Должна ли церковь влиять на светскую жизнь?

Ива Аврорина:
Добрый день, уважаемые читатели, слушатели, зрители НГС.НОВОСТИ. Мы начинаем онлайн-встречу, в которой сегодня принимает участие протодиакон Русской православной церкви; профессор Московской духовной академии; миссионер, писатель, ученый, автор официального учебника «Основы православной культуры» Андрей Кураев.
Ранее у нас в гостях были представители практически всех конфессий, представленных в Новосибирске. На вопросы наших читателей отвечали: имам-хатыб духовного управления мусульман Новосибирской области Салим Шакирзянов, главный раввин г. Новосибирска и Сибирского федерального округа Заклос Шнеур Залмен, председатель буддийской общины «Ринчин» Новосибирска, представитель буддийской традиционной сангхи в Новосибирске Бато-лама Базаров.
Мы приглашали представителей Новосибирской епархии, но получили отказ.

Ответ:
Если можно, я уточню свой статус. Меня можно назвать представителем Русской православной церкви в той же степени, что я являюсь представителем рода Homo sapiens или жителем России. У меня нет удостоверения, что церковь назначает меня чрезвычайным уполномоченным послом для общения с вами сегодня. Просто для меня это главная идентичность. Я — частичка Русской православной церкви. Вот в этом смысле я представитель.

Ива Аврорина:
Есть же какие-то формальные признаки.

Ответ:
Крещен во имя Отца, Сына и Святого духа.

Ива Аврорина:
Протодиакон — это чин?

Ответ:
Да.

Ива Аврорина:
Он у вас есть?

Ответ:
Да.

Ива Аврорина:
Формально вы — служитель Русской православной церкви?

Ответ:
Да.

Ива Аврорина:
Мы же об этом говорим.

Ответ:
Здесь часто бывает путаница. Представитель — как человек, уполномоченный, специально от патриарха, чтобы то-то и то-то сделать.

Ива Аврорина:
Безусловно, насколько я понимаю, благословение от патриарха, чтобы, например, участвовать в сегодняшнем эфире, не получали, это ваше личное решение.

Ответ:
Не обращался. И никто меня сюда никто не командировал.

София:
Уважаемый отец Андрей!
Как Вы думаете, как бы отнесся Иисус к карикатурам на себя? Мне кажется, что Иисус был человеком с чувством юмора. Помните, как два путника шли и разговаривали, а воскресший Иисус приблизился и пошел с ними, и спросил: "О чем рассуждаете и от чего печальны?" Похоже на розыгрыш. Истерия вокруг постера с распятием из "Тангейзера" ну нисколько на любовь к Христу не похожа. Мне кажется, Иисус не обратил бы внимание не этот постер, но поведение христиан его бы расстроило. Что Вы об том думаете?

Ответ:
Я не дерзаю думать за Христа. Это не просто человек, а богочеловек. И даже апостол Павел говорит: «Подражайте мне, как я подражаю Христу, а не призывает прямо Христу подражать». Поэтому эта тема для меня, признаюсь, табуирована. Пробовать за Христа думать — не смогу. Что касается юмора, меня часто спрашивают, особенно дети, —
Бог может шутить, есть у Бога чувство юмора? Ну мой ответ простой: тот, кто создал бегемота и жирафа, несомненно, имеет чувство юмора. Но в постановке «Тангейзер» юмором не пахнет совсем.
Только я на всякий случай уточню, что когда мы говорим о постановке «Тангейзер», там юмором не пахнет. Это не юмор, там совсем другое, потому что, чтобы было понятно совсем… Что такое юмор? Ситуация юмора возникает тогда, когда предполагается, что будет финальная фраза вот такая. А вместо этого вдруг совершенно противоположная звучит. И вот это расхождение между ожиданием и реальностью разрешает себя во взрыве смеха.
Типичный пример. Все мы со времен Гоголя знаем, что в России две главные беды. Так вот, знаете, пожалуй, одну из этих бед можно все-таки решить с помощью асфальтоукладчика. А вот с дорогами придется повозиться.

Елена:
Скажите, пожалуйста, есть ли общепризнанные правила, по которым имя и образ Иисуса Христа нельзя использовать или использовать с ограничениями в литературе и искусстве? Какие это правила (ограничения), если они есть?

Ответ:
А кто эти правила напишет и главное — для кого? Церковь может какие-то правила делать для себя, для людей, которые приняли сознательное решение, в современном мире это так, что это мой выбор, что я в чем-то ограничиваю свою свободу самовыражения и так далее, потому что так принято в церковных правилах. Для человека, не принадлежащего к церкви, есть слова апостола Павла: «Кто ты такой, чтобы судить чужого раба». Церковные правила касательно священных изображений и имен — конечно, они и строгие, и в то же время… сложно. Например, нельзя делать изображение Христа, иконы на хрупком материале, на стекле, например. Вот витражи по идее запрещены в православии.

Ива Аврорина:
Именно в православии? В католичестве — нет?

Ответ:
Да. Хрупкий материал — то,что может исчезнуть и разбиться.
С другой стороны, есть правила еще Трулльского собора, повелевающие делать изображение даже на одеждах. Но очевидно, это не повседневная одежда, может священное облачение. Надо быть осторожным, чтобы образ, икона, если это икона, не была бы поносимой. Но тут важно учесть следующее. В богословии икона православная различает изображение и икону. Образ становится священным по моей воле. То есть когда есть усилие моей воли назвать эту картину тем же именем, каким я называю первообраз.
Вот что общего между вами и вашей фотографией? Ничего. Фотография на картонке. Вы — совсем даже живая. Фотография двухмерная, вы — многомерная, и так далее. Вы — живая, о по фотографии такого не скажешь. А общее — только одно. Человек, знающий вас, глядя на фотографию, даже вдали от вас, скажет, что это Ива. И вот это произнесение имени — это и есть та ниточка, которая соединяет образ и первообраз. Это во-первых. И во-вторых, это обращение должно быть именно молитвенным. Во-первых, часто имя на иконе должно быть именно надписано, и очень часто имя на иконе в звательном падеже. Св. Николае, св. Сергие в звательном падеже. Прямая такая молитва. Тогда да. Даже в свое время именно это надписание делал епископ. Иконописец, мастер написал икону, приносит владыке. Он говорит: да, я узнаю, это образ Николая, подписывает своей рукой. То есть не было окропления святой водой. А вот само усвоение этой картинке такого-то имени, вот это и было актом рецепции — церковь принимает это в свой мир, в мир своих молитв. А там, где этой интенции нет, отождествления, — там всё сложнее.
Поэтому человек православный отличает, где крест как сакральный символ, а где крест как геометрическая фигура. Поэтому мы можем рисовать в тетрадках в клеточку.

Ива Аврорина:
Тут вопрос, насколько я поняла, касается все-таки использования образа Христа не в церковной традиции…

Ответ:
Поскольку такой традиции в церкви не было, в церкви не может быть нецерковных традиций. Это что-то очень новое, поэтому повод для очень многих круглых, квадратных, овальных столов.

Ива Аврорина:
Почему же новое? Из самого банального — все знают «Мастер и Маргарита», пожалуйста. «Jesus Christ Superstar», например.

Ответ:
Что вы! Это все новое-новое. Это все наше время. Это наш мир. Мы уже с вами были, когда все это появилось. Булгаков раньше написал, но опубликовали-то в 1968 году. Я уже был, хотя Булгакова еще не читал. Это мой мир. Проблемы, конечно, были. Если кратко, была, например, проблема рождественского вертепа, когда были святочные гадания и так далее. Еще Димитрий Ростовский в начале XVIII века пишет эти спектакли о Рождестве Христовом и так далее. Надо сказать, что уже здесь русское отношение было сложнее. Понятно, Дмитрий Ростовский — выходец с Украины, по сути — из Польши. Там к этому легче отношение. У нас это вызывало вопросы. Для нашей культуры скульптуре не свойственны церковные, ни, тем более, внебогослужебные театрализованные действия. Ну ладно… более-менее устоялось. Затем — конец XIX века, великий князь Константин Романов, КР — известный поэт, он пишет пьесу «Царь Иудейский». Там очень интересно, тактично, я считаю, неожиданный, модерновый режиссерский ход. Пьеса про Христа, а Христа в ней нет. О том, что происходит с Христом, рассказывают другие персонажи. Например, а ты слышал, что было там-то, а другой сказал и так далее — присутствие непрямое очень. Артистического образа Христа нет, а словесный образ Христа при этом есть, потому что словесный образ — это тоже образ. В общем, попытки нащупать это были, но сказать, что сложилась традиция, естественно, нельзя — ни в церкви, ни, в общем, за ее пределами. И поэтому сразу возникает вопрос — даже когда мы говорим о «Мастере и Маргарите». Вы знаете, я признаюсь — я против того, чтобы эту книгу изучали в школе. Я ее очень люблю, но именно поэтому я говорю: «Не замайте руками».

Ива Аврорина:
А почему?

Ответ:
Потому что не существует общепринятой булгаковедческой, литературоведческой традиции толкования текста Булгакова. У нас до сих пор нет академического издания Булгакова. Академического, научного издания с подробными комментариями и так далее. Такого текста, во-первых, нет. А при этом авторского варианта тоже окончательного не существует. Вспомним, что Маргарита умирает дважды в романе. Понятно, что Булгаков не успел поставить последнюю точку — смерть унесла его раньше. Сами литературоведы очень по-разному толкуют этот сюжет. Простейший вопрос — кто в романе носитель авторской позиции? Он вообще есть или нет? Кто положительный герой в романе? Он есть или нет? А кто автор, кто создал образ Иешуа? Кто из большого романа автор маленького романа, глав о Пилате, ершалаимских глав? Кто их создал? Здесь тоже будут разногласия. Поскольку среди ученых даже, литературоведов, нет консенсуса, то сваливать этот ребус на голову десятиклассников и даже их Марию Ивановну, ведущую эти уроки, — это безжалостно.

Ива Аврорина:
Я правильно вас понимаю, что в школьной программе по литературе должны быть только те произведения, по которым есть единая и четкая концепция литературоведов?

Ответ:
По крайней мере какие-то фундаментальные реперы должны быть. Естественно, вариативность неизбежна и желательна, но какие-то фундаментальные реперы, элементарно различие добра и зла, скажем. Мы понимаем, что уроки литературы в нашей школе — это прежде всего уроки человечности. Это не уроки владения мастерским словом и так далее, в большинстве школ это так. И задачи уроков литературы и истории — это создание некой гражданской нации. То, что на Украине не удалось сделать, между прочим. Надеть одни и те же очки на людей из разных областей. Получалось, что Богдан Хмельницкий для половины Украины был герой, для половины — предатель. Мы видим, к сожалению, во что это вылилось. Поэтому да, школа в новой европейской истории, начиная с XIX века, — это проект не чисто научный и здесь не должно быть наивностей излишних. Поэтому я думаю, что лучше оставить эту замечательную книгу Булгакова для личного, радостного открытия ребят. Опять же, к вопросу, кто из героев большого романа Булгакова создал образ Иешуа в маленьких Пилатовых главах? Я считаю, что подлинным автором является Воланд. То есть он контролирует сны Ивана Бездомного, он прямо от себя опять же рассказывает на Патриарших прудах Берлиозу, что там было. И он же вот что-то открывает Мастеру каким-то путем. При этом все три темы текста, по-разному вводящиеся в ткань большого романа, — все три текста литературно, по смыслу, содержательно идентичны.

Ива Аврорина:
Я бы предложила вернуться в русло, потому что у нас времени не так много и очень много вопросов. Есть ли общепризнанные правила, по которым имя и образ Христа нельзя использовать в литературе или искусстве?

Ответ:
Пример Булгакова, и не только Булгакова, показывает, что образ Христа, или называемого Христом, может быть самым плохим даже, не обязательно возвышенным. И я как христианин не будут этого оспаривать, если при этом я буду понимать, в чьих глазах это так смотрится. Литература должна быть честной помимо всего прочего, правильно? Если есть люди, которые так видят меня и об этом говорят, — это их право, естественно. Например, одна из самых важных для богословов, между прочим, надписей — это карикатура где-то середины II столетия. Рим — по-латински дворец, и там на стене есть карикатура на Христа, представьте себе. Крест, на нем распят осел. Перед этим распятием стоит человечек, как дети рисуют: палка-палка-огуречик, вот и вышел человечек. И на коленях стоит и молится. И надпись на плохом греческом языке: «Алексамен молится своему богу». То есть что это за граффити. Это такая служебная территория дворца, там, где работают. Кто-то из них подшутил над своим собратом по несчастью, который был христианином. А богословы христианские рады, что такая карикатура дошла до нас, потому что есть предмет дискуссии. А как казнили Христа? Крест — это был столб, или Т-образный крест, или же как во Флоренции принято. И мы видим, что это не столб, потому что лапы у осла раскинуты, во-вторых, мы видим, что тогда христиане почитали уже крест. То есть для православного человека это очень важно — вы видите, как глубоко уходят наши традиции почитания креста.

Ива Аврорина:
И с этой точки зрения скандал, например, с постером «Тангейзера» может быть интересен богословам спустя несколько столетий…

Ответ:
Вы знаете, здесь… вот то, что я сейчас скажу, наверное, должен был Кулябин объяснить. А именно: есть такое словечко — контекст. Я оперу не видел, но читал либретто. И Вагнера — оригинальное, и то, которое предложили в Новосибирске. И здесь вполне ясно, что режиссер «Тангейзера» характеризуется в либретто как скандальный товарищ. И по сюжету никак не сказать, что режиссер Кулябин или директор театра доверили этому режиссеру Тангейзеру быть носителями их авторской точки зрения. И его не презентуют как хорошего парня, на которого все должны ориентироваться: пионер — всем ребятам пример, и все должны как и он. Ведь этого нет, я так понимаю, в опере. А если человек такой «редиска», нехороший человек, и у него вот в голове такие фантазии — ну да, что же тут поделаешь, бывают у людей фантазии в голове, если человек такой асоциальный в данном случае, который со всеми в конфликте и так далее. И он в конфликте с самим собой, между прочим, насколько я понимаю по ходу оперы, в конфликте с традицией, с церковью в каком-то смысле. Но это история его болезни. Это все равно что судить врача-психолога за то, что он записал у себя показания своего пациента. Врач-то чем виноват? Ему так рассказал этот человек, пришедший на прием. И рассказал о своих болезнях, кошмарах, комплексах и так далее. Врача за что судить?
А теперь представим себе. Если некий человек из мира искусства именно от своего имени желает сказать что-то очень критическое и, в общем, даже хулящее в образ сакрального сюжета для другой группы людей. У него есть такое право. Но здесь я скажу словами Мединского. Обязательно ли это делать за государственные деньги — первое. И второе — надо ли это делать публично. Понимаете, у каждого из нас, мы понимаем, в современном мире, который называется свободным, все-таки есть зона табу. И свобода моего движения моей руки кончается там, где начинается ваше лицо. И поэтому какие-то вещи, может быть, и допустимы в частных беседах, но должен ли я это выплескивать на всех людей? Особенно если это на государственные средства. Представьте себе, я в общем-то профессиональный сектоед. Александр Новопашин — мой коллега. Мы с ним вместе антисектантские акции когда-то устраивали, лекции и так далее. Как вы думаете, если я стану читать антибаптистские или антикатолические лекции в Новосибирском государственном университете за счет этого университета?

Ива Аврорина:
А если не за счет бюджета?

Ответ:
В частном порядке — можно, да, естественно. У меня есть право критически отзываться о ком-то, у них есть право также отзываться обо мне. В этом нет проблемы. Но если цель моей лекции — рассказать, почему эти люди неправильно понимают Евангелие, они ненастоящие христиане, — такая позиция имеет право на существование в свободном обществе, но причем тут государство? Государство совершенно не обязано, мягко говоря, вообще не должно и не имеет права финансировать такую мою деятельность. Поэтому, когда, например, государство издает мой учебник «Основы православной культуры», — это издательство «Просвещение» издает, в государственных школах по нему учатся. Но там нет слова «ересь», там нет слова «секта». Там нет ни одного слова критики в адрес людей с другими убеждениями. Я педагогам при встрече говорю: «Дорогие мои коллеги, вы эти уроки по основам религиозной культуры и светской этики, уроки православной культуры должны вести по формуле казахского поэта Олжаса Сулейменова». Он сказал так: «Я хотел возвысить степь, не унижая горы». Пой о своем, не обижая других людей. Это в государственном проекте.

Ива Аврорина:
Это именно то, что касается только государства?

Ответ:
Да, а у себя в храме… я могу в храме сказать: «Еретики-баптисты ждут вас сейчас на улице. Вы, братья и сестры, к ним не ходите и так далее». В храме я могу это сказать.

Ива Аврорина:
И в этом вы ничего не видите?

Ответ:
Культура людей полемична. Это факт.

Наталья:
Добрый день.
Прокомментируйте, пожалуйста, свое отношение к шахматам. Цитирую Вас: «Если я играл в футбол и проиграл Ваньке – ну, подумаешь, у Ваньки ноги длинней, переживу. Но если я играл в шахматы и проиграл Изе – это что, эта морда жидовская умнее меня?.. Проигрыш в интеллектуальном состязании гораздо более досаден и обиден…»
1) Это детская травма или просто бытовой антисемитизм?
2) Отрицает ли церковь отметки в школе? Двоечнику наверняка обидно, глядя на пятерки соседа.

Ответ:
Контекст простой — человек не умеет читать смайлики. В моей жизни это совершенно постоянно. Я — публичный лектор. Это означает, что мое общение с аудиторией — до некоторой степени это мини-спектакль. Мне нужно три часа держать аудиторию, чтобы она не уснула. Поэтому, естественно, по ходу дела идет некая полемика, которую я озвучиваю. Точку зрения кого-то, я с ней спорю, привожу аргументы за и против и так далее. Очень часто, к сожалению, я вижу, что люди не умеют понимать, отличать перемену интонации, например. Где я начинаю ставить кавычки, где я озвучиваю типовую точку зрения. Есть какие-то расхожие клише, я это озвучиваю, а потом объясняю, что с этим, что, как и почему. Поэтому мне нередко и церковные критики, и нецерковные приписывают вещи, с которыми я на самом деле спорил.
Что касается шахмат, почему-то не замечают обычно ни того, как я много раз потом полный текст своей лекции приводил и так далее. Для меня это вопрос действительно интересный. И для культуролога это интересный вопрос — почему из всех тысяч видов спорта в церкви есть только один писаный канон, запрещающие именно шахматы. Керлинг не запрещен, представляете. Художественная гимнастика не запрещена. Шашки не запрещены — в «Чапаева» даже можно играть. Кегли там и так далее. Вот, кстати, у протестантов сложнее. В 1617 году король английский — Джеймс очередной, кажется, — издал книгу о спорте. Вот там четко было прописано, какие виды спорта мы разрешаем, а какие — нет. Эту книжку потом сожгли через двадцать лет решением парламента, потому что пуританский парламент сказал, что ничего нельзя. А у нас только шахматы. И вот это для меня вопрос как для историка церкви, богослова. И ответ, скорее, такой — что, очевидно, словом «шахматы» в древности называлось не то, что сейчас. И не в том смысле, что не было доски с клеточками, а другие смыслы с этим были связаны. И вот потом, после той лекции, я обратился с этим к людям — помогите мне дать материал. Очень интересные собрались вещи, на английском языке некоторые книги мне прислали. Действительно, у истоков игры в шахматы были зороастрийские истоки, именно религиозно-магические. Очевидно поэтому и в русском сборнике церковных правил это стоит между гаданием — гадание, шахматы… Это считалась часть не спорта, не интеллектуальной гимнастики, а часть магической культуры, которую, естественно, церковь воспринимала как оппонирующую себе. А сегодня — нет. У меня дома есть шахматы, которые мне подарил Кирсан Илюмжинов. Не говоря уже про фотографии с Карповым.

Ива Аврорина:
А обвинение в бытовом антисемитизме?

Ответ:
Об этом скучно говорить. Ну потому что… вы что, со мной в быту живете? Ну ладно бы, если бы это мой сосед говорил, который знает мой быт, бывает у меня, говорит: вы знаете, на кухне давно не прибирались или еще что-то. А здесь-то что обсуждать?

Никита:
Не кажется ли вам, что агрессивная политика радикальных православных активистов (направленная на отмену светских мероприятий), поддерживаемых церковью, наносит удар имиджу православного духовенства?

Ива Аврорина:
Как вы относитесь к организации «Народный собор»?

Ответ:
Про Народный собор что-то ничего особо вспомнить не могу. Вообще, это серьезная вещь — умение посмотреть на себя со стороны, причем разными глазами через разные очки. У апостола Павла были слова: «Я должен и эллинам, и иудеям». Я для всех должен стать всем. Если мы действительно претендуем на роль, статус и служение общенародной церкви, на такую скрепу нашего Отечества, это означает, что церковь должна быть для очень многих людей открыта, признавая различие этих людей. И, соответственно, не навязывая им без нужды какое бы то ни было однообразие. Однообразие у христианина должно быть только в одном — его мнение о Христе. А вот уже мнение по истории Римской империи может быть разное — кому нравится Цезарь, кому нравится Брут, понимаете. Для кого-то Брут — герой, последний защитник республики. Для кого-то, наоборот, он предал друга. Здесь могут быть разные мнения. Даже когда мы берем церковную историю, деятельность одного и того же персонажа можно оценивать по-разному. Даже если там патриарх или даже если святой, в конце концов. Потому что святой не был свят каждую минуту своей жизни. В православной традиции между словами «святость» и «непогрешимость» нет знака равенства. И когда еще тем более современность.
В Библии нет ответа на самый главный вопрос — чтó я, Петя Иванов, должен делать сегодня, 4 апреля 2015 года. Нет в толстой книге под названием «Библия» ответа на этот вопрос. Это вопрос моей культуры, культуры чтения, культуры понимания, интуиции совестной, духовной. Какая из мириадов звездочек, которые сеют в библейских текстах, как примеры, прецеденты, какая из них должна для меня зажечься именно сейчас. Простейший вопрос. Есть на страницах Танах, Ветхого Завета действия, скажем, пророка Елисея, который с лжецами воюет. Это уже суперправославный активизм. Берет их там, прокалывает и так далее. Вот этому я должен подражать, потому что это священный пример на священных страницах? Или я все-таки смогу на страницах Библии найти другие примеры, когда человек реагировал на то, что вокруг него происходит? Апостол Павел, например, — он что, шел по Римской Империи и по дороге разрушал все языческие храмы? Как увидит статую Зевса, подойдет с кувалдой и ба-бах? Не было такого. Вот кому я должен подражать, с кого брать пример? Это ежедневный вызов ко мне самому. И поэтому надо признать — да, люди у нас… есть разномыслие, оно неизбежно, неустранимо. И надо разрешить себе быть разными во второстепенных вопросах.
Есть слова, которые православные люди часто сегодня приписывают Блаженному Августину: «В главном — единство, во второстепенном — разнообразие, и во всем любовь». На самом деле это не Августин, это совершенно малоизвестный лютеранский писатель конца XVII века, но дело не в этом. То, что православные в этом узнают себя, — это очень хорошо. Это действительно великая формула. Поэтому это культура жизни в церкви, первое. И второе — если вы хотите, чтобы к церкви, к Христу пришли разные люди, в том числе культурно-политического пространства, откройте для них разные дорожки к вашим церковным вратам, не ставьте противотанковые заграждения по периметру. В России, да, конечно, во многом церковная жизнь критикуема сегодня. И на Западе критикуема. Но я хотел бы заметить, что это качественно разная критика. В России все-таки до сих пор критикуют нас, попов, за то, что мы слишком мало христиане. В общественном мнении есть некое представление о том, какими должны быть христиане. Оно может быть завышенное в чем-то, нравственные ожидания к нам, человеческие. Но все-таки это христианские ожидания. А вот в западной культуре все-таки зачастую уже ведется критика уже самих основ, самой христианской веры, стиля жизни, модель христианской семьи и так далее. Это уже другой уровень общественной дискуссии. А у нас пока еще все по-тепличному, и поэтому тем более очень не стоит озлобляться.

Ива Аврорина:
Вопрос был — наносит ли это удар по имиджу, как вы считаете? Мероприятие, подобное митингу, который был в прошлое воскресенье (29 марта. — НГС.НОВОСТИ).

Ответ:
Нет, дорогие мои… Если честно, понятие «церковь» и «имидж» вообще плохо соотносятся. Причем тут это? Но есть другое. Человек, который для себя такой образ церкви нарисовал в своем сознании, а мы помогли ему своими трудами, — этот человек по большому счету обедняет свой мир. Он для себя говорит — для меня этот путь закрыт, мне это неинтересно. Церковь-то без этого проживет, честно скажу. Но вот этот человек, я считаю, тем самым изрядно обедняет себя. Понимаете, ну не нравится вам привратник в театре, в гардеробе вам пальто не так подали, например, — вы скажете, что всё, для меня тема театра закрыта на этом, я больше ни в какие театры ни ногой? Ну кто от этого пострадал? Гардеробщик? Или вы?

Ксения:
Я конечно не сторонник теории всемирного заговора, но не кажется ли вам, что кто-то намеренно, используя верующих людей и церковь, старается очернить православие и сделать так, чтобы как, чтобы как можно бОльшее количество людей в России возненавидело православную церковь, намеренно вносит раскол в общество, используя так называемых "православных активистов".

Ива Аврорина:
Не кажется ли вам, что это сознательное внесение раскола?

Ответ:
Вы правы, это область конспирологических догадок. Они имеют право на существование, потому что, прямо скажем, люди не всегда честно объявляют все мотивы и замыслы свои. И в бизнесе это не так, и в политике это не так. Сразу сбрасывать такую версию со счетов я не стал бы. Второе. Кремль от меня недалеко, поэтому, может, мне заметнее, издалека менее заметно. В Кремле башен много. Поэтому если кто-то из политтехнологов может так действовать, я не исключаю. У меня вообще ощущение, что в последние тридцать лет наша страна — сплошное поле для экспериментов: политических, социологических и так далее. Вполне здравомыслящие люди говорили мне, что появление Кашпировского и Чумака на советских экранах — это была форма зондажа: какова мера глупости, в которую люди могут поверить. Проверка — что может телевизор и так далее. В супернаучной стране, в космической стране — и вдруг такая чудовищная вещь. И ничего, сработало. Так что, может быть, и здесь не только обкатка каких-то технологий… знаете, говорят, что у Англии нет постоянных союзников и врагов, но есть постоянные интересы. И в течение веков континентальная политика Великобритании состояла в том, чтобы создавать блок средних и малых стран против самой сильной страны, которая сегодня на континенте есть. Будь то наполеоновская Франция или Российская империя в какие-то периоды своего существования. Это нормальная политика — разделяй и властвуй. Совершенно понятно, я могу себе представить такого околокремлевского политтехнолога, который может сказать: «Чего-то у попов рейтинг слишком высок, а все-таки страна должна знать одного лидера». И один голос, голос своего хозяина, как говорит одна известная реклама. Поэтому надо что-то такое придумать, чтобы как-то вот люди в ту сторону меньше прислушивались. Я не исключаю, что какой-нибудь, пишу с маленькой буквы «кургинян» — я не его имею в виду, ну мало ли таких политиков, третьего уровня даже, даже не самого главного уровня, может быть, человечек… Я не исключаю такого. По крайней мере, некоторые подробности, оттенки этой новосибирской истории, они говорят, что здесь как-то действительно есть такие странности. Например, одна из них — почему министр культуры Мединский сделал публичную выволочку митрополиту Тихону? Если у нас аксиомой политики последних лет считается дружная симфония церковных властей и светских.

Ива Аврорина:
Вы воспринимаете это как выволочку или как предложение идти по более мирному пути?

Ответ:
Понимаете, когда министр, если он пеняет подчиненному ему директору театра, здесь он более-менее в своей какой-то компетенции. Но когда ты человеку, который по определению является неким носителем морали определенной, христианской… митрополит христианской церкви и так далее, Мединский считает себя православным христианином… И ты не звонишь и говоришь: «Владыка, слушайте, может быть, как-нибудь так, без суда обойтись?», а публично — и что вообще-то по-христиански надо иначе, я не могу это понять. Это не иначе, как оплеуха.
И тогда у меня возникает вопрос: почему? Мединский — человек достаточно политически вежливый. Почему он действует так? Тут начинаются конспирологические версии.

Любитель Сока:
Уважаемый Андрей Кураев, Ваш приезд в Новосибирск Вы оплатили из собственных средств? Если нет, хотелось бы узнать кто финансирует Ваш приезд.
Заранее спасибо за честный ответ.

Ответ:
Нет, своих денег на такие поездки у меня нет, естественно. Все мои поездки оплачивают люди, которым интересно со мной поговорить. Таких людей много. За последние месяцы я получил приглашения аж до Вьетнама и Индонезии. Надеюсь в этом году и там побывать.

Александр:
Я воцерковленный православный, и меня несказанно удручает то, как люди, которых я знаю несколько лет, изменяются на глазах, становятся настолько нетерпимыми, что уже член молодежного совета епархии пишет "пошла волна, помоги Господи" к новости о свиной голове возле театра в Москве.
Совесть говорит мне пойти на этот митинг в воскресенье и показать, что хотя бы части православных больно от того, что творят некоторые братья по вере. Но я боюсь, что это будет стоить мне моих друзей. Как мне поступить, отец Андрей? Я не могу решиться.

Ответ:
Я думаю, это тот случай, когда стоит жертвовать личными интересами, репутацией для того, чтобы помочь людям не потерять тот фал — канатик, страховочный тросик, который с корабля может сбрасываться для утопающих. Если удастся помочь хотя бы немногим людям ценой жертвы своей репутации, для христианина, по-моему, это совершенно естественно. Честно говоря, мотив моей встречи с вами и приезда сюда именно такой. Действительно, хочется показать людям, пояснить им, что мир церкви сложнее, чем та картинка, которая, к сожалению, в результате некоторых усилий создалась в головах у некоторых людей. Что идет какая-то непримиримая священно-гражданская война между миром культуры и миром церкви. Это не так. Мир церкви разнообразен. Поэтому я вновь и вновь говорю: не путайте какого-то человека из мира церкви или из мира театра, из мира прессы, из мира политики с тем огромным миром, который стоит за этим человеком. Разрешите себе быть разными. И разрешите это разноствование в людях. Даже если вы одеты в одинаковую одежду, скажем, в черную. Мы — люди в черном.

Никита, Таганрог:
Здравствуйте. Моя любимая заявляет, что ей в храм ходить не нужно, что "Вера у неё в душе", а современные попы все проворовались, а значит, посещать храм, которым заведуют грешники - это лицемерие. Я в свою очередь малообразован религиозно, но не так сильно глуп, чтобы не понимать, что не всё так просто. Не мог ли бы вы объяснить смысл посещения храма, смысл сопутствующих тому ритуалов и рассказать, почему нельзя спокойно жить себе "с верой в душе" и Богом, вестимо, тоже, да и не переживать о том, когда ты последний раз был на богослужении? Или же не прав я, всё-таки?

Ответ:
Начнем с прямого, простите, совета этому человеку, раз он спрашивает. У вас в Таганроге есть священник, архимандрит Никон Лысенко. Я знаю этого человека больше 30 лет, так вот, я убежден, что он ничего не украл. Так что приходите, это очень своеобразный, очень яркий, интересный человек. Думаю, вам будет просто интересно пообщаться.
Второе — нехорошо все-таки делать такие обобщения. Понимаете, неправильно будет звучать, что все гаишники — воры и взяточники или все чиновники — коррупционеры. Как не хорошо обобщать людей по национальному признаку (все армяне — лукавые торгаши, например), точно так же нехорошо по профессиональному, или этническому, или конфессиональному.
И, наконец, третье — уже богословская, философская грань вопроса: зачем ходить в храм, если Бог у меня в душе. Когда говорят, что Бог у меня в душе, — это часто самообман, такая дешевая отмазка. Вот если бы Серафим Саровский после трехлетнего моления на камне сказал: «Бог у меня в душе», — это бы было, может быть, честное признание чуда, которое с ним произошло. А когда человек, который ничего не сделал для того, чтобы Бог в душе у него был, заявляет так — сегодня это дешевая отмазка от того, чтобы просто не думать, исключить для себя труд мысли, поиска на эту тему. То, из-за чего болела душа у Льва Толстого и Достоевского. А вы просто говорите: у меня в душе все готово и так далее.
Третье — в любом мире есть проблема соотношения внутреннего и внешнего. И, уж простите, расскажу на языке студенческом. Когда говорят, что главное то, что внутри, и внешнее неважно… Вы знаете, возьмем электрическую щетку. Что у нее внутри — моторчик, аккумулятор, вибратор. Так вот, внутреннее устройство фаллоимитатора точно такое же. Но какая разная судьба. Так что внешнее тоже важно. И мы с вами прекрасно понимаем, что вся наша жизнь социальная — это обряд. Есть обряд ухаживания за девушкой, есть обряд общения родителей с малышом, вот эти внешние проявления. Психологи говорят, что малышей нужно гладить, для них очень важны тактильные ощущения. Даже если он не понимает языка, все равно говорите с ним, если он еще немовленок — дивное украинское слово «немовлята» (младенцы). Есть обряд защиты курсовой работы в университете. Есть обряды посвящения в студенты, обряды участия в выборах. В последнее время все более необрядными становятся, но тем не менее это тоже обряд.
И, наконец, самое главное — в религии есть то, что я пробую делать ради Бога, а есть то, что Бог делает ради людей. Вот в православной традиции главным считается то, что Бог сделал ради людей. Вот скажем, в исламе… в иудаизме, насколько я знаю, нет понятия таинства, чтобы в обряде Бог что-то делал. Обряд, скорее, выражает мое отношение к Богу, мою интенцию, направление моей воли по отношению к высшему началу. Какой-то моей жертвы и так далее. А в православной традиции, кроме этого — этот смысл тоже, естественно, есть, — есть еще и вера в то, что через эти вещи внешние Бог что-то влагает в меня. Этот страшный дар от бога в христианском понимании, это, прежде всего его тело и кровь, то, что описывается в Тайной вечере. И вот христианин должен уметь все дары Христа принять, в том числе и эти. Ради этого люди идут в храм.

Ярослав Першин:
Андрей Вячеславович, насколько корректны утверждения о том, что все без исключения православные возмущены тем или иным использованием образа Иисуса Христа?
Воцерковленный человек передает высшим сановникам право говорить от своего имени. Но когда мнение, высказанное этими сановниками, пугающе расходится с его собственным, он должен смиренно заботиться о единстве церкви и апостольском преемстве или все же открыто сказать "нет, уважаемый пастырь ошибся и я ничего подобного не чувствую"?

Ответ:
Все мы — люди, работающие со словом. Будь то журналисты, священники, театралы. И поэтому мы понимаем риски нашей работы — когда я что-то не досказал, не нашел нужную интонацию, не нашел нужные слова. Или даже я сказал всё правильно, но не учел своеобразие тех ушей, к которым я обращаюсь. Или, скажем, те уши, которые были передо мною, да, я их понял, правильно всё им сказал, но запись этого нашего общения вышла куда-то дальше, в другие аудитории, где уши уже были устроены иначе. И люди услышали и поняли это не так, как я хотел бы. Что в таком случае должен делать автор этого слова, я, например?
Меня нередко обвиняют в том, что я редактирую собственные, уже опубликованные посты в блоге. Да, это правда, потому что я еще жив. Я не считаю себя классиком, что то, что я написал на салфетке, должно быть сразу в рамочке вывешено. Я жив, я по ходу дискуссии тут же в блоге какие-то новые вещи узнаю, что-то корректирую: меня не поняли, я поясню, подробнее, или, напротив, какую-то фразу уберу и так далее. По-моему, это совершенно естественно.
Неестественно то, что произошло в Новосибирске. Я не увидел здесь признаков диалога. Может быть, я плохо следил за медийным пространством, может, этот диалог носил приватный характер… Но с обеих сторон я не увидел этого диалога, и со стороны театра тоже.

Ива Аврорина:
Борис Михайлович Мездрич сидел на этом же месте на прямом эфире и говорил: я не понимаю, почему митрополит Тихон, если увидел в этом оскорбление, почему он не сказал про это мне. Вот здесь он сидел и говорил: я призываю к диалогу, я призываю пообщаться.

Ответ:
Я скажу со своей колоколенки. Сначала, первая моя реакция — я возмутился действиями театра, когда первые сообщения до меня дошли с епархиального сайта, что там такое, Христос так показан и так далее. Потом все-таки решил повнимательнее посмотреть, либретто прочитал и так далее. Я понял, что считать это оскорблением — это нужно желание такое оскорбиться. Дальше после этого дорогие для меня люди, православные, стали меня ругать — как я защищаю кощунников. И тогда для меня это стало предметом моего личного полемического интереса: доказать, что мое объяснение происходящего на сцене вполне совпадает с точкой зрения постановщиков. Я поэтому стал искать суждения и директора театра, и режиссера на эту тему, что они сами говорят — что мы замышляли в этом спектакле. И мне очень мало удалось найти, особенно чтобы за февраль такие объяснения были, январь, — очень мало. Более того, то, что я вижу сейчас, когда смотрю за новосибирской прессой, я нередко, напротив, у них вижу цитаты из меня. Пусть даже не упоминая моего имени, но какие-то аргументы. Модель аргументации я узнаю. То есть для меня это означает, что одно дело — пригласить к диалогу, другое — независимо, пришел или не пришел человек. Если я создал некий текст, спектакль — это текст… И если я вижу, что какой-то человек чувствует себя раненым из-за этого текста. Я не обязательно должен встретиться с этим человеком прямо, но пусть даже через вас, например. Мне кажется, для меня это было бы естественно, если бы моя лекция кого-то обидела, а я этого совсем не хотел, я буду искать возможности донести до этих людей свое понимание, что я не ставил такой задачи, и посмотрите внимательно на кавычки, смайлики, которые мы сегодня упоминали. Мне кажется, что вот эту работу сторона театра слишком поздно начала делать и недостаточно настойчиво. С другой стороны, не было желания и это слышать, это тоже факт. Уж я все эти смайлики более чем расставил.

Ива Аврорина:
Так вот как быть воцерковленному человеку, который не согласен с мнениями пастырей, которые высказываются от имени всех?

Ответ:
Поискать в интернете лекцию, есть такой протодиакон Андрей Кураев, и у него есть лекция «Как услышать голос церкви». Я много раз ее читал в России за последние годы. Вся лекция — это постановка того вопроса, который ваши читатели так талантливо, кратко задали. А ответа нет у меня, потому что мир церкви действительно разнообразный. Я хочу быть послушником церкви, хочу. Но чтобы слушаться, надо слышать. Куда я должен свое ухо обратить, чтобы расслышать учение церкви, голос церкви? Учение церкви я знаю, оно о Боге — ни о земле, ни о театре, ни о моде, ни о политике, ни о футболе. А вот в этих вопросах, периферийных для церкви — почему я должен считать авторитетом в периферийных для церкви вопросах пусть даже епископа? Он не для этого стал епископом. Он епископ для свершения таинств, для молитв, а не для того, чтобы рассказать мне, как я должен спектакль понимать, какую книгу читать. Есть тут область — я должен сам себе чистить зубы, даже если я послушник монастыря. Что-то я должен делать сам и на свою ответственность. В том числе ориентироваться в этом сложном мире.

Ива Аврорина:
Как я понимаю, вопрос не в том, принять ли точку зрения пастыря, скажем так. А надо ли высказываться открыто?

Ответ:
Имеет полное право. Если нет… давайте я расскажу вам одну историю.
Год назад был такой в Москве достаточно печальный инцидент, когда профессор Андрей Борисович Зубов, который вел курс истории религии, был уволен из МГИМО. По поводу украинского конфликта — его позиция не совпала с официальной позицией нашего МИДа. Его уволили. И обоснование такое: он — не на кафедре, не в университете, где он работал, а в контакте с журналистами — высказывает мнение, не совпадающее с позицией МИДа. Простейший вопрос: скажите, а когда его брали в МГИМО, это было прописано в трудовом контракте? Это прописано в уставе МГИМО, что преподаватель не имеет права за стенами университета, в частном порядке, озвучивать позицию, не совпадающую с официальной? Нет этого — ни там, ни там. Это нехорошо — на ходу, по ходу матча менять правила игры в футболе. И заявлять: «Нет-нет-нет, вот с этой минуты не с одиннадцати метров бьем, а с трех». Нехорошо это. Точно так же и здесь. Дорогие мои, когда я крестился в 1982 году, меня никто не предупредил, что с этой минуты по вопросам политики, спорта, погоды и так далее я должен завязать свои мозги в узелочек, а лучше сдать на хранение куда-то, в крестилку, и с этой минуты я должен слушать только голос официальной патриархии. Поймите, если вы хотите так, повесьте эти объявления при входе в храм. Что, оказывается, условием членства в Русской православной церкви является не только символ веры, а заранее гарантия на десятилетия вперед, что я обязуюсь как голос божий воспринимать любой официальный комментарий, исходящий от лица, которое выше меня в церковной иерархии. И посмотрим, сколько у вас останется прихожан.

Елена:
Вас совесть не мучает за вашу антицерковную деятельность последних лет?

Ответ:
Вам, может быть, будет неожиданно узнать, что моя церковная совесть никогда не была так спокойна, как сейчас. В частности потому, что я знаю, что сотни священников ежедневно молятся про меня. И это их слова, их заверения и так далее. Я получаю тайные знаки поддержки от епископов. Не буду скрывать, вот был день [памяти] Сергия Радонежского осенью. Почти все епископы страны съезжаются в этот день на торжества в Троице-Сергиеву лавру. И вот некоторые из них звонили мне, встречались, конвертики передавали: «Отец Андрей, вот чтобы… на поддержание штанов, что называется. Давай, молодец». Про священников уж я не говорю. Нет, у меня нет ощущения, что я выпал из церкви. Напротив, у меня есть ощущение долга перед церковью, благодарности за то, что она мне сделала доброго, великого, — вся моя жизнь для нее.
Но, понимаете, служить человеку, служить церкви, служить стране, — не означает говорить только комплименты, иногда надо говорить и горькие вещи. Надо ставить какие-то проблемы, не закрывать на них глаза. Поэтому я не считаю себя церковным диссидентом, против символа веры — а я вновь и вновь говорю, что именно это определяет принадлежность к церкви, — против символа веры я ничего не имею. Я с радостью, когда встречаюсь с людьми, или те редкие лекции, которые у меня бывают… Если вы их найдете в интернете мои лекции 2015 года, они, как и старые лекции, — это рассказ о сути православной веры.

Борис:
Брат Андрей, немного странно слышать от вас именно сейчас в ЖЖ и в СМИ все то, что знали многие православные христиане и прежде: состояние епископата, патриаршество и патриах, деспотия, беззаконность, содомия и узаконенная симония и т.п.
Не могу поверить, что вы не знали, в каком глубочайшем кризисе находится РПЦ МП образца 2015 года. Нет ли тут обычной обиды, а не желания правды? Вопрос: почему вы вы все эти годы молчали?

Ответ:
Борис, скажите мне, пожалуйста, чтó вы не анонимно из вышеперечисленного прочитали в предыдущие годы? Есть такой закон психологии — закон проекции, когда человек сам проецирует другого, то, что на самом деле он видит своими мотивами. То есть вы считаете, что кроме мотива сведения счетов ничего не может быть в богословской полемике, мировоззренческой полемике, полемике о ценностях? Мне вас жалко. А знаете, есть все-таки книга для меня очень дорогая — Евангелие, там Нагорная проповедь есть, и там кое-какие требования к христианам и к христианским служителям выражены. Почему вы считаете, что вспоминать Нагорную проповедь можно только в порядке мелкой личной мести? У вас еще более худшее представление о христианских лириках, чем у меня.

Сергей:
Уважаемая Ива, вопросы "должен ли верующий соглашаться с высшими церковниками" и другие, связанные с взаимоотношениями верующих - Вы не заметили, что Вы подменили тему встречи?

Ответ:
Конечно, должна. Мы люди. Со времен Ньютона ответ на наш вопрос очевиден. Любое действие равно противодействию. Два шарика, встретившись, два тела, влияют друг на друга, притягивают. Это совершенно естественно. Любой человек оказывает влияние на другого — даже пассажир в автобусе. И имеет право оказывать влияние.

Ива Аврорина:
До какой границы?

Ответ:
Как мы их проведем? Ведь есть влияние прямое, есть влияние суггестивное. Приведу старый средневековый пример. В одном монастыре юноша подходит к старцу и предлагает пойти в город проповедовать, а то горожане совсем с панталыка сбились, пойдем с проповедью к ним. Старец говорит: «Прекрасная идея, пойдем». Выходят за ворота монастыря, идут в город, и старец беседует на духовную тему. Юноше эта шутка жутко интересна. Входят в город, доходят до центральной площади, повернулись, пошли назад, увлеченные беседой. И вдруг уже перед воротами монастыря парень опомнился, говорит: «Батюшка, мы же с тобой хотели на проповедь в город пойти». А старец говори: «Чем же мы, по-твоему, занимались все эти два часа. Смотри, весь город видел — идут два монаха, трезвые, не пьяные, мирно беседуют о духовных вещах. Разве это не проповедь?».
Вот, скажем, я — живая антипроповедь с моим животом, к сожалению. Поэтому я должен говорить что-то, чтобы к этому впечатлению не свестись. Любой из нас неизбежно оказывает влияние — желая и не желая. Если вы говорите об уровне более формализованном — может ли церковь давать оценку тем или иным событиям внецерковной жизни — конечно, может. Нельзя сказать, чтобы какой-то человек был ограничен в своих гражданских правах из-за того, что он надел, скажем, черную рясу. Это как-то антиконституционно, мне кажется. Другой вопрос — чтó сами мы, церковные люди, должны помнить о пределах своей компетентности.
На днях у меня была полемика с Михаилом Гельфандом, замечательным ученым-микробиологом. Он сначала сказал, чтó он думает о теологии, а потом предложил мне высказаться о том, что я думаю по биологии. Я сказал, что я не биолог и в вашу епархию я не полезу. Я заранее соглашусь со всем, что вы скажете как ученый-биолог о биологии, о генах, о клетках — я заранее соглашусь. Потому что вы здесь компетентнее меня, я верю в науку, верю вам в этом вопросе. Мы, церковные люди, должны помнить границах своей компетентности. Второе — я думаю, мы должны помнить о следующем. Если уж приходится высказываться — и люди нас просят — о каких-то событиях внецерковной жизни, из внецерковного кругозора, я могу высказаться о чем угодно, хоть о перевороте в Гондурасе. Но я не имею права в конце этого своего комментария сказать, что так же должны думать все православные христиане и это мнение всей церкви. Вот так нельзя. Мнение всей церкви — оно о Христе, а не о перевороте в Гондурасе или какой-то театральной постановке.

Павел Гуров:
Андрей, вы сказали, что "повесьте эти правила при входе в храм и скажите, сколько у вас останется прихожан?"
В одной из своих лекций вы упоминали, что больше всего людей в том храме, где самый строгий устав. Не будет ли так, что после добавления различных дополнительных ограничений, количество прихожан многократно увеличится?

Ответ:
Нет, я когда говорил о строгом уставе, речь шла про аскетический устав. Поэтому, когда люди уже уверовавшие, которые все-таки знают, что такое Нагорная проповедь, будут помогать, говорить, что жить и отдавать вторую рубашку можно не аллегорически, а буквально, я убежден, что многие люди на это отзовутся. Но повторюсь, что речь идет о Нагорной проповеди Христа и соответствии ей. Что у людей есть жажда подлинности. Жаль, что, правда, мы надоели своим лицемерием людям, это правда. И вот там, где они увидят подлинность, туда они и придут. А там, где они увидят просто дешевый сервилизм, — нет, люди это чувствуют.