«Лучше малое физическое насилие»

Один из самых известных миссионеров Русской православной церкви протодиакон Андрей Кураев выступил на прошедшем в Новосибирске митинге «За свободу творчества», участники которого попытались защитить оперный театр и постановку «Тангейзер» от атаки православной церкви и ее активистов. Перед этим он в прямом эфире ответил на вопросы читателей НГС и рассказал о том, почему его не оскорбляет кулябинская интерпретация «Тангейзера», об околокремлевских политтехнологах, стоящих за разгоревшимся вокруг этой постановки конфликтом, и почему поклонников группы «Бегемот» нужно бить.

Справка: Кураев Андрей Вячеславович — протодиакон Русской православной церкви; профессор Московской духовной академии; миссионер, писатель, ученый, автор официального учебника «Основы православной культуры». Родился в Москве в 1963 году, в 1984-м окончил философский факультет МГУ (кафедра истории и теории научного атеизма). В 1988 году окончил Московскую духовную семинарию. Известен тем, что неоднократно высказывал точку зрения, отличную от официальной позиции РПЦ — в частности, в интервью радио «Маяк» заявлял, что «закон о защите чувств верующих делает нас заложниками гопников», активно высказывался о наличии влиятельного «голубого лобби» в РПЦ.

Должна ли церковь влиять на светскую жизнь? (вопрос Сергея)

Конечно, должна. Со времен Ньютона ответ на наш вопрос очевиден — любое действие равно противодействию. Два шарика, встретившись, влияют друг на друга, притягивают. Это совершенно естественно. Любой человек оказывает влияние на другого — даже пассажир в автобусе. И имеет право оказывать влияние.

НГС: Каким образом это должно происходить, на ваш взгляд?

Любой из нас неизбежно оказывает влияние — желая и не желая. Если вы говорите об уровне более формализованном — может ли церковь давать оценку тем или иным событиям внецерковной жизни, — конечно, может. Нельзя сказать, чтобы какой-то человек был ограничен в своих гражданских правах из-за того, что он надел, скажем, черную рясу. Это как-то антиконституционно, мне кажется. Другой вопрос — что сами мы, церковные люди, должны помнить о пределах своей компетентности. Я думаю, мы должны помнить о следующем: если люди нас просят высказаться о каких-то событиях внецерковной жизни, я могу говорить о чем угодно, хоть о перевороте в Гондурасе. Но я не имею права в конце своего комментария сказать, что так же должны думать все православные христиане и это мнение всей церкви. Вот так — нельзя.

НГС: А если о той же театральной постановке высказался митрополит или патриарх? Должны ли верующие беспрекословно принимать и разделять точку зрения, высказанную патриархами РПЦ?

Дорогие мои, когда я крестился в 1982 году, меня никто не предупредил, что с этой минуты по вопросам политики, спорта, погоды и так далее я должен завязать свои мозги в узелочек, а лучше сдать на хранение куда-то в крестилку, и с этой минуты я должен слушать только голос официальной патриархии.

Поймите, если вы хотите так — повесьте эти объявления при входе в храм. Что, оказывается, условием членства в Русской православной церкви является не только символ веры, а [данная] заранее гарантия на десятилетия вперед, что я обязуюсь как голос Божий воспринимать любой официальный комментарий, исходящий от лица, которое выше меня в церковной иерархии. И посмотрим, сколько у вас останется прихожан.

Точка зрения Новосибирской митрополии на постановку оперы «Тангейзер» известна. А что вы думаете по этому поводу? Вы видели постановку? (вопрос Дениса)

То, что я сейчас скажу, наверное, должен был Кулябин объяснить. А именно: есть такое словечко — контекст. Я оперу не видел, но читал либретто. И Вагнера — оригинальное, и то, которое предложили в Новосибирске. И здесь вполне ясно, что режиссер Тангейзер (персонаж постановки) характеризуется в либретто как скандальный товарищ. И по сюжету никак не сказать, что режиссер Кулябин или директор театра доверили этому режиссеру Тангейзеру быть носителем их авторской точки зрения. И его не презентуют как хорошего парня, на которого все должны ориентироваться: пионер — всем ребятам пример. А если человек такой «редиска», нехороший человек, и у него вот в голове такие фантазии — ну да, что же тут поделаешь, бывают у людей фантазии, если человек такой асоциальный, со всеми в конфликте и так далее. И он в конфликте с самим собой, между прочим, насколько я понимаю, по ходу оперы, в конфликте с традицией, с церковью в каком-то смысле. Но это история его болезни. Это все равно что судить врача-психолога за то, что он записал у себя показания своего пациента.

Не кажется ли вам, что агрессивная политика радикальных православных активистов (направленная на отмену светских мероприятий), поддерживаемых церковью, наносит удар имиджу православного духовенства? (вопрос Никиты)

Нет, дорогие мои… Если честно, понятие «церковь» и «имидж» вообще плохо соотносятся. При чем тут это? Но есть другое. Человек, который для себя такой образ церкви нарисовал в своем сознании, а мы помогли ему своими трудами, — этот человек по большому счету обедняет свой мир. Он для себя говорит — для меня этот путь закрыт, мне это неинтересно. Церковь-то без этого проживет, честно скажу. Но вот этот человек, я считаю, тем самым изрядно обедняет себя.

Понимаете, ну не нравится вам привратник в театре, в гардеробе вам пальто не так подали, например, — вы скажете, что всё, для меня тема театра закрыта на этом, я больше ни в какие театры ни ногой? Ну кто от этого пострадал? Гардеробщик? Или вы?

Видите ли вы принципиальные различия между фанатиками православной церкви, называющими себя «православные активисты», и фанатиками других религиозных сект, не таких массовых, как РПЦ? (вопрос Владимира)

Различия все-таки есть. Как это ни странно, у нелюбимых мной православных активистов все-таки есть чувство юмора. У исламистских террористов я этого не встречал. Человек имеет право быть хмурым, человек имеет право быть суровым. Человек имеет право быть жестким, эгоистичным и так далее. Это не грех и тем более не гражданский грех. А вот если он будет насильничать, это да. Но заметьте, даже если есть обращение в суд — это не есть насилие.

НГС: Ну в Новосибирске-то как раз срыв концерта польской группы тяжелого металла «Бегемот», который планировался в закрытом клубе, произошел с применением физической силы…

Про этот эпизод я не знал. Но, с другой стороны, действительно ситуация непростая, насколько я себе представляю этот «Бегемот». Они сами себя называют сатанистами.

НГС: Концерт должен был пройти в частном клубе, на закрытой площадке.

Понимаю, да. Но для сатанистов у меня все-таки исключение. Есть границы даже моей терпимости. В частности потому, что сатанизм — это та идеология, которая сама себе разрешает всё.

Я бы сказал так: на некотором этапе лучше малое физическое насилие, чем потом, — чтобы отголоски этого были в храме Южно-Сахалинска, когда человек, воспитавший себя в жуткой ненависти к православию, пошел стрелять в храм.

Я, конечно, не сторонник теории всемирного заговора, но не кажется ли вам, что кто-то намеренно, используя верующих людей и церковь, старается очернить православие и сделать так, чтобы как можно бьшее количество людей в России возненавидело православную церковь, намеренно вносит раскол в общество, используя так называемых «православных активистов»? (вопрос Ксении)

Вы правы, это область конспирологических догадок. Они имеют право на существование, потому что, прямо скажем, люди не всегда честно объявляют все мотивы и замыслы свои. И в бизнесе это не так, и в политике это не так. Сразу сбрасывать такую версию со счетов я не стал бы. Второе. Кремль от меня недалеко, поэтому, может, мне заметнее — в Кремле башен много, кто-то из политтехнологов может так действовать, я не исключаю. У меня вообще ощущение, что в последние 30 лет наша страна — сплошное поле для экспериментов: политических, социологических и так далее.

Вполне здравомыслящие люди говорили мне, что появление Кашпировского и Чумака на советских экранах — это была форма зондажа: какова мера глупости, в которую люди могут поверить. В супернаучной стране, в космической стране — и вдруг такая чудовищная вещь. И ничего, сработало. Так что, может быть, и здесь обкатка каких-то технологий. Я могу себе представить такого околокремлевского политтехнолога, который может сказать: «Чего-то у попов рейтинг слишком высок, а все-таки страна должна знать одного лидера». И один голос, голос своего хозяина, как говорит одна известная реклама. Я не исключаю такого. По крайней мере, некоторые подробности, оттенки этой новосибирской истории, они говорят, что здесь как-то действительно есть такие странности. Например, одна из них — почему министр культуры Мединский сделал публичную выволочку митрополиту Тихону? Если у нас аксиомой политики последних лет считается дружная симфония церковных властей и светских.

НГС: Вы воспринимаете это как выволочку?

Понимаете, когда министр пеняет подчиненному ему директору театра, здесь он более-менее в своей какой-то компетенции. Но когда ты [пеняешь] человеку, который по определению является неким носителем морали определенной, христианской… митрополиту христианской церкви, а Мединский считает себя православным христианином… И ты не звонишь и говоришь: «Владыка, слушайте, может быть, как-нибудь так, без суда обойтись?», а публично — я не могу это понять. Это не иначе, как оплеуха. И тогда у меня возникает вопрос: почему? Мединский — человек достаточно политически вежливый. Почему он действует так? Тут начинаются конспирологические версии.

Вас совесть не мучает за вашу антицерковную деятельность последних лет? (вопрос Елены)

Вам, может быть, будет неожиданно узнать, что моя церковная совесть никогда не была так спокойна, как сейчас. Я знаю, что сотни священников ежедневно молятся про меня. И это их слова, их заверения и так далее. Я получаю тайные знаки поддержки от епископов.

Нет, у меня нет ощущения, что я выпал из церкви. Напротив, у меня есть ощущение долга перед церковью, благодарности за то, что она мне сделала доброго, великого, — вся моя жизнь для нее. Но, понимаете, служить человеку, служить церкви, служить стране, — не означает говорить только комплименты, иногда надо говорить и горькие вещи. Надо ставить какие-то проблемы, не закрывать на них глаза. Поэтому я не считаю себя церковным диссидентом, против символа веры — а я вновь и вновь говорю, что именно это определяет принадлежность к церкви, — против символа веры я ничего не имею.

Я воцерковленный православный, и меня несказанно удручает то, как люди, которых я знаю несколько лет, изменяются на глазах, становятся настолько нетерпимыми, что уже член молодежного совета епархии пишет «пошла волна, помоги, Господи» к новости о свиной голове возле театра в Москве. Совесть говорит мне пойти на этот митинг в воскресенье (митинг «За свободу творчества», участники которого попытались защитить оперный театр и постановку «Тангейзер») и показать, что хотя бы части православных больно от того, что творят некоторые братья по вере. Но я боюсь, что это будет стоить мне моих друзей. Как мне поступить, отец Андрей? Я не могу решиться. (вопрос Александра)

Я думаю, это тот случай, когда стоит жертвовать личными интересами, репутацией для того, чтобы помочь людям не потерять тот страховочный тросик, который с корабля может сбрасываться для утопающих. Если удастся помочь хотя бы немногим людям ценой жертвы своей репутации, для христианина, по-моему, это совершенно естественно. Честно говоря, мотив моей встречи с вами и приезда сюда именно такой. Действительно, хочется показать людям, пояснить им, что мир церкви сложнее, чем та картинка, которая, к сожалению, в результате некоторых усилий создалась в головах у некоторых людей — что идет какая-то непримиримая священно-гражданская война между миром культуры и миром церкви. Это не так. Мир церкви разнообразен. Поэтому я вновь и вновь говорю: не путайте какого-то человека из мира церкви или из мира театра, из мира прессы, из мира политики с тем огромным миром, который стоит за этим человеком. Разрешите себе быть разными. И разрешите это разноствование в людях. Даже если вы одеты в одинаковую одежду, скажем, в черную. Мы — люди в черном.

Ива Аврорина

Фото Анны Золотовой

Видео и полный текст прямого эфира