«С низким интеллектом к нам не приходят»: кто и зачем учится в медколледже ради зарплат в 30 тысяч — интервью с директором

В 2021 году Новосибирский медицинский колледж отметил 90-летие. Пышное празднование пришлось отменить из-за коронавируса. Но уже в начале этого года его новый руководитель Алексей Пилипенко специально для НГС провел экскурсию и показал, что в каком состоянии учреждение встретило важную дату. Он рассказал, почему зарплата фельдшера и медсестры в 30 тысяч рублей — это справедливо, поступают ли в колледж те, кто просто не смог добрать баллы в вуз, что делать с кадровым голодом и как коронавирус изменил образование даже в медицине.

— Какие специальности сейчас самые востребованные? Куда самый большой конкурс?

— У нас семь направлений. Востребованность и конкурс — немного разные вещи, конечно. Самый большой конкурс у нас всегда был на «стоматологию ортопедическую», то есть на обучение на зубного техника. Даже когда я поступал в 1992 году, у них всегда был большой конкурс. Сейчас более 10 человек на место даже на коммерческой основе. И среди них самый большой отсев, потому что есть вступительный экзамен — лепка. У нас преподаватели очень строгие в этом плане.

Как бы ни просили родители, сами дети. Приходят — аттестат 5.0, а он не может сдать лепку. И начинаются разговоры: «Да я научусь рисовать». Ну нельзя это сделать, если никогда это не делал. Востребованность у зубных техников очень большая — ими мы полностью перекрываем и муниципальное, и коммерческое звено. Сейчас, конечно, один зубной техник может легко обслуживать 10 стоматологов, учитывая цифровизацию. Поток изделий резко возрос по сравнению с тем, когда они делали это руками.

И два титана у нас есть — сестринское и лечебное дело. Первое — это медицинские сестры, второе — это фельдшера и самый большой по длительности обучения курс в 3 года и 10 месяцев. Те, кто идет на ФАПы, скорую помощь, в поликлиники.

— Вы считаете правильным, что фельдшеры берут на себя и функции терапевтов в поликлиниках?

— Да. И то, что это эффективно, показала практика. Главный врач поликлиники № 1 забрал 18 наших фельдшеров три года назад. Один из первых так сделал. Он посадил их терапевтам на помощь. Например, вы идете в вуз и вам нужна справка, что вы здоровы. Нужно ли посещать именно терапевта? Записаться, сидеть в очереди, ждать, причем вместе с теми, кто сейчас болен. А так можно прийти к фельдшеру и сделать документ.

Или ребенку в садик нужна справка. Или пациент имеет хроническое заболевание — сахарный диабет. И он на протяжении 10 лет ходит за одними и теми же рецептами. Это может сделать фельдшер? Может.

Вы заболели ОРВИ, уже выздоравливаете, терапевт сказал сдать контрольный анализ крови и, если всё хорошо, выписываться с больничного. Сдали, всё хорошо. Вы приходите, фельдшер также вас осматривает, слушает и закрывает больничный.

А терапевт сможет больше уделить внимания первичным пациентам. Каким-то остро возникшим ситуациям. У него больше времени будет пойти по вызовам и уделить внимание на участке. И это нравится фельдшерам. Зачем они учатся почти четыре года, чтобы потом ничего делать? Все довольны. Особенно пациенты, потому что увеличивается качество помощи и ее доступность.

— Кто и почему ваши основные абитуриенты? Насколько они образованы — сколько хорошистов и отличников? Некоторые считают, что если ты поступил в колледж, то тебе просто на вуз не хватило знаний.

— Откуда это пошло — для меня загадка. Медицинский колледж — это не то место, где получится просто отсидеть два года. Если у тебя нет определенного уровня интеллекта и желания заниматься, то ты просто не вытянешь программу.

Медицина развивается, она вынуждена это делать, потому что есть новые заболевания, требования. Если раньше лаборанты считали в микроскопах эритроциты, то сейчас это автоматизированные системы. Если лаборант не хочет учиться этому или ему не позволяет уровень интеллекта, то он не сможет здесь учиться.

Конкурс, который идет к нам, даже на самые большие факультеты — на фельдшеров и медсестер — это в среднем три человека на место. Лаборатории получили всплеск своего развития, в том числе и технического, из-за ковида, и конкурс на эту специальность стал 4 человека на место.

И если брать аттестат наших абитуриентов, то в 90% случаев — это хорошисты. Поэтому нельзя сказать, что сюда приходят люди с низким интеллектом, которые не устроились в институт и куда-то запихнулись лишь бы переждать. Такие отсеиваются, как правило, на конкурсе.

Я за то, чтобы у нас работала европейская система образования. У них для того, чтобы поступить в вуз, ты должен пройти через колледж. Это дает дополнительный отсев. Сокращается часть предметов в вузе, потому что их забирает на себя колледж.

У нас примерно 20% медсестер и фельдшеров в городе имеют высшее образование, но работают в медицине. А среди именно медсестер цифра доходит до 30%. В моем отделении в стационаре есть медсестра, которая окончила Нархоз. Есть те, кто окончил Сибирскую академию госслужащих, НГТУ — классные же вузы. Но они работают медсестрами.

И здесь уже будет, наверное, моя личная философия. Я убежден, что можно получить какое угодно образование, но медицина — это призвание. Ты либо в ней, либо нет. И многие пытаются уйти, начинают даже работать по новой специальности, но потом всё равно возвращаются. Это же как жить с нелюбимым человеком. Каждое утро просыпаться, и тебя тошнит от него, какой бы он ни был красивый. Ты просто его не любишь. Так и с работой.

И люди возвращаются на меньшие деньги и счастливы. Потому что нельзя работать даже за большие деньги, если тебе это не нравится. Это касается медицины и педагогики. Ты либо это любишь, либо нет.

— Какое соотношение мальчиков и девочек среди абитуриентов?

— Насчет мальчиков и девочек. На сестринском и лечебном деле около 20% — мужской коллектив. В акушерстве и фармации — 10%. В стоматологии — 50 на 50. И девчонки там больше с мужским складом ума. По сути, это графический дизайн. В среднем у нас 2 мальчика приходятся на 8 девочек. Но мне кажется, что они никакого дискомфорта не испытывают. (Смеется.) Всё зависит от девчонок, конечно. Есть вон какие активные.

В Новосибирске 80% — жители города. Почти 90% области — это Бердск и Искитим. И 5% — это жители иностранных государств. В этом году мы набрали в Искитиме группу из 24 человек из Северного Казахстана. Из других городов приезжают ребята.

— Какой процент отчисления и из-за чего они происходят?

— Обычно отчисляются 7–8% студентов. По собственному желанию — где-то 6%. Самый большой отсев идет на первом курсе и половине второго. Многие из них думают: «А училище — это так себе, похожу да диплом получу». А с них начинают требовать по полной программе и дают реальные занятия. И у нас очень толстые и очень серьезные учебники.

Разные бывают причины. Я стараюсь не отчислять ребят, которые попадают в трудную жизненную ситуацию. Родственник заболел, например, если. Даем академический отпуск. Наши волонтеры помогают в таких ситуациях. И всего 2–3% — это люди, которые действительно не успевают по программе. Я против того, чтобы кого-то тянуть. Научить нельзя, а научиться можно.

Выпускать низкообразованных медицинских работников — это недопустимо, потому что от их действий зависят жизни людей. Я могу прекрасно прооперировать пациента, но если медицинская сестра не исполнит мои назначения, а санитарочка не поддержит нужный уровень чистоты, то пациент погибнет из-за того, что не делается то, что должно.

— Разница в зарплате между фельдшером и терапевтом достаточно ощутимая. На какую зарплату может рассчитывать ваш выпускник? Например, средняя зарплата медсестры в 2021 году составила чуть более 30 тысяч рублей, а фельдшера — 27 тысяч (по данным Росстата). Насколько это соответствует реальности?

— Уровень ответственности между врачом и фельдшером разный, как и объем работы. То, что дозволено врачу, далеко не всё дозволено фельдшеру. Если говорить про город, то терапевт берет на себя всех первичных: какие-то острые ситуации, отмену и назначение терапии, отправку в стационар, продление инвалидности и т. д. Фельдшер такие функции на себя не возьмет.

Каждый, даже маленький, шаг врача может нести очень большие последствия, и это большая ответственность. Мы в медицине не получаем зарплату за то, что, например, как у грузчиков, — перенесли сто мешков цемента. Уровень ответственности нельзя измерить килограммами.

Больше получают там, где сложнее работать. Это было, есть и будет. Есть специальности среднего специального образования, где работать сложнее. Возьмем любой федеральный центр — клиника Мешалкина, НИИТО, федеральный центр нейрохирургии. Там, где оказывается высокотехнологическая помощь. Там работать в разы сложнее. И не все это выдерживают. Но и зарплата там больше на и в несколько раз, чем средняя.

Есть медсестра, которая работает в регистратуре (я нисколько не уменьшаю значимость их работы), а есть медсестра-анестезист, которая должна знать ход операции, какой наркоз дается, как его закончить, действие всех лекарственных препаратов. Конечно, у нее зарплата выше 40 тысяч рублей.

Мы тестируем своих выпускников после экзаменов. Первое, что говорят: нам важно, чтобы работа была близко к месту проживания, на втором месте — благополучный и благоприятный психологический климат и возможность профессионального роста. И только на третьем месте заработная плата. Когда спрашиваем про уровень зарплаты, это не вранье, я сам видел. 85–86% говорят про желаемый уровень 35–40 тысяч рублей.

Запросы наших студентов работодатели перекрывают. Практически 100% учреждений попадают в эти пределы. При этом от 50 до 75% наших выпускников уходят в государственные учреждения.

— Почему? Разве в частной медицине не больше платят?

— В частном секторе ты заработаешь больше, но работать ты будешь дольше и объем работы будет больше. Руководитель любой частной компании очень хорошо считает деньги. Он не будет платить тебе за высиживание часов — только за конкретный объем работы.

Ты, например, работаешь ассистентом стоматолога, медсестрой — через тебя пройдет 20 пациентов, вот и получишь ровно за 20. А если отработаешь смену в 8 часов, а пройдет 3 пациента, то получишь именно за 3 пациентов. И далеко не все наши выпускники, да и врачи задерживаются в частной медицине. Интенсивность труда больше, ответственность возрастает, гарантий по зарплате меньше. И не каждый может позволить себе работать с 8 утра до 8 вечера.

Вы заходите в частный центр и уже начинаете платить. Стоимость бахил тоже уже заложена в прием. Народ в частный центр идет в большей степени не за качеством услуг, а за лакшери, улыбкой, красивыми стенами. Но мое мнение, что лечат не стены и внешний вид, хотя это важно, а тот, кто лечит. И это даже не аппаратура.

— Но люди идут в частный центр и за доступностью. Вы, видимо, давно не пытались к терапевту попасть...

— Раньше я мог сходить за справкой к терапевту и за 15 минут. Сейчас интенсивность работы возросла не на, а в разы вообще на всю систему. Но во всём нужно видеть и плюсы, и минусы. Ковид — это плохо. Он нам показал все проблемы, которые у нас были. Кадровый дефицит был всегда, и 100% он будет. Только когда увеличилась интенсивность нагрузки в разы, то это проблема встала более остро. Вот и всё. Не от того, что все убежали или перестали работать. Просто всё это обострилось.

Ковид — это такая встряска медицины, и позволит пересмотреть взгляды на многое. Пересмотреть принципы работы с пациентами, сортировки.

— А как коронавирус повлиял именно на образование?

— Казалось невозможным учить удаленно медработников. Но когда оказалось, что целыми группами и потоками студенты уходили на карантин, то всё это вполне реально. Мы же не можем оставить группу, если там пять человек заболели. Ведь они тесно общаются. Что с ними делать? Минимум на 20 дней вся группа дома.

Очень остро встал вопрос о цифровизации образования. Как показала практика, это возможно, нужно и хорошо. Но к этому не готовы были серверы. Одно дело, когда заходят 10 человек, другое — когда 4 тысячи студентов. Виснет любая система. Мы усилили группу ИТ-специалистов, адаптировали систему под нас. За цифровизацией — будущее. Она не вытеснит практические вещи. Но она делает обучение эффективным, более современным.

Многие медработники сейчас работают в красной зоне и не могут просто выйти оттуда. Или, например, фельдшер в какой-нибудь Усть-Тарке работает вообще один. И приехать сюда на три недели ему и по деньгам накладно, а второй вопрос — кто будет там работать за него в ФАПе? Табличку на дверь придется ему вешать: «Я уехал учиться. Буду через три недели. Не болейте. Ваш фельдшер». И подпись со стрелочкой: «Новосибирск там».

И в этом случае цифровизация очень помогает. Все, что есть в теории, мы ему удаленно даем, а уже на практику на несколько дней он приезжает на интенсив. Проходит через симуляционный центр, учится там с утра и до вечера. То есть тому, что удаленно дать мы не можем.

Третье направление, которое стало особо актуально из-за ковида, — это волонтерство.

— Заставляете волонтеров выходить в красную зону?

— Это они меня заставляют... работать. Я только пришел, и посыпались звонки: «Алексей Николаевич, надо сухпаек для волонтеров. Они у нас сейчас в Тогучин поехали, оттуда в Юрт-Оры. Надо бы им поесть. Потом у них акция "Розовая ленточка" в СНТ...» И так постоянно. (Улыбается.) Когда в прошлом году встала остро проблема контроля в аэропорту, у нас туда ушли волонтеры вместе с преподавателями и работали по 24 часа. Их никто не заставлял. Их немного — около 300 человек. Нельзя насильно заставить делать добро, как и любить.

— Нельзя, но директор может издать приказ...

— У нас нет ни одного такого приказа: «Обязываю отправить студентов куда-то». Езжайте без меня в канцелярию, вам дадут доступ к приказам. И та же самая ковидная зона предполагает определенный набор навыков. Часть студентов у нас действительно там работает, но это те, кто до этого работал в стационарах, которые перевели в ковидарии.

Многие наши студенты подрабатывают — и я это приветствую. Есть возможность студенту присмотреться к стационару, а стационару к ним. Ты пришел, набираешься опыта, еще и деньги получаешь за это. В мое бы время так!

У нас есть куратор группы, и обязательна беседа с ним, если студент собирается куда-то на практику, тем более в ковидарий. Многие горят: «Вау, это интенсивная работа. По уши в работе. Как круто». Это, конечно, постоянный медицинский экстрим, который еще и оплачивается отдельно. Но нужно понимать и риски такой работы.

— Мы посмеялись на тему сельского фельдшера, который, по сути, самый главный человек на селе. Насколько ребята готовы становится такими людьми? От одного человека там зависят сотни жизней.

— У нас много ребят учатся из области. И их всегда страшило не то, чтобы вернуться обратно на родину, а груз ответственности, который на них ляжет, потому что они там, в этом селе, будут одни. Мы даем им возможность боятся меньше.

Чего боится человек в медицине? Неизвестного. А вдруг придет человек с неизвестным мне заболеванием? Что мне делать? — вот что страшит. Делая более современным образование, практическим мы снимаем эти страхи. Я в свое время увидел пациента впервые на третьем курсе. Два года на табличках, муляжах изучал всё. А наши студенты выходят к пациентам максимально рано. Летом после первого курса медсестры уже выйдут на практику.

Они боятся изоляции. Но сейчас есть такое направление, как телемедицина. И оно реально работает. Это я точно знаю, потому что сам работаю в практической медицине. Там круглосуточные платформы: можешь загрузить фото и видео, и очень быстро собирается команда специалистов, которая чаще всего в очном режиме с тобой взаимодействует. Если понятно, что сам фельдшер не справляется, то есть санавиация, которая, к счастью, в Новосибирской области работает хорошо.

Третья проблема — это зарплата, но есть и материальные стимулы. Программа «Земский фельдшер», например. Специалист получает жилье и денежную компенсацию — сейчас это 500 тысяч рублей. Это не то, что тебя в вагончик или контейнер бросили. А полноценное жилье. Даже если отработал пять лет и решил, что больше не хочет, то такого фельдшера с руками оторвет любое частное или государственное учреждение. Как раз на ФАПе работает тот человек, который делает максимально свой функционал. Его ничто и никто не ограничивает, только рамки профессии и этики, естественно. Это человек, который учится очень быстро и правильно принимает решения. Но многие остаются в селе.

С этого года вышел новый порядок по целевому обучению. Руководитель ЦРБ знает, что ему нужно 10 фельдшеров — нашел ребят в школе, которые приедут учиться к нам, заключает договор. Мы, со своей стороны, тоже всё организуем. И в рамках последнего года обучения я даю им еще и узкую специализацию. И выходит не просто медсестра, а операционная медсестра, например. Приходя на работу, ей не нужно полгода работать и еще столько же ждать аккредитацию. Приходит готовый специалист с сертификатом.

— Один из самых болезненных вопросов Новосибирска — это скорая помощь. Почему не задерживаются люди?

— Многие, может, боятся и ответственности, и нагрузки. Точно не зарплат боятся. Когда человек молодой и нет семьи, зарплата для него не стоит на первом месте.

Мы вливаем на практику на скорой в этом году около 70 человек. Это последний курс, им в мае на диплом. Чем вам не усиление? Они готовы. Но лечить в больнице легче, чем в подвале, на дороге, в подъезде. Сейчас мы поняли подход к практике.

Начинается у них интенсивная терапия — 5 дней они занимаются теорией, а на два дня уходят на скорую помощь — на Центральную подстанцию, например. И так блоками. И ребята приходят и говорят: «А я видел то, видел другое». А когда реальным людям ты помогаешь — это такой драйв. Это то, что оставляет людей в медицине. Нужно, конечно, давать им складывать салфетки и катать шарики. Но и больше давать делать руками, чтобы зажечь этот медицинский драйв.

— Сколько ваших студентов остаются в профессии?

— Точно оценить я не могу это. Но в целом, я думаю, что остается 80%.

— Почему эти 20% уходят?

— У всех разные причины. Всё равно есть те, кто учится для родителей, хотя я это крайне не приветствую. И чтобы минимизировать это, у нас есть 11 медицинских классов в школах, и мы будем их только увеличивать. Кто из таких медицинских классов приходит к нам, процент ухода из профессии не более 1–2%. Потому что дети реально видят до поступления, что это за профессия.

— Многие говорят, что есть тенденция сокращения младшего медицинского персонала — перевод санитарок в уборщицы, сокращение среднего медицинского персонала. Как вы к этому относитесь? И что с этим делать?

— Я не знаю ни одного главного врача, который бы принципиально, особенно сейчас, в последние два года, сокращал ставки среднего медперсонала. Это просто самоубийца какой-то. Вы что? Если убрать санитаров, то весь процесс встанет. Заказчики услуг (больницы) постоянно нам звонят: «У меня вот пять ставок санитаров, может, кто-то на лето пойдет из ребят работать? Сможешь помочь?»

Раньше любой человек мог прийти с улицы и пойти работать санитаром даже в реанимацию. А это не просто вот так — тряпкой помахать. Нужно знать, как дезсредств разводить, как правильно убираться. После реструктуризации медицины стало по-другому. Нужно проучиться три недели у нас, сдать экзамен и доказать, что у тебя хватит интеллекта разводить дезсредства, которые могут убить не только тебя, но и других людей. И многие ведь не сдали экзамен на санитара.

В общем, я не знаю ни одного здравомыслящего руководителя, который сокращает у себя такие ставки. Есть определенные нормативы. Если будет даже 100 врачей, но на них 10 медсестер, то больница просто рухнет.

— Как изменилось отношение к медицинским работникам? Удалось ли поднять престиж профессии?

— Коронавирус кардинально изменил отношение к медикам. Когда медицину вывели в сферу услуг и проявилось отношение современного поколения о том, что «мне все должны», всё пошатнулось. Коронавирус показал, насколько важны медработники. И сейчас профилактическая медицина будет вновь особо востребована.

— К вам приходит коллега и просит: возьми моего сына... Как часто сталкиваетесь с тем, что родители пытаются надавить на вас?

— Приемная кампания почти закончилась, когда я стал директором, поэтому не сталкивался с этим. Я думаю, что такие звонки и родители будут, с разным социальным статусом и возможностями. Но даже если это будет стоить мне этого места, я не буду брать людей по звонку или по заказу.

Да, мы видим таких людей в медицине, за которых что-то решали по звонку. Но ничего хорошего из них не получается. За каждым таким человеком стоит жизнь другого.

Я помню, как свой первый укол поставил сестре, потому что она болела пневмонией. Ей было 6, мне 12–13 лет. А первую серьезную реанимацию оказал отцу, когда он умер у меня на кухне. Я сделал всё, что мог, но он умер. Если бы я этого не сделал из-за того, что не обучился как положено, я бы винил себя до самого последнего дня. Поэтому я из принципа вот так брать не буду. Ты должен понимать ответственность.

— Какие решения вы как новый руководитель колледжа собираетесь принимать в ближайшее время? Что изменится в колледже?

— Я не буду устраивать революций. Они нужны, когда есть кризис. Сейчас в колледже всё стабильно. Нужно отдать должное предыдущему директору: она собрала колледж в одну структуру с отличным коллективом. Далее нас ждет более глубокая цифровизация обучения, усиление качества образования на разных этапах, а также расширение наших возможностей сетевого обучения.

Я — хирург и буду делать всё максимально быстро и эффективно. Нужно расширение штата преподавателей, и его омоложение. К сожалению, люди стареют, и я когда-то стану старым, поэтому так радею за наставничество. Сейчас люди боятся кого-то готовить за себя. Я не боюсь. Колледж должен работать, даже если меня внезапно не станет. Обязательно должны быть люди, благодаря которым темпы развития больниц, школ, других учреждений не изменятся.