Старый Новый Орлеан

Когда Новый Орлеан под прицелом мировых телеканалов уходил под воду, нашлись те, кто оплакивал не только погибших, но и смутное обаяние, декадентский образ «самого европейского», как говорят, города Америки. Города, подарившего миру чудо по имени «джаз». Тогда как-то разом вспомнились многочисленные отражения Нового Орлеана под разными углами в кино, музыке и литературе. Впрочем, один из главных символов Нового Орлеана – пьеса «Трамвай «Желание» Теннесси Уильямса, которая с апреля идет в Новосибирском городском драматическом театре под руководством Сергея Афанасьева, в напоминаниях, представлениях и особых поводах не нуждается.

Справка: Пьеса Теннесси Уильямса «Трамвай «Желание» увидела свет на Бродвее в 1947 году, а годом позже получила Пулитцеровскую премию. В 1951 году вышел фильм с Марлоном Брандо и Вивьен Ли, отмеченный несколькими «Оскарами».

Потеряв родовое имение, Бланш приезжает к замужней сестре Стелле в Новый Орлеан. Пересев с трамвая «Желание» на трамвай «Кладбище», Бланш оказывается в трущобах под названием Елисейские поля (в названиях можно прочитать метафору всего происходящего с героиней). С первых же дней между антагонистами Бланш, цепляющейся за остатки былого аристократизма и мир красивых фантазий, и мужем Стеллы, грубым и приземленным заводским рабочим польского происхождения Стэнли Ковальски, возникают взаимное презрение, недоверие – и сексуальное притяжение.

Многие штрихи, одновременно и символичные, и создающие «местный колорит», – вроде слепой мексиканки, продающей «цветы для мертвых», – из постановки вычищены. Вместе с духом Нового Орлеана не попал на сцену и верхний, самый очевидный, смысловой слой многогранной и неоднозначной пьесы – конфликт между чахнущим, аристократическим Югом и новой напористой, прагматичной, низовой городской культурой. Хотя, конечно, церемонно и с реверансом преподнести современному и неамериканскому зрителю этот чужой и уже представляющий музейную ценность конфликт было бы, по меньшей мере, экстравагантностью.

Декорации к «Трамваю «Желание» вышли лаконичными, суровыми, «опрощенными». Ничего лишнего, никаких экстравагантных мазков вроде мотоцикла, на котором разъезжал Стэнли Ковальски в постановке московского ТЮЗа. Для описания быта персонажей «Трамвая» на сцене НГДТ лучше всего подходит слово «аскетизм».

Аскетизм вместо вульгарной и физиологичной бедности, изначально присущей квартирке Стэнли, который с его «животным упоением бытием» у Уильямса был кем угодно, но только не аскетом.

Мебель и перегородки между комнатушками сколочены из деревянных ящиков. Знаете, такие ящики, в которых овощи и фрукты, переложенные бумажной «соломкой», перевозят… Впрочем, сейчас, кажется, уже не перевозят. Потемневшее, как будто выловленное из воды дерево наводит на неожиданную и, наверняка, незапланированную ассоциацию – все помнят, что случилось с городом, по которому некогда действительно ездили трамваи с названиями «Желание» и «Кладбище».

Как будто иллюстрируя свой статус короля в собственном жилище, короля, которому все подвластно, Стэнли в кульминационной сцене изнасилования двигает грубые декорации-перегородки, прижимая Бланш к стене, – в этом доме даже стены против нежеланной гостьи. Зрители на первых рядах в этот момент «включаются» в действие, вжимаясь в спинку кресла и чувствуя себя, как случайно проходившие мимо и по уши вляпавшиеся в криминальную «бытовуху» добропорядочные граждане.

Простота декораций оставляет пространство для чистого психологизма и не привязанных к времени и месту вечных конфликтов. И, действительно, эмоций, почти радостного, несмотря на трагизм материала, энтузиазма, энергии спектаклю хватает.

Наиболее достоверным и практически безупречным, лучшим, что есть в спектакле, выглядит Павел Поляков в роли Стэнли Ковальски. Стэнли, живой и убедительный, выглядит не книжным персонажем полувековой давности – подлинность его образа можно сверить по первому встречному прохожему в «Адидасе» и с банкой пива. Возможно, такая трактовка и сравнение кого-то покоробят, но факт налицо – веришь безоговорочно.

Есть подозрение, что итоговое присоединение зрителя к позиции хрупкой, захлебнувшейся в собственных мечтах идеалистки Бланш или к позиции твердо стоящего на ногах и не терпящего иллюзий Стэнли зависит от того, чья харизма перевесит на сцене, – в глазах зрителя. Здесь Бланш (Снежанна Мордвинова), кажется, проиграла.

Наглый и принципиальный, грубо обаятельный парень из соседнего двора естественно, как дышит, существует в пространстве сцены, дисгармонируя с несколько преувеличенной пафосной театральностью обеих сестер. Выглядит это так, как будто они не из разных социальных слоев, как и заявлено в пьесе, а из разных спектаклей. Может быть, именно из-за этого в спектакле возник какой-то разлад, что-то пошло не так, и мое личное сильное желание увидеть «Трамвай» на сцене театра Афанасьева, осталось удовлетворенным не до конца.

Елена Полякова