Голый оклад. Большое исследование НГС о реальных заработках ученых — вынужденные схемы и зарплатные квитки

В 2012 году Владимир Путин приказал сделать так, чтобы ученые получали в два раза больше, чем среднестатистический житель региона. В 2021-м выяснилось, что оклад новосибирских ученых — меньше, чем, к примеру, зарплата продавца в рядовом супермаркете. Тема низких заработков получила широкую огласку после того, как старший научный сотрудник одного из институтов Новосибирска пожаловалась президенту на оклад в 25 тысяч рублей. Дискуссия обернулась скандалом: президент поручил провести проверку, к делу подключились Следственный комитет и прокуратура, руководству института пришлось оправдываться и называть реальные заработки ученых. Разборки еще идут, но в Министерстве науки многозначительно намекнули, что сделаны «определенные кадровые выводы». Научное сообщество тем временем со скепсисом относится к шумихе: низкие заработки и вообще сама система оплаты труда ученых — давняя проблема. Сколько они зарабатывают, из каких показателей складывается зарплата, кто получает миллионные гранты, а кто выживает на голый оклад — журналист НГС Мария Тищенко провела большое исследование и пришла к выводу, что зарплата ученых чем-то похожа на лотерею и вряд ли повышение окладов исправит ситуацию.

На заседании президентского Совета по науке и образованию в начале февраля старший научный сотрудник Института цитологии и генетики СО РАН Анастасия Проскурина рассказала Владимиру Путину о низкой зарплате ученых и в качестве примера назвала свой оклад — 25 тысяч рублей, к которому в этом году есть надбавка в 6 тысяч рублей (то есть в сумме 31 тысяча, но она объяснила, что на руки получает около 32). Сибирячка пояснила, что три года назад из-за указа президента о повышении зарплат научным сотрудникам им предложили перейти на полставки, чтобы отчитаться о повышении, при этом работают они на полную ставку, как и раньше. Причина рокировки банальна — указ был, а дополнительных денег на его выполнение в институтах не было.

Средняя зарплата в регионе составляет 39 862 рубля (данные Новосибирскстата за январь — ноябрь 2020 года, более свежих данных нет), поэтому ученые в Новосибирской области должны получать около 79 тысяч.

— Где деньги-то? Если вы говорите, что у вас 200% от среднего по региону, где деньги, Зин? — возмутился Владимир Путин во время февральского разговора с ученой Анастасией Проскуриной. Вопрос президента: «Где деньги?» был адресован министру финансов Антону Силуанову.

Ответ на этот вопрос — по крайней мере, общественности, научному сообществу и журналистам — до сих пор не известен. Как и то, были ли вообще выделены деньги на повышение зарплат.

Зато министр науки и высшего образования Валерий Фальков посчитал, сколько зарабатывает Анастасия Проскурина, потом такие же расчеты представил и директор Института цитологии и генетики СО РАН Алексей Кочетов (именно там работает ученая). Кроме того, он отрицал информацию о практике перевода сотрудников на полставки ради выполнения указов президента. Хотя председатель профсоюза Сибирского отделения РАН Людмила Левченко говорит, что такая практика в институтах все-таки есть.

Следственный комитет уже четвертую неделю проводит проверку.

Ради выполнения указа президента некоторые институты повысили оклад ученым в два раза, но при этом перевели их на полставки — то есть по сути сотрудники должны были работать гораздо меньше и получать прежние деньги, но по факту это было не так.

Старший научный сотрудник Института неорганической химии, заведующий лабораторией и кандидат химических наук Михаил Шестопалов называет ситуацию в стране интересной: указ о 200% к средней зарплате по региону был, а дополнительного финансирования для этого не было.

— Поэтому возникает вопрос: «Это специально так сделано?» Есть мнение, что это было сделано специально, чтобы избавиться от лишних ртов ученых. Есть такие, кто получает 15 тысяч в месяц и ничего не делает, при этом они могут считать себя самыми умными и важными. Самый простой вариант выполнения указа — увеличить зарплату в два раза и всех спустить на полставки, чтобы по сути ничего не поменялось в выплатах и в работе. По слухам, ИЦиГ СО РАН так и сделал. И не только он. При этом у меня есть друзья в ИЦиГе, которые говорят, что у них всё в порядке и они работают на полной ставке.

Некоторые ученые говорят, что финансово они не пострадали, а вот морально — очень.

Бывший сотрудник новосибирского научного института Ксения (имя изменено по ее просьбе) сейчас работает на московский институт в той же сфере наук и живет в Новосибирске. Она говорит, что на президиуме СО РАН и РАН неоднократно поднимались вопросы о зарплатах ученых.

— А сейчас вдруг выяснилось, что ученые недополучают денег. Сначала всё это коснулось медиков в 2012 году, потом учителей, в 2017-м — ученых. Было обидно, когда сотрудников, ведущих грантовую деятельность и работающих по договорам научно-исследовательских работ (НИР), начали просить перейти на полставки. Зато это не особо коснулось бездельников, которые есть везде. Один знакомый академик говорит, что руководителей институтов обманули: их якобы попросили прислать хорошие отчеты (в которых указано, что указ о 200% к средней зарплате по региону выполняется. — Прим. ред.) и пообещали выделить больше денег. Отчеты хорошие прислали, а вот денег не получили. Ничего, по сути, не меняется, просто раз — и оклад становится в два раза меньше на несколько месяцев. Этого хватает, чтобы подать нужные отчеты, а потом всё вернуть обратно, — предполагает Ксения.

Она показывает свои расчетные листки за разные годы работы в институте. Оклад действительно всегда был одинаковым: например, в ноябре 2017 года он составил 22 444 рубля, а потом вдруг в декабре стал ровно в два раза меньше — 11 222 рубля. И такая ситуация была только один месяц. Ксения считает, что этого хватило для подачи правильного отчета, который бы говорил об исполнении указа — к 2018 году у сотрудников института было 200% от средней зарплаты региона. А в следующие месяцы оклад стал прежним и даже немного подрос — 23 342 рубля.

При этом в разные периоды работы в институте на руки ей выдавали разные суммы денег — от нескольких тысяч до 50, 100, 150 тысяч, но в целом годовой доход варьировался вокруг 1 миллиона рублей.

То есть каждый институт делал по-своему: кто-то перевел сотрудников на полставки и оставил работать на таких условиях, а кто-то, как в данном случае, перевел только на месяц, после чего вернул всё обратно.

В тот месяц, когда Ксению перевели на полставки, ей дали доплату по заданию дирекции, чтобы в деньгах для нее ничего не изменилось:

— Мы писали заявление — просили перевести на полставки по семейным обстоятельствам. Любой нормальный проверяющий откроет документы в архиве отдела кадров и увидит, что несколько десятков человек одновременно решили перейти на полставки. Что у всех такого произошло? Конечно, в финансовом плане из-за этой схемы я не потеряла ни копейки, но в моральном и в плане Трудового кодекса — очень многое. По идее, я должна была работать в два раза меньше. За пять лет в моей зарплате ничего не изменилось. Если посчитать, то зарплата хорошая, жаловаться не на что. Но здесь учитываются гранты. А система грантов — это лотерея. В этом году ты прошел, а в следующем — нет. Или фонд закроется, как сейчас РФФИ. И тогда средняя зарплата будет намного ниже. Проблема в том, что нет достойного бюджетного оклада.

Алексей (имя изменено по его просьбе) — научный сотрудник в одном из институтов СО РАН — согласен с мнением своих коллег, что проблема заключается в том, что институтам не выделяют реальных денег на фактический подъем зарплаты. Они, как правило, выполняют указы Путина путем расчетов «среднего по больнице» с учетом грантов и с прочими «чудесами»:

— Получается, по фигу на каждого сотрудника, если в целом по институту план выполняется. А выполняться он может за счет главных научных сотрудников, ведущих, у которых зарплата может быть и 200 тысяч в месяц.

Биолог Кристина (имя изменено по ее просьбе) когда-то работала в «Векторе» и преподавала в НГУ, но потом переехала из Новосибирска в Германию. Девушка застала момент, когда некоторых новосибирских ученых ради выполнения указа президента стали переводить на полставки:

— То есть нам подняли зарплату в два раза, но всех перевели на полставки. Естественно, никто не мог себе этого позволить — работать на полставки, потому что всем нужны были научные публикации. Мы продолжали работать полный день, но получали за полставки. Нам, конечно, говорили, что это всё добровольно, но других вариантов не было.

Сначала Кристина работала стажером-исследователем и на неполной ставке полгода получала 2,5 тысячи рублей:

— Я сейчас рассказываю и думаю: «Это вообще было законно?», потому что на тот момент это была моя единственная работа и мой единственный источник дохода — 2,5 тысячи. Я рассматривала это как стажировку и ждала обещанных доплат с гранта, но надежды не сбывались. Моя зарплата в «Векторе» — это был кошмар. Я удивлена, что не ушла оттуда сразу, но тогда я мечтала о большой науке и думала, что можно потерпеть такую зарплату. Мне обещали, что будет больше. Пять лет мне много чего обещали.

Кристина поступила в аспирантуру и начала получать стипендию — примерно 5 тысяч рублей, к тому же еще была стипендия от Кольцово — около 7 тысяч в месяц, но их выплачивали раз в квартал:

— На эти деньги уже можно было существовать, но даже если всё сложить, то всё равно это немного. Зарплата оставалась такой же. Когда меня перевели на полную ставку, я стала получать 5 тысяч, далее эту сумму повысили до 7. Перед увольнением со стажем пять лет зарплата была 7,5 тысячи — это полставки младшего научного сотрудника. Еще я преподавала в вузе у иностранных студентов на английском языке — это оплачивалось хорошо.

Из чего складывается зарплата ученых

Зарплата научных сотрудников — это оклад, премии, в том числе за научные публикации, районный коэффициент, плюс у ученых учитывается еще и работа по хоздоговорам (когда заказчики дают какую-то работу сотрудникам института), гранты. Кроме того, в доход (не зарплату!), помимо институтских выплат, могут идти подработки — выполнение работ для коллег из разных институтов, которым нужны, например, какой-то анализ, биологический тест и так далее.

Оклады в целом одинаковы по всем институтам страны, могут отличаться лишь на несколько сотен рублей. Например, сейчас оклад младшего научного сотрудника без степеней равен 16 299 рублям, старшего научного сотрудника — 21 542, а с докторской степенью — 29 792.

Заместитель директора по научной работе и главный бухгалтер получают по 54 032 рубля. Например, в Положении об оплате труда Институте неорганической химии имени Николаева СО РАН говорится, что оклад директора выше оклада его заместителей и главного бухгалтера на 10–30%, то есть примерно от 59 до 70 тысяч рублей.

На сайте «Ученые-исследователи.рф» информация о таких окладах подтверждается — на нем можно посмотреть, какие вакансии есть для научных сотрудников по всей стране. К примеру, Институту теплофизики имени Кутателадзе СО РАН нужен старший научный сотрудник, ему предлагают оклад в 22 444 рубля.

«Приходит голая ставка, и ты думаешь: "Что я вообще в науке делаю?"»

— Для министерства зарплата в любом случае на 13% выше (тот самый НДФЛ, который вычитают с заработной платы каждого россиянина), чем то, что вы получаете на руки. Поэтому если тебе немного не хватает до 200% к средней по региону, это не значит, что ты обижен — по бухгалтерии всё правильно. Понятно, что если речь идет о заведующем лабораторией, заместителе директора, то он может и 400% получать, а младший научный сотрудник — 50% от средней по региону, поэтому разброс большой. Может, нет ничего удивительного в том, что младший состав получает меньше: иногда аспирантов лучше не баловать, чтобы они не расслаблялись. А когда люди становятся старше, заводят семьи, решают проблемы с жильем, зарплата выше им актуальнее, — уверен старший научный сотрудник Института автоматики и электрометрии СО РАН Назар Николаев.

Он поясняет, что денежный грант Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) — это не зарплата, а возмещение трудозатрат: договор заключается между исполнителем и фондом, а институт выступает лишь посредником, через которого выделяются средства. Эти деньги не облагаются налогами и не идут в зачет надбавок сотруднику.

— Я считаю, что, с одной стороны, ученая Анастасия Проскурина сказала правду о низких зарплатах: действительно озвучила то, что получает, а с другой стороны — мог быть некий психологический эффект, возможно, что-то сказала на эмоциях. У нас в январе и феврале традиционно меньше зарплата, потому что еще не пришло финансирование (обычно это происходит в феврале), а январскую зарплату за декабрь мы еще в декабре получили. Надбавки еще не рассчитаны. Это стандартная ситуация, когда даже по бюджету в начале года ты получаешь меньше. Поэтому психологически всегда год начинается тяжело. Приходит голая ставка, и ты думаешь: «Что я вообще в науке делаю?», а потом начинаются гранты, надбавки, работа по хоздоговорам, — объясняет Назар Николаев.

Работа по хоздоговорам, говорит Ксения, выглядела так: например, есть договор на 100 тысяч, из которых вычитаются налоги, потом 15% уходит на услуги бухгалтеров, 5% — в фонд директора, часть денег (от 5% до 20%) — на оплату коммунальных услуг:

— Если нам приходило 30%, 30 тысяч из 100, то это хорошо. Но нам же нужно купить еще расходники — кислоты, реактивы. В итоге остается 10 тысяч рублей на четверых человек, а ты работал неделю или две над этим заказом. Когда-то было субсидирование коммунальных услуг: государство платило, а потом всё спустили на научные организации. Те, кто зарабатывал, оплачивали, а те, кто нет, за них платили первые, которые работали по хоздоговорам.

Научный сотрудник Алексей считает, что основная проблема заключается в том, что во многих российских институтах или не выделяют деньги для проведения работ по госзаданию (бюджету), или выделяют очень мало. Как у кандидата наук, у него есть ставка в 24 тысячи рублей, и, согласно должностным обязанностям, он должен опубликовать минимум одну статью в год:

— Как я буду это делать? Мне не предоставляется никаких дополнительных средств, чтобы я смог купить расходные материалы для проведения исследований, химреактивы или же оплатить использование какого-либо прибора, командировку и тому подобное. Учитывая это и финансирование, у меня из возможностей — только помещение. Чтобы выполнить это госзадание, я должен найти где-то деньги, получить проект или хоздоговор. Как только я защитился, моя зарплата стала 24 тысячи рублей, и я начал писать гранты. Самые оптимальные варианты для молодых кандидатов наук — это гранты Российского научного фонда (РНФ) и Российского фонда фундаментальных исследований.

Алексей замечает, что некоторые ученые ухитряются выполнять план по статьям, бюджету и гранту, правда, его удивляет то, что гранты приплюсовываются к зарплате:

— Гранты — это как «хобби». Например, у вас есть зарплата журналиста, и при этом вы еще вяжете шапки в свободное от работы время, например, ночью, но это считается в общую сумму вашей з/п. Меня вообще всегда удивляло то, что гранты являются частью зарплаты, потому что нам всегда говорили, что гранты — это ваше личное, в свободное время.

А вот Ксения считает, что гранты — это не совсем личное, потому что работа по ним происходит на базе института — на его стуле и с его светом, но личная заслуга ученого в том, что он вообще написал заявку. Если ее одобряют, это большое везение.

— В РФФИ (сейчас закрывается. — Прим. ред.) раньше проходило только 30% заявок по стране, а 70% — нет. Процент выигрыша — как в казино. Возможно, это понимают директора институтов, потому что они — бывшие сотрудники, но этого не понимают министерские работники. В некоторых институтах было даже распределение: до 17:30 ты работаешь по своей основной теме за оклад, а потом начинаешь работать по гранту. Сложно это представить: я сейчас думаю про одно, а через 15 минут по щелчку начинаю думать про другое и начинаю писать высокорейтинговые статьи за доплату по гранту, — недоумевает Ксения.

По ее словам, РФФИ долгое время был для ученых спасением в финансовом плане, потому что там достаточно мягкие условия конкурса: не нужно было иметь кучу статей для победы, по сравнению с РНФ. К тому же одним из больших преимуществ РФФИ были региональные конкурсы, например, вместе с правительством Новосибирской области:

— Это было выгодно тем, кто занимается проектами, напрямую связанными с Новосибирском. Например, с его экологией. Кому теперь это будет интересно? Конечно, все ученые погрустнели, когда узнали о закрытии РФФИ. Чем больше фондов, тем больше шансов. Можно было урвать два проекта в двух разных фондах.

Кристина замечает, что хорошо, когда учреждения выигрывают так называемые мегагранты, по которым выделяют миллиарды на развитие, оборудование:

— Только гранты позволяют выживать ученым. На одну зарплату жить невозможно. Если у тебя нет грантов, то ты пропал. Многие институты не обеспечивают даже реагентами и расходниками, либо их количество очень ограничено. Если нет их, то нет экспериментов. Нет экспериментов — нет результатов, значит, нет научных статей. Если нет научных статей, то ты не можешь получить грант. Замкнутый круг.

Гранты. Какую прибавку к зарплате можно получить

Кристина говорит, что когда-то ей повезло — она выиграла грант РФФИ для молодых ученых и получала 1 миллион рублей на два года (500 тысяч на год).

— Я сама распределяла деньги на зарплаты себе и тому, кто со мной работал, реактивы, поездки на конференции и так далее.

По словам ученой, 25% от суммы (сначала 10%, потом 15%) нужно было отдать «Вектору» — это 50 и 75 тысяч за год; 100 тысяч ушло на то, чтобы оплатить услуги по секвенированию для лаборатории, и 350 тысяч осталось на зарплату на год и реактивы. Себе Кристина платила около 10 тысяч в месяц, то есть 100 тысяч в год.

Алексей вспоминает, что у его коллеги был грант РНФ на два года — 1,5 миллиона рублей в год, а у него самого был грант РФФИ на два года — 500 тысяч. Грант РНФ, по его мнению, выглядит финансово предпочтительнее, но с него нужно платить налоги с зарплаты — около 40%. Следовательно, половина гранта, 750 тысяч, уходит на исследования, командировки, оплату химреактивов, расходные материалы, а вторая половина — на зарплату, но с этих 750 тысяч его коллега получал только около 450 тысяч после вычета всех налогов, то есть 37 500 рублей в месяц плюсом к зарплате.

— Некоторые мои знакомые-ученые почти полностью тратили грант на исследования и выписывали себе зарплату по остаточному принципу — меньше 300 тысяч в год. Стоит отметить, что РФФИ выделяется на физлицо, и полученная от этого гранта зарплата не учитывается при подсчете средней, а деньги РНФ учитываются. Поэтому даже при наличии гранта выполнить две средних зарплаты по региону очень-очень сложно, а требования к выполнению грантов строже и, например, по окончании гранта РНФ ты обязан опубликовать две статьи. Если говорить про гранты РНФ, то в среднем поддерживается одна заявка из 10. Это очень маленький процент. К тому же очень жесткие требования к публикациям, отчеты нужно писать, — объясняет Алексей.

Например, в его институте — 700 человек, а тех, кто с грантом РНФ, всего около 10.

— У меня есть коллега с хорошими публикациями, которому не дали грант, — рецензенты не пропустили, может, потому что это «научный конкурент», а может, потому что публикации не нравятся. Человек очень талантливый, но у него нет денег на исследования. Какие у него есть варианты? Уходить из науки или уезжать за границу. Да и не факт, что после окончания гранта ты получишь следующий. Иногда это чистая лотерея, — размышляет Алексей.

Михаил Шестопалов уверен, что тратить миллионный грант полностью на зарплату, как правило, невыгодно: ты должен отдать 30,2% на социальные взносы, а иногда еще и 13% подоходного налога (это зависит от типа гранта).

— То есть государство дало и тут же забрало. Поэтому принято не больше 50% на зарплату брать, но сейчас люди не стесняются и около 80% денег на зарплату себе выписывать. Средние гранты РНФ сейчас порядка 5–7 миллионов, если 4 миллиона взять на зарплату и разделить на коллектив из восьми человек, то будет по 500 тысяч каждому, но за вычетом всех налогов (а именно 30,2%) останется около 350 тысяч в год — 30 тысяч в месяц.

Он подчеркивает особые условия работы ученых: если ты математик, то для работы тебе нужны карандаш и листик, есть айтишник — компьютер и электричество, а если ты из естественных наук, химик или биолог, то тебе нужны реагенты, которые дорого стоят (например, 25 тысяч на реактив для простого синтеза), а физикам нужно дорогое оборудование.

А для чего публикации? Как высчитываются надбавки за них

Есть такое понятие как «показатель результативности научной деятельности» (ПРНД), который учитывается при расчете рейтинга для установления стимулирующих надбавок. В каких-то институтах премия дается единоразово, в каких-то — каждый месяц, но сначала высчитывается ПРНД по специальной формуле. Есть базы данных цитирования (основные — Web of Science, Scopus). Они считают, сколько раз твою статью процитировали за последние два года. Именно за этот период и высчитывается ПРНД.

Михаил Шестопалов объясняет, что финансовые средства на эти стимулирующие надбавки каждый институт ищет сам. Часть денег выделяется из бюджетного финансирования, часть — с хоздеятельности, а часть — из иных внебюджетных средств (те же гранты РНФ, РФФИ и другие, с которых он забирает 10–20%).

— По этой причине у каждого института свой балл и своя система распределения надбавок. У кого-то может быть 50 рублей за балл, у кого-то 10 рублей. И у каждого журнала есть так называемый импакт-фактор (IF) — численный показатель цитируемости статей. Например, у Inorganic Chemistry — 4,825 — это значит, что в год на одну статью в среднем ссылаются четыре–пять раз. Чем выше IF, тем сложнее опубликоваться в журналах. Есть крутые журналы с импакт-фактором в районе 40. У особо выдающихся журналов эта цифра может быть трехзначной — 150–250, но это уникальные издания, которые можно сосчитать по пальцам одной руки. И этот импакт-фактор делится на количество человек, которые писали эту статью. То есть чем круче журнал, тем выше премия.

Все журналы еще разделяются на квартили (четверти) — категории научных журналов, которые определяют библиометрические показатели, отражающие уровень цитируемости (востребованность журнала научным сообществом). То есть смотрят IF и разделяют журналы в порядке его увеличения: кто входит в первые 25% — это четвертый квартиль, то есть самые низкие показатели. А те, кто в первом квартиле, — самые высокие, в них очень престижно публиковаться. Грантодатели хотят, чтобы ученые публиковались в журналах первого квартиля.

Михаил Шестопалов объясняет, по какой формуле надбавки считаются в его Институте неорганической химии имени Николаева СО РАН:

— Как высчитывается стоимость балла? Институт оценивает свои средства из разных источников финансирования. Полученная сумма делится на суммарный балл за все статьи, и получается среднее ПРНД. Потом всё распределяется в соответствии с вкладом в науку. Где-то схема другая, например, в том же ИЦиГе: вышла статья, за нее дали какую-то сумму, то есть единоразово.

Каждый ученый получает какой-то балл, который потом умножается на коэффициент, но в каких-то институтах не умножается. Его стоимость в институтах разная. Например, в институте Михаила коэффициент равен 45, один балл стоит 60 рублей — цифра ежеквартально меняется в зависимости от наличия средств. Если умножить 60 на 45, получается 2700 рублей. То есть если в журнале с IF равном 4 одну статью опубликовали четыре человека, то каждый получит 2700 в месяц. Если 10 авторов, то 1080. Если ты один автор хорошей статьи, то еще больше за нее получишь — 10 800 рублей в месяц.

10 статей такого уровня для научного сотрудника в год — это очень тяжело, в среднем они публикуют от трех до пяти статей в год. То есть при такой схеме (если опубликовано пять статей) можно получить 12 500 в месяц дополнительно к окладу.

Старший научный сотрудник ИЦиГа Ольга (имя изменено по ее просьбе) подтверждает, что у них в институте другая система — надбавка выплачивается разово в начале года, в феврале–марте. Это крупная сумма, но выдается раз за год, а не как в других институтах — частями каждый месяц.

Так сколько все-таки зарабатывают ученые?

— У меня надбавка за публикации к окладу старшего научного сотрудника с кандидатской степенью в 25 тысяч — 58 тысяч в месяц, и 5 тысяч за то, что я — заведующий лабораторией. Пару лет назад у одного человека в нашем институте была надбавка за публикации 100 тысяч в месяц, но он действительно очень крутой ученый мирового уровня — это около 25–30 статей в год. Есть те, кто получает 240 рублей в месяц, но эти люди, по сути, не работают, — говорит ученый Михаил.

То есть если считать зарплату старшего научного сотрудника, то она складывается из оклада в 24 тысячи рублей и, например, 12 500 за статьи — это уже 100% от средней зарплаты по региону. Нужны еще 100%, чтобы указ президента выполнялся. Здесь как раз и помогают гранты — тем, кому с ними везет.

Младший научный сотрудник с окладом в 15 тысяч может получать около 40 в месяц, а верхняя граница зависит от сотрудника и лаборатории — у кого-то может быть и 75 тысяч.

Ольга, которая работает в институте, с которого и начался скандал, говорит, что лично она Анастасию Проскурину (ту девушку, которая рассказала Путину о низких окладах ученых) не знает. Зато наша собеседница считает, что разные зарплаты — это нормально:

— Когда-то у меня тоже не было грантов, теперь у нее нет грантов. Я считаю, что это нормально. Не могут же все получать одинаково: кто-то больше, кто-то меньше. Кто больше — у тех всё в порядке. Я считаю, что правильно считать гранты и другие дополнительные денежные поступления в зарплату. У меня выполнены майские указы — я получаю 200% к средней зарплате по региону. Моя зарплата складывается из оклада и грантовых денег. У меня есть свой грант, я им руковожу. У меня много статей: и я считаю, что должна получать больше, чем те, кто не публикуется, и те, у кого нет грантов.

Ольга уверена, что если человек хочет и может работать, то найдутся желающие взять его в коллектив.

— Меня неоднократно звали, но у меня нет ресурсов, времени. А есть люди, которых никогда не приглашают. Возможно, это повод задуматься, — советует она.

Поэтому ученые, которые хотят получать более высокую зарплату, активно ищут гранты: они вынуждены писать порой несколько заявок, чтобы им повезло хотя бы с какой-то.

Чтобы написать хорошую заявку на грант с нуля, разъясняет Назар Николаев, нужно от двух недель до месяца рабочего времени. Один обзор современного состояния исследований по научной проблеме, который требуется в заявке на грант, у него занимает до двух недель.

— А поскольку среднестатистически грант выигрывала 1 из 10 заявок, то чтобы гарантированно получить один грант, нужно подать 10 заявок. Условно это займет 10 месяцев. Когда я буду работать? — недоумевает Назар Николаев.

Но если всё сложилось и грант получен, то ученый может получать такую зарплату:

— Если повезло и сотрудники получили грант от РНФ в пять миллионов, то получается каждому 250–300 тысяч в год, по 30 тысяч в месяц дополнительно. Получается 67 тысяч, если всё сложилось, — почти 200% от средней зарплаты по региону. Но есть институты, в которых дела обстоят хуже, там люди явно не получают 200%, сидят на окладах. Особенно речь идет об институтах третьей категории (в 2019 году в России институты по показателям разделили на три категории, некоторые из них объединили в один. — Прим. ред.).

Откуда это неравенство

Научные сотрудники подтверждают, что неравенство в их среде есть, оно по-разному выражается — в делах, деньгах, ресурсах, силе института или даже конкретной лаборатории.

Михаил Шестопалов говорит, что раньше у нас была советская система оплаты труда с окладами, потом подсмотрели в других странах грантовую систему:

— Но, как обычно, нельзя же всё целиком взять, нужно схитрить. По сути, у нас получилась система естественного отбора: сильные институты, научные группы смогут себя дополнительно финансировать, а слабые — не смогут, постепенно загнутся, а государство якобы ни при чем. То есть не сами взяли и закрыли, а подвели к этому.

Назар Николаев говорит, что те ученые, которые сидят и чего-то ждут, видимо, привыкли к советской системе, когда без суеты можно было заниматься исследованиями за достойную зарплату:

— Я не застал советское время и, возможно, воспринимаю его идеалистично, но, насколько я понимаю, был государственный заказ на научные разработки, была цепочка, позволяющая превратить результаты фундаментального исследования в прототип реального устройства и в итоге внедрить его в производство. Это позволяло решать большие задачи, такие как освоение космоса, развитие атомной промышленности и так далее, которые ставились партией. После распада СССР эти цепочки были разрушены, и фундаментальная наука осталась немного в стороне, так как ее результаты достаточно сложно коммерциализируются. Некоторые, особенно немодные научные направления, условно назовем их «изучение бабочек», сейчас могут быть невостребованы.

Он убежден, что такая наука тоже нужна людям, но прямая польза от нее не всегда очевидна в ближайшей перспективе, однако не исключено, что они будут признаны лет через 10. Пока, думает Назар Николаев, единственным критерием оценки остается соответствие мировому уровню, а не польза народному хозяйству или обществу в целом.

— То есть потребность хорошо выглядеть на международной научной арене есть, и в этой связи министерством вводятся соответствующие наукометрические критерии оценки. Но результаты мирового уровня зачастую обеспечиваются финансированием, превосходящем бюджет институтов в рамках госзадания, что осложняет их достижение. При этом большие задачи перед учеными уже не ставятся, и многие из нас перестают понимать, чего в действительности хочет государство: нужна ли ему наука или нет, в частности, фундаментальная, — рассуждает ученый.

Назар Николаев рассказывает, что иногда доходит до того, что одна полноценная статья разбивается на три–четыре части и публикуется в разных журналах, чтобы добрать необходимые для отчета баллы. И иногда видно, что человек ничего в науке не делал: те же картинки, которые он описывал пять лет назад, никаких новых экспериментов.

Чего хотят ученые

Михаил хочет, чтобы оклад действительно увеличили в два раза и при этом оставили возможность получать более доступные гранты, но он считает, что при увеличении оклада будет сложно разделять трудоголиков и лодырей.

— С одной стороны, хочется, чтобы государство было заинтересовано в научных исследованиях, чтобы оно формировало потребность в развитии какой-либо области знаний, чтобы для него был важен результат, а не наукометрические показатели. И, конечно, в таком ключе оно в достаточной мере бы финансировало соответствующие исследования. Если же мы двигаемся в сторону западной системы научного финансирования, что, в общем-то, соответствует текущему тренду, то есть ученые сами определяют то, чем им заниматься, и получают под это гранты, то гранты должны быть более доступными для получения, — настаивает Назар Николаев.

Еще Назару Николаеву не нравится тенденция к запрещению общения с зарубежными учеными. По его словам, такой запрет может забить последний гвоздь в гроб науки:

— Потому что именно так мы обмениваемся идеями. Одна поездка за рубеж на конференцию равна году обучения в университете: ты за неделю слушаешь выжимку о последних достижениях науки. Мы же не убегаем за рубеж, хотя зовут. Это необходимо, чтобы быть в тренде, знать больше о современном состоянии дел в науке.

Ксении сейчас нравится ее работа на московский институт, в котором она работает на полставки, а получает столько же, сколько на ставке в Новосибирске. В Академгородке ей приходилось очень много работать, быть постоянно на телефоне, писать заявки на гранты и жить в вечном дедлайне и стрессе:

— В Москве же я работаю за счет государственного задания, не нужно нервничать из-за грантов, мой заработок стабилен. То есть ученый может спокойно работать, переделывать результаты экспериментов, заниматься научным поиском, а не экстренно писать статьи за два месяца, чтобы они успели выйти к отчету. Чем старше становлюсь, тем больше понимаю, что уважение к твоей работе — это не пустые слова.

А как живется ученым в других странах?

Большинство ученых, о которых говорится в этом тексте, востребованы — их звали работать в другие города и страны.

Алексей признается, что, скорее всего, всё же согласится и уедет из Новосибирска:

— Так жить нельзя: делать исследования очень сложно, и, даже будучи публикационно успешным, ты можешь сидеть на 24 тысячах. Я считаю, что нужно работать в России. Хотя есть много вариантов в Германии, Франции или в том же Китае, где финансирование даже привлекательнее, чем в Европе. Вариант отъезда за границу на короткий срок — три–пять лет — я считаю нормальным. Это профессиональный рост. После возвращения ты можешь попытаться изменить что-либо.

Он также добавляет, что ИЦиГ считается успешным институтом, но при этом знает, что НГУшные биологи пользуются большим спросом за границей и без труда находят позиции в отличных лабораториях с высокой зарплатой и финансированием:

— Ведь если выбирать между низкой зарплатой, проблемами с реактивами и оборудованием и заграничными вариантами, естественно, большинство выберет заграницу. И в большинстве случаев уезжают. Это ужасно.

Михаил Шестопалов поясняет, что как на Западе, так и на Востоке (например, Южная Корея, Япония) ученые получают хорошую зарплату, и любой грант они не могут тратить на выплаты себе, то есть они либо покупают оборудование, реактивы, либо нанимают сотрудников из третьих стран, в частности, из России:

— Есть профессор, у которого куча денег, и он нанимает к себе на работу сотрудников. Как правило, года на три. Бывают индустриальные гранты, которые можно продлить лет на 10.

Кристина считает, что часто в научных институтах царит очень токсичная атмосфера:

— Твои руководители не скажут, что проблема не в тебе, а в том, что нет реагентов, возможностей провести нормальное обучение, новой техники. Они просто говорят, что ты мало работаешь. И приводят пример: «Мы в свое время не ели, не спали, получали 3 рубля и пинки, зато делали великие научные исследования». Когда ты слышишь это везде и со всех сторон, это психологически давит. Многие не выдерживают такого давления: бывали нервные срывы на работе.

По ее словам, кто-то пытается чего-то добиться в своем институте, кто-то переходит в другой институт, уезжает в другую страну или вообще меняет сферу деятельности.

Она замечает, что в Германии, в которой сейчас живет, научная среда тоже может быть токсичной, конкурентной, но зато система оплаты труда прозрачная. Есть так называемый TVL-список, в котором ученые находятся в 13-й группе. В таблице указаны зарплата до налогов и сами налоги. Зарплата начинается от четырех тысяч евро и в зависимости от опыта растет до 6 тысяч.

— И не зависимо от того, чем ты занимаешься, у всех ученых в Германии такая зарплата. Мне кажется, это здорово, — говорит Кристина.

Ранее мы писали об ученых-красавчиках из Новосибирска, которые честно рассказали о своих зарплатах, открытиях и планах уехать из России.

В конце февраля председатель Сибирского отделения Российской академии наук академик Валентин Пармон провел первое совещание рабочей группы по совершенствованию системы оплаты труда научных работников Новосибирской области. Но как именно будут совершенствовать доход ученых — по-прежнему непонятно.