в реабилитационный центр — начал употреблять наркотики. Или пациент просто нюхал или курил запрещённые препараты, а после центра начал колоться тяжёлыми наркотиками. Но действительно есть много случаев, когда помещение в центр помогает человеку завязать с алкоголем или наркотиками. Чаще всего это говорит просто о том, что у человека уже было принятое решение, его просто необходимо было к этому подтолкнуть,

— У человека в реабилитационном центре может произойти переоценка всех ценностей, целей жизни. У него может появиться стремление и желание, необходимое для трезвой жизни. Но без желания это бесполезно. И насильно это желание никак не появится, — подчёркивает собеседник. — Если есть желание — центр может как помочь, так и убить это желание напрочь. Потому что идёт навязывание ценностей, тебя привязывают всячески к центру, чтобы в дальнейшем тебя использовать. Нахождение в центре мешает социализации, тебя вырывают из жизни. В Штатах эта программа работает, 28 дней там люди находятся, но никак не год. У нас же это простой бизнес. В какое-то время люди увидели, что проблема наркомании актуальна в нашей стране, и решили делать на этом деньги.

Собеседник уверен, что людей обычно держат в центрах до года просто потому, что нет постоянного потока пациента. Поэтому психологи и консультанты намеренно затягивают сроки.

— Чем больше ты там будешь находиться, тем больше с твоих родителей будут тянуть деньги, — уверен Александр. — Это везде так, это простой бизнес. С увещеваниями о том, что тебе надо находиться здесь, потому что ты подаёшь какие-то надежды. Вся лечебная команда убеждает тебя в том, что тебе, именно тебе необходимо идти по этому пути, так как «Мы в тебе видим потенциал». То же самое говорится родителям. Что «ваш ребёнок — один из немногих, кто может остаться трезвым».

По просьбе НГС Александр просчитал примерные доходы одного реабилитационного центра. Тут стоит учитывать то, что обычно реабилитационные центры оформлены как благотворительные фонды, соответственно, налоги они не платят. Часто центру помогают бывшие воспитанники (вся работа центра построена таким образом, что человек просто обязан это делать — помогать либо деньгами, либо посильной помощью).

Примерно в центре содержится около 50 человек, каждый из них в среднем платит 30 тысяч рублей в месяц. На аренду помещения, еду, оплату коммунальных платежей, зарплату консультантам и психологам центр в среднем уходит 500 тысяч рублей в месяц. В итоге чистая прибыль составляет один миллион рублей, но в большинстве случаев сумма выходит намного больше.

— Создаётся мнимая картина выздоровления и поэтапное оттягивание сроков нахождения в центре, рекомендации такие, что человеку необходимо находиться ещё какое-то время в рамках центра, чтобы у него стабилизовалась трезвость, — объяснил Александр. — Для того чтобы руководству в дальнейшем обеспечить центр заработком, родителей приглашают на родительские группы, которые находятся в городе, и на этих группах работают психологи, где родителям именно навязывается продление нахождения в центре. В какой-то степени людей зомбируют. И основная задача — чтобы человек остался при центре, потом оказывал помощь либо в качестве рабсилы, либо материально.

Собеседник считает, что ни психологи, ни тем более насильное удержание в реабилитационном центре не дадут результатов, пока у самого зависимого не появится желание бросить употреблять.

— А родителям навязывается необходимость помещения человека вновь и вновь в рамки реабилитационного процесса для того, чтобы у него поменялось сознание, — объясняет эксперт. — Что где-то надо провести работу над ошибками, где-то он что-то пропустил. Якобы в разных реабилитационных центрах существует разная программа, хотя суть там одна. И иногда, если зависимому не помог один центр, родители смотрят на программу другого центра. Тем самым продлевая процесс реабилитации до бесконечности. Хотя у самого зависимого нет желания прекращать употреблять. И сколько бы его ни помещали, толку не будет. Как тогда помочь человеку завязать? Да каждый человек сам хозяин своей жизни. Только его выбор в дальнейшем формирует его жизнь. И если человек сделал выбор не употреблять — ты хоть что перед ним делай, хоть шприц держи, он употреблять не будет. И в его решении нет заслуги ни консультантов, ни психологов.

Главный психиатр-нарколог Новосибирской области Равиль Теркулов уверен, что насильно удерживать зависимого человека в реабилитационном центре бесполезно:

— Там идёт нарушение прав человека, к тому же есть федеральный закон. Я думаю, это очень примитивный вопрос. Когда людей держат насильно, когда их заставляют лечиться, нет безопасного пространства для них. Болезнь не сломлена, он не может осознать свою болезнь. Его держат, это как наказание в тюрьме. Если люди не осознают свою болезнь, о чём можно говорить.

Нарколог посоветовал либо уговаривать родственника и размещать его в центр с согласием, либо обращаться за помощью в государственные учреждения.

Что ещё можно почитать о борьбе с наркотиками

Дурной патруль — дачники из Новосибирска сколотили дружину, которая ловит на улицах наркоманов. Они устраивают за чужаками погони на машинах и десятками сдают их в полицию, однако силовики считают, что активисты мешают им работать.