«Реаниматолог сообщил самую ужасную в жизни весть». У сибирячки умерла мама, но объяснений от больницы она не добилась

Сибирячка Надежда Аристова в конце ноября потеряла маму, которая болела коронавирусной инфекцией. Она считает, что этого можно было бы избежать, если бы разные звенья медицинской цепочки иначе выполнили свою работу. У нее есть вопросы к сотрудникам скорой помощи, поликлиники № 2 и к Сибирскому окружному медицинскому центру Федерального медико-биологического агентства РФ (СОМЦ ФМБА), где лечилась и умерла Елена Аристова. Какие и почему — разбиралась медицинский обозреватель НГС Мария Тищенко.

Сибирячка Надежда Аристова обратилась в редакцию НГС 17 ноября, чтобы рассказать о том, как сложно добиться от медучреждения информации о пациенте с коронавирусной инфекцией и как-то помочь: ее мама лежала в СОМЦ ФМБА. Надежда даже хотела перевести маму на платное лечение, о котором ранее заявляла клиника, но сделать этого не удалось. Пока центр отвечал на запрос журналиста НГС о том, как связываться с пациентами, по каким именно телефонам родственники точно могут дозвониться и как принимается решение о переводе в другое учреждение, мама Надежды умерла. Но на этом сложности не закончились. Далее — обо всём по порядку.

«Я даже не осознавала, что вижу мамочку в последний раз»

— Сейчас много статей, посвященных коронавирусу, которые затрагивают такие проблемы, как «поздно начали лечение», «слишком долго ждали врача», «скорая отказалась везти в больницу», «не нашли в аптеках антибиотики», «врач поставил неправильный диагноз и вовремя не назначил адекватное лечение». Помимо вышеперечисленного мы столкнулись с полным отсутствием достоверной информации о состоянии больного, странными, на наш взгляд, действиями врачей в ковидной больнице, абсолютным игнорированием вопросов, просьб, желаний родственников больного хоть как-то помочь, например закупкой кислородных концентраторов, лекарств, просьб перевести в платное отделение, — считает Надежда Аристова.

Она вспоминает, что «коронавирусная» история ее семьи началась 23 октября: она почувствовала себя плохо — поднялась температура до 38. Так как она работает на предприятии, где есть поликлиника, Надежде открыли больничный, а вот продлевать его уже нужно было по месту жительства — в городской клинической поликлинике № 2 на Московской:

— Там я столкнулась с огромными очередями, падающими в полуобморок женщинами в очереди, сидящими вокруг коронавирусными и некоронавирусными больными — вплотную, вперемешку — и с отсутствием врачей из-за поголовных больничных. Несмотря на все симптомы коронавируса, появившиеся к тому времени, — полное отсутствие обоняния, температуру, жуткую слабость, одышку, — мне не назначили ни тест на коронавирус, ни КТ.

После Надежды заболел и ее муж, но они переболели легко, как будто ОРВИ, только необычной. А потом заболела и мама Надежды — Елена Аристова: помимо высокой температуры у нее еще был сильный кашель. Температуру стало сбивать труднее, поэтому 3 ноября Елене Аристовой вызвали участкового терапевта из поликлиники № 2 и скорую, которая приехала в тот же день.

— Сотрудники скорой послушали легкие моей мамы, замерили сатурацию, но не сказали, какая она, и поставили диагноз «легкая степень пневмонии». Сказали пить антибиотики, которые есть дома — у нас был «Ципрофлоксацин» — и ждать участкового врача, который должен был выписать рецепты. Еще сказали, что для госпитализации нет никаких оснований, и просто уехали, — рассказывает Надежда.

Врач из поликлиники пришел только 6 ноября: по словам Надежды, он выписал новые антибиотики, тоже сказал, что всё нормально, и ушел, сатурацию он не измерял, только послушал легкие.

— 8 ноября пришла доставка пульсоксиметра, который мы решили срочно купить, и он показал у мамы сатурацию 60! При норме 94 и выше. А это однозначно реанимация. Вызвала скорую, сообщив сатурацию. Скорая приехала за 10 минут и маму забрали в Сибирский окружной медицинский центр Федерального медико-биологического агентства на Одоевского, 12. Я сопровождала маму, пока ее везли на скорой через весь город. Видела, насколько ей плохо, она ехала с кислородным баллончиком, и даже с ним сатурация была крайне низкой, в районе 82. Я даже не осознавала, что вижу мамочку в последний раз, в последний раз дотрагиваюсь до нее, — сожалеет Надежда Аристова.

Надежда говорит, что услышала разговоры врачей о том, что ее маму нужно положить в реанимацию, но еще вечером Елена звонила дочери, чтобы узнать, как та добралась домой. Утром 9 ноября телефон Елены был недоступен, в справочной Надежда узнала, что маму положили в реанимацию, дали номер и сказали звонить туда:

— Начались пять дней молитв, отчаяния, боли, безумного страха за мамочку. Каждый раз, звоня в реанимацию, я ожидала услышать самое страшное. Но они говорили мне, что она подключена к аппарату неинвазивной вентиляции легких.

«

В обычной палате врач вообще не подходит

»

Состояние, судя по сообщениям, было то стабильным, то нестабильным, то очень тяжелым, то тяжелым, сатурация — разной, температуры не было, давление — в норме, находилась в сознании, КТ показало поражение около 60% легких. Надежда вспоминает, что реаниматолог говорила ей, что мама пробудет в реанимации еще очень долго, привозить ничего нельзя и связаться с ней невозможно.

— Но, тем не менее, всего через пять дней, 14 ноября, мою маму по каким-то причинам перевели из реанимации в обычную палату с кислородной поддержкой. Меня тогда даже каким-то образом по телефону связали с ее лечащим врачом, я успела спросить, почему так произошло, на что мне ответили дословно: «Наверное, улучшения какие-то, я еще ее не осматривала, позвоните позже». Но больше меня с ее лечащим врачом никогда и никак не связывали, — поражается Надежда Аристова.

Когда Елену Аристову перевели в обычную палату, у Надежды появилась возможность узнавать о ее самочувствии не только в справочной, но и лично, правда, разговоры были недолгими, потому что сил у пациентки на них не было. Надежда утверждает, что информация о состоянии здоровья от мамы и в справочной была разной.

После перевода из реанимации у Елены снова появилась температура больше 38, поражение легких уже составляло 80%.

— В последующие дни моя мама говорила, что ее зря перевели из реанимации в обычную палату, потому что там на ИВЛ дышалось легко, а здесь, в палате, на увлажненном кислороде не дышится вообще. Что в реанимации за больными был постоянный уход, постоянно какое-то лечение и наблюдение, а в обычной палате врач вообще не подходит, уколы не ставят, а сатурация всё такая же низкая, как и тогда, когда ее только привезли в больницу и положили в реанимацию, — 69, — пересказывает дочь.

Далее Надежда постоянно пыталась связаться с врачами, чтобы уточнить у них состояние мамы. Она была готова купить кислородный концентратор, лекарства или перевести маму в платную палату, чтобы хоть как-то помочь, но связаться с кем-либо было непростой задачей. 16 ноября ей удалось узнать телефон поста пятого этажа, где лежала Елена, но медсестра ответила только, что делает то, что говорит врач. В справочной телефон лечащего врача не давали. Надежда хотела узнать у лечащего врача, почему ее маму перевели из реанимации несмотря на тяжелое состояние.

— Попасть в «зеленую» зону больницы тоже нет никакой возможности. Все двери закрыты: «Посторонним не входить». Охранник, забирающий передачки, тоже не дает никакие телефоны и никуда не пускает. На визитке, которую мне дали, когда забирали маму, написано, что прием родственников больных, лежащих в данной больнице, осуществляется с 15:00 до 16:00 по вторникам. Попыталась узнать, куда подходить, по всем известным телефонам. Все мне ответили, что впервые об этом слышат и что их заведующей нет на месте. У людей, которые, как и я, приносили передачки с 17:00 до 19:00, тоже спрашивала номера каких-нибудь телефонов, но все знали только либо телефон справочной, либо реанимации. У многих подобные истории: их родственники брошены с низкой сатурацией, к ним не подходят ни врачи, ни медсестры, а связи с врачами нет, — объясняет Надежда.

На посту пятого этажа один раз у Надежды получилось узнать по поводу перевода на платное лечение: посоветовали обращаться к менеджеру Марии по телефону справочной:

— Но в справочной эта Мария упорно настаивала, что платного отделения не существует. Мы спрашивали и охранника про платное лечение коронавируса, но он лишь сказал: «Зачем вам туда? Там ведь только комфортностью палаты что-то отличается». Из всего этого складывается впечатление, что платное лечение коронавируса в данной больнице осуществляется, но либо все койки уже заняты, либо нужны какие-то особые обращения.

В последующие дни Елена жаловалась дочери, что ее лечащего врача нет на месте, что к соседней койке врачи подходят постоянно, а про нее все забыли, что при температуре 38,7 медсестра записывает 38, ссылаясь на то, что долго держали градусник.

— В справочной один раз в день мне сообщали данные по маме, и каждый день они были относительно нормальными: состояние — стабильно тяжелое, а потом даже было средней тяжести. И температуру обычно сообщали нормальную, утреннюю, уже сбитую «Парацетамолом». А про обновление данных доходило до крайностей. Менеджер говорила, что их обновляют два раза в день, но по факту только один и в неизвестное время: приходилось звонить каждый час, и ничего нового.

«Даже после смерти мамы бардак в больнице продолжился»

18 ноября, по словам Надежды, мама ее немного обнадежила, сказав, что ее переводят в НИИТО, а туда переводят только тех, кому стало чуть лучше. Но Елене измерили сатурацию и никуда не перевели, потому что она была невысокой. В реанимацию ее по-прежнему тоже не переводили, хотя осматривали:

— 20 ноября поздно вечером мама на удивление часто звонила, жаловалась, что у нее вся вода закончилась и ей приходится пить из-под крана. Днем 21 ноября мама позвонила со словами: «Не приезжай, скорее всего, меня переведут в реанимацию, а там передачки не принимают». Через пару часов данные в справочной обновились: я узнала, что маму опять никуда не переводят, и помчалась передавать воду. Потом мне ее вернули со всеми вещами в так и не распечатанном пакете: мама так и не успела попить моей воды. В тот же вечер мама уже не брала трубку, я надеялась, что она спит или что ее перевели в реанимацию. Но предчувствие было дурным. В 07:24 утра 22 ноября мне позвонил реаниматолог и сообщил самую ужасную в моей жизни весть… И даже после смерти мамы бардак в данной больнице продолжился.

Надежда рассказывает, что патологоанатом в СОМЦ ФМБА приходящий — работает не все дни и только после 18:00:

— Он всё сделал, но не смог написать справку о смерти, так как ФМБА вдобавок ко всему потеряли паспорт моей мамы, который в обязательном порядке забрали у меня, когда мама поступила к ним. Два дня они искали паспорт. Из-за их возмутительных действий пришлось перенести похороны на два дня. Патологоанатом, отдававший нам справку, сказал лишь, что ИВЛ ее бы уже не спасла, так как легкие были полностью мертвы. Маму до последнего дня перед смертью так и не перевели в реанимацию. Ее просто 14 ноября по непонятным причинам, без всяких улучшений (с ее слов) перевели в обычную палату, где она неделю, до самой смерти, мучилась, задыхаясь от кашля, с очень низкой сатурацией и высокой температурой.

У Надежды остались вопросы и к первой бригаде скорой помощи, и к участковому врачу, которые не приняли решения о срочной госпитализации, и к реаниматологу с лечащим врачом, которые решили перевести маму в обычную палату из реанимации, и к больнице ФМБА в целом.

— Почему первая бригада скорой не забрала маму в больницу? Почему врач из поликлиники пришел без пульсоксиметра и не посоветовал срочно вызывать скорую? Почему в СОМЦ ФМБА маму не сразу увезли в реанимацию, а только на следующий день? Почему ее перевели из реанимации в обычную палату без всяких улучшений? Почему в последние четыре дня жизни анестезиолог с реаниматологом осматривали ее, но так и не перевели на ИВЛ? Почему в этой больнице узнать о состоянии тяжелобольного человека можно только по телефону справочной один раз в сутки и информация не всегда достоверная, обновленная? Почему родственникам не дают никаких телефонов — ни ординаторских, ни врачей? Почему люди, поступившие по скорой помощи, соседствуют, по-видимому, с больными, которым оказывается платное лечение, и это держится в тайне? Почему в коронавирусной больнице нет своего патологоанатома? Как больница может просто так потерять паспорт больного и из-за этого так затянуть оформление справки о смерти? — задает вопросы Надежда Аристова.

В свидетельстве о смерти Елены Аристовой написано время смерти — 01:20 22 ноября. Причина смерти — «другая вирусная пневмония», «коронавирусная инфекция, вызванная COVID-19, вирус идентифицирован».

— Мне кажется, коронавирус по трагичности сравним с настоящей войной. Происходит геноцид пожилого населения. Каждый предоставлен только самому себе и вместо того, что нам советуют по телевизору — «Оставайтесь дома, вызовите врача на дом», при температуре больше 38 надо действительно бежать куда-то делать КТ или хотя бы в каждой семье должен быть, помимо градусника, еще и свой пульсоксиметр. И очень жаль, что родственникам жертв коронавируса не оказывается никакой психологической помощи, как, например, родственникам жертв терактов и катастроф. Нет в Новосибирске чего-то такого специализированного, потому что нас слишком много — обездоленных, убитых горем людей, сейчас в ужасе пытающихся понять, как и почему их родных людей убила эта новая зараза, казавшаяся такой далекой и нереальной.

Официальные ответы

Надежда говорит, что написала в СОМЦ претензию и отправила письма в Росздрав, правительство РФ, Минздрав НСО, мэрию Новосибирска с требованием провести проверку и в фонд ОМС. В них женщина жалуется на скорую помощь, поликлинику № 2 и СОМЦ ФМБА.

В аппарате правительства РФ ответили, что направили обращение в правительство НСО и Росздравнадзор. Региональный Минздрав ответил, что рассматривает обращение.

Журналисту НГС на первый запрос, который был отправлен, когда Елена Аристова находилась в учреждении на лечении и была жива, в СОМЦ ФМБА ответили, что на базе их круглосуточного стационара медицинская помощь оказывается в соответствии с Временными методическими рекомендациями (версия 9) Минздрава РФ.

— Размещение пациентов в анестезиолого-реанимационном отделении госпиталя, сроки пребывания в отделении, перевод в отделение для лечения пациентов с новой коронавирусной инфекцией COVID-19 находится в компетенции лечащих врачей обоих отделений, которые оценивают состояние пациента по объективным клиническим и диагностическим критериям. Степень кислородного насыщения крови (сатурация) — не единственный критерий, при этом нужно учитывать, что кислородотерапия проводится в необходимом объеме по показаниям и на койках не реанимационного отделения для лечения пациентов с новой коронавирусной инфекцией COVID-19, — пояснили в учреждении, не уточнив, какие еще критерии учитываются при переводе.

Вопросы про телефоны, по которым родственники могут получать информацию о пациентах, о том, правда ли, что информация в кол-центре о состоянии пациентов обновляется один раз в день, и что именно там сообщается, проигнорировали.

Возможность платного лечения в центре прокомментировали так (но сколько именно пациентов находятся на таком лечении в стационаре и есть ли такие в реанимации, не уточнили):

— Вся исчерпывающая информация о возможности оказания в госпитале медицинской помощи за счет средств приносящей доход деятельности вам предоставлена в ответе от 17 ноября.

То есть возможность платного лечения не отрицается, но приоритет отдается бесплатному, как писал НГС ранее. При этом в справочной центра эту информацию отрицали (почему так происходит, в центре тоже не ответили).

— Перевод пациентов в другие медицинские организации осуществляется в соответствии с маршрутизацией и критериями, определенными Министерством здравоохранения Новосибирской области, с учетом клинического состояния пациента. Информация о состоянии здоровья пациента и иная информация, связанная с оказанием медицинской помощи, является врачебной тайной и по телефону не предоставляется в связи с отсутствием возможности идентифицировать личность звонящего. Данная информация может обсуждаться лишь с лицом, указанным пациентом при поступлении в госпиталь при наличии у данного лица документа, подтверждающего личность, — уточнили в СОМЦ ФМБА.

СОМЦ ФМБА не подчиняется ни Минздраву НСО, ни Минздраву РФ (ранее подчинялся федеральному), а только напрямую правительству РФ, поэтому оба ведомства не могут комментировать действия этого учреждения. А получить информацию непосредственно о погибшей пациентке (и о том, как именно ее лечили) журналисту НГС не удалось, потому что эти сведения составляют врачебную тайну.

Ранее мы писали о пяти мамах, чьи дети умерли в новосибирских больницах, — они считают, что в этих смертях виноваты врачи.