Федор Гиренок: ускользающий бульон бытия

В прошлую субботу, глубоко за полночь, мы с женой читали русского философа Федора Гиренка. «Ну и чушь!» — воскликнула жена на второй странице. Я возмутился столь категоричному суждению и грудью стал на защиту современной российской философии. Предыстория ночных бдений была такова. Закончив рабочую неделю, я отправился в магазин «Читай-Город» — нарыть чего-нибудь свеженького и интересненького. Сначала потоптался у стеллажа с иностранкой, перебирая разных лауреатов «Букера» и «Уитбреда». Две книжки были написаны от лица малолетних детей (один из них умственно отсталый, второй — гомосексуалист), третья начиналась со сна пожилого холостяка, на которого гроздьями падали машины и деревья. Тратить на это свое драгоценное время как-то не хотелось, поэтому я перебазировался в отдел философии — ну, как бы, хоть мозги поразмять.

На центральной полке серели модные интеллектуальные корешки, на одном из которых значилось — Федор Гиренок (или, может, Гирёнок?). Что такое, подумал я: Декарта знаю, Хайдеггера знаю, Гуссерля знаю, Бердяева тоже знаю, а вот про Гиренка не слыхал никогда. Меж тем, на обложке чернела надпись: «Абсурд и Речь», «книга ярчайшего современного русского мыслителя». Открыл наугад книжку и прочитал. «Признать, что человек немыслим без мира — это то же самое, что признать связь между мыслью и волосами, которые иногда растут на голове у человека вверх, а иногда внутрь черепной коробки. Поэтому в них запутывается наш мозг и наши мысли. А философы как будто нужны для того, чтобы их распутывать». Пораженный столь смелой метафорой, я тотчас понес книгу ярчайшего современного русского мыслителя к кассовому аппарату.

Федор Иванович Гиренок оказался человеком непростой судьбы. Родился в алтайском городке Алейске, знаменитом своей мукой «Алейка» и подсолнечным маслом с тем же названием, служил кочегаром на Чукотке, а ныне работает ведущим профессором философского факультета МГУ.

С первых же строк мыслитель рубит с плеча: раньше философствовать было правилом хорошего тона, нынче же мудрствование никого не заводит, будучи «пустой интеллектуальной игрой». Уже давно все Канты с Гегелями, равно как и Дерриды с Батаями отдали концы, и на передовой остался собственно Гиренок, проводящий, ни много ни мало, идеи «постинтеллектуализма» и «дословесного, дорефлексивного мышления». Я по наивности было подумал, что «дословесным мышлением» можно назвать молчание, а дорефлективным — мычание, но не тут-то было. Гиренок говорит о ломке всех понятийных аппаратов с античности и до наших дней: вот сломал ты все понятия и смотришь изнутри на себя и на мир, в водолазном костюме через неустойчивый и ускользающий «бульон бытия».

Стройная концепция противоречит методологии бульона, поэтому ее нет. Но нечто вроде все-таки прослеживается. Мышление, связанное с именованием и концептуализацией, по Гиренку, возникло в доисторические времена, когда древние люди из-за голода были вынуждены начать кушать друг друга. До этого времени их размеренная жизнь была подчинена условным рефлексам, но каннибализм привел неандертальцев к нервному срыву, заставившему разделить поедающих и поедаемых на Мы и Они, а дальше пошло-поехало. То есть сознательными люди стали не из-за эволюции, труда, а под влиянием абсурда — нечаянно взорвавшего привычный ход вещей. Таким образом, и сознание, и язык, и ощущение собственного Я — суть не что иное, как последствия древнего невроза. Гиренок считает, что и до сей поры абсурд является главной «тягой» для развития человечества.

Излагает свои мысли философ то по-хайдеггеровски мутно, то сбиваясь на нечто простонародное: «Павловский звонок для животного — это сигнал, при котором Жучка выделяет слюну, Полкан скалит зубы, а Шарик вообще не обращает на него никакого внимания, подтверждая тем самым вывод Мерло-Понти, что у сигнала самого по себе нет никакого значения». Просторечие, смеется Гиренок, и есть его главный конек — никакой мудреной философской терминологии, по своим философским трактатам он предлагает снимать остросюжетные фильмы. И действительно, есть искушение не вдаваться в глубокий смысл философа-минималиста, а просто наслаждаться динамичными образами:

«Самость пузырится симулякрами, которые феноменальны». (При декламации в последнем слове хорошо редуцировать первые три гласные и всласть растянуть четвертую — «фьнмьнааальны!».) «Не труд создал человека. Палка, которую взяла обезьяна, не сделала из нее мыслителя. Бобер не стал архитектором, а пчела — балериной. Если бы труд делал человека, то он бы и дятла превратил во что-нибудь разумное. Ведь дятлы много работают». (С этим не поспоришь.) «Человек начинал не как охотник, а как гиена, как пожиратель трупов. Так думал Б. Поршнев. И у него для этого были основания. У Ю. Бородая человек начинал как онанирующая обезьяна. Достоверно одно: ничего, кроме абсурда, не могло привести к возникновению человеческого рода». (Читая этот пассаж, я с пугающей отчетливостью представил философа Бородая и онанирующую обезьяну.)

На следующий день, в воскресенье, мы с женой решили больше не читать русского философа Федора Гиренка. Подумали так: пусть абсурдная самость великого мыслителя пузырится без нас своими симулякрами в ускользающем бульоне бытия.

Фото Ольги Бурлаковой