Сергей Красильников: «Чекисты казнили бессудно»

Вчера, 21 декабря, в Новосибирске отмечали 130-ю годовщину со дня рождения Иосифа Сталина. На торжественном митинге активисты движения «За Сталина» рассказали, что занимаются сбором средств на аллею маршалов СССР, где в числе прочих предполагается разместить бюст «отца народов». Таким образом, в очередной раз прозвучала идея установить в городе скульптурное изображение Сталина, чей вклад в историю России до сих пор вызывает ожесточенные споры. В Новосибирске Сталин побывал всего однажды, но самая страшная страница в истории нашего региона так или иначе связана с его именем. Об истории политических репрессий на территории нынешней Новосибирской области корреспонденту НГС.НОВОСТИ рассказал доктор исторических наук, профессор НГУ Сергей Красильников.

Справка: Красильников Сергей Александрович (род. в 1949 г.) — д.и.н., профессор, специалист в области истории социально-культурного и политического развития России и Сибири в первой половине ХХ в. Автор и соавтор более 150 научных работ. Основные направления исследований: история отечественной и региональной (сибирской) интеллигенции в первой трети ХХ в.; динамика и формы развития регионального научного потенциала в 1920–1930-е гг.; государственные репрессии в 1920–1940-е гг.; формирование и эволюция маргинальных групп в послереволюционном российском обществе. (history.nsc.ru)

Почему вы занялись темой репрессий в Сибири?

Я закончил НГУ в 1971 году, и с этого момента моя профессиональная деятельность связана с Новосибирском. Родился и вырос я в Томской области — это Нарымский край, и то, что слово «Нарым» является таким же нарицательным, как «Туруханка», «Колыма», «Магадан», — это говорит о многом. Находясь в Новосибирске, мы являемся частью «территории несвободы». В советский период были концентрированные места несвободы: Нарымский край — место ссылки и спецпоселений, Кузбасс — место лагерей. Начиная с 20-х годов, через Новосибирск репрессированные проходили транзитом, и эти потоки распределялись либо на восток дальше по Транссибу, либо на север в сторону Томска. В историческом пространстве, которое связано с репрессиями, Новосибирску отводилась роль диспетчера.

В определенные фазы репрессий они касались различных групп: в 1930-е годы в деревне это зажиточные крестьяне, называемые кулаками, а в городах — бывшие белые офицеры, бывшие дворяне, часть интеллигенции, которая входила в политические группировки. Новосибирск был местом сосредоточения номенклатуры всех уровней, и как только начался большой террор, практически вся верхушка ушла «под распыл».

Скажем, лица, лишенные избирательных прав — это те, кто по разным основаниям формально не имел права участвовать в избирательных процедурах, но фактически это была группа риска, которую по социальным или политическим признакам уже оконтурили. И когда начались массовые репрессии, бывшие лишенцы арестовывались и ссылались. Поскольку верховным распорядителем жизни людей было государство и чиновничий аппарат, до поры до времени они формировали эти учетные группы, сами того не подозревая, что по принципу домино очередь дойдет и до них.

Сколько человек погибло в годы репрессий в Сибири?

На сегодняшний день исторические исследования еще не проведены с той степенью достоверности и документированности, как нам хотелось бы. Доступная нам источниковая база фрагментарна и мозаична. Есть данные о репрессиях, проведенных на территории Сибирского края в 1930 г. внесудебными органами — ОГПУ. Всего было осуждено чекистами 16,5 тыс. человек, из них 4,7 тыс. (около трети) были расстреляны.

В среднем в крупных регионах, сопоставимых с Сибирью (Дальний Восток, Урал, Украина), доля расстрелянных в общей массе репрессированных в 1930 г. колебалась около 10 %. Это означает, что чекисты в Сибири превзошли эти показатели втрое. На территории Западной Сибири располагалось 5 чекистских оперативных секторов. Одним из них был Новосибирский оперсектор. Поэтому, если исходить из средних цифр, то можно предположить, что в каждом из оперсекторов чекисты в 1930 г. казнили бессудно около 1 тыс. человек. Масштабы казней в следующем, 1931 г. были меньше примерно вдвое. Значит, за 1930–1931 годы новосибирскими чекистами было казнено не менее 1,5 тыс. человек, преимущественно из числа крестьян, обвиненных в мифических контрреволюционных действиях. В 1937–1938 гг. на Новосибирскую область пришлись массовые террористические акции, так называемая кулацкая — по ней расстреляно было около 10 тыс. чел.

По обвинению в причастности к так называемому РОВСу (Российскому общевоинскому союзу, созданному в 1924 году в белой эмиграции под руководством генерала П.Н. Врангеля. — К.П.) в Новосибирской области и Алтайском крае (в карательной статистике идут общие цифры) было расстреляно около 25 тыс. человек.

Всего же, по оценкам наиболее авторитетного в данном вопросе новосибирского историка А.Г. Теплякова, за период с конца 1929 г. до конца 1938 г. на территории Сибири было расстреляно более 130 тыс. человек.

Долю Новосибирской области можно определить в этом расстрельном мартирологе (списке мучеников. — К.П.) цифрой, вероятно, около 30 тыс. человек.

Какие конкретно места в Новосибирске и области связаны с периодом репрессий?

Легче было бы сказать, в каких точках не располагались лагерные пункты, ведь все промышленное строительство зиждилось на использовании труда заключенных, военнопленных и так далее. Поэтому любая точка, связанная с крупным промышленным производством в Новосибирске, абсолютно точно коррелирует с лагерными пунктами. Есть целые районы, которые после войны строились силами немецких заключенных. Например, Новосибирский завод строительных машин в годы войны создавался силами заключенных, а затем военнопленных. Если мы будем говорить о «Сибсельмаше», то там были соответствующий лагерный пункт и лагерное отделение — часть комплекса обслуживалась заключенными. На заводе им. Чкалова они тоже были. Завод химконцентратов создавался как стройка № 600 путем соединения разных компонентов, конечно, там были и вольнонаемные рабочие, но всегда обязательно были и заключенные. Тулинский совхоз — он ведь был совхозом НКВД, и там работали спецпоселенцы.

С какого времени вы занимаетесь темой репрессий?

С конца 80-х годов — уже 20 лет.

Она до сих пор на передовой исторических исследований или отошла на периферию?

Я думаю, она уже не будоражит умы историков. Дело в том, что в профессиональном сообществе существуют группы, сложившиеся по интересам, и очень редко историк может кардинально изменить тематику. Поэтому та группа исследователей, которая сложилась в 90-е годы на волне открытия архивов и доступа к информации. — она является профессионально оформившейся. В известной мере в нее включаются молодые исследователи, но уже не в таком количестве, как это было в первой половине 90-х годов.

Опять-таки в силу разных причин тема репрессий из неординарной и приковывающей интерес стала «нормальной» — одной из тем, которые изучают историки. Кроме того, в первой половине 90-х годов эта тема была актуальна еще и в политическом плане для власти, персонифицированной Ельциным, потому что он, включая такую тематику, считал необходимым покончить с коммунизмом как с идеей. Когда это было политическим заказом, часть исследователей туда и пошла. А теперь возникает обратная ситуация, потому что сейчас получен заказ реабилитировать государственность во всех ее формах и проявлениях. Обратите внимание, что в шоу «Имя Россия» не оказалось в конечном итоге ни Менделеева, ни Гагарина, ни Пушкина, а остались наши отцы-правители, отцы-командиры, матушка-императрица, вождь всех времен и народов…

Это говорит о том, что историки получили заказ реабилитировать российскую и советскую государственность, независимо от того, что она делала с собственным народом.

Наступил другой этап в изучении нашей темы: раньше мы оперировали гигантскими цифрами и говорили, что расстреляно столько-то, осуждено столько-то. Сейчас мы переходим на более глубокий уровень, изучаем структуру повседневности. Наши последние работы — крестьянская семья в условиях спецпоселений. Это совсем другая задача, и она, на мой взгляд, гораздо более интересная, чем работа с государственной статистикой. Мы работаем с судьбами людей и семей. В этом коренное отличие спецпоселений от лагерей, куда люди шли индивидуально — Иванов, Петров, Сидоров. А на спецпоселения шли семьями от глубоких стариков до младенцев. И вот эта судьба репрессированных крестьянских семей в условиях несвободы, в условиях поселения, — я занимался ею последние 10 лет и еще не вижу, где остановиться. Чем больше занимаешься этой темой, тем больше чувствуешь причастность к этому. Ее нельзя бросить на полпути. И потом, когда работаешь с конкретными семьями — это уже не статистика, это трагедия.

Возможны ли еще находки захоронений репрессированных и расстрелянных на территории Новосибирской области?

Они возможны. Потому что мы, сотрудники «Мемориала» (движение, основная задача которого — сохранение памяти о политических репрессиях, memo.ru. — К.П.), неоднократно ставили вопрос, чтобы найти места захоронений расстрелов, которые шли регулярно, начиная с 1930 г. Я могу сказать, что с началом раскулачивания (хотя более правильный термин «раскрестьянивание») в феврале-апреле 1930 г. в тюрьме в Новосибирске скопилось несколько сотен крестьян, арестованных за якобы принадлежность к различного рода контрреволюционным группам. А потом их расстреливали. Несколько сотен человек на рубеже марта-апреля. Это было неслыханно по тем временам, когда каждый отдельно взятый смертный приговор еще нужно было проводить по документам.

Я могу сказать совершенно точно, что несколько сотен крестьян, свезенных в Новосибирск, были расстреляны. Где их расстреляли? Куда их дели?

Содержали их в новосибирской тюрьме ОГПУ в центре города. Работая в «Мемориале», мы многократно делали запросы, чтобы точно установить — а где их захоронили? Ясно, что либо на окраине, либо в малонаселенном районе в черте города. И мы до сих пор так и не услышали ответа. Кстати, в Томске удалось добиться, чтобы такая внутренняя тюрьма НКВД (небольшое здание со специальными помещениями — там внизу был подвал и камеры) стала музеем.

Как вы думаете, политические репрессии, как в 30-е годы, могут повториться в России?

Нет. В таких масштабах это уже неповторимо. Все то, что происходило, происходило в условиях тоталитарного режима и отсутствия какой-либо сопротивляемости со стороны общества. Единственная сила, которая сопротивлялась, — это этнические группы, начиная с чеченцев, ингушей и так далее. Там коллективизация и высылки происходили с ожесточенными боями, с применением войск. И даже если это были такие этносы, как прибалты, они стремились в условиях несвободы сохранять свой язык и культуру — это тоже была форма сопротивления. Но основная масса была все же покорной. Сейчас общество гораздо более структурировано, и из него вырастают граждане, а не население. И мне кажется, что вернуться обратно в эту ситуацию невозможно.

А в меньших масштабах?

В меньших масштабах да. Потому что есть одна очень важная черта, которая сближает нас с событиями 30-х годов. В тот период общество было в какой-то мере поставлено на грань выживания. Вот эти группы риска в городах, которые теряли работу и не могли найти средств существования, — те же самые лишенцы. Такие группы риска существуют и сейчас, и государство, мне кажется, будет пользоваться в какие-то моменты тем, что оно может расколоть и втянуть людей в борьбу за выживание. Сейчас государство этот трюк в какой-то мере повторяет: люди, которые поставлены на грань выживания или заняты сохранением своего статуса, — им не до политики, не до гражданской позиции. Они выживают, а это подразумевает совсем другую линию поведения.

Константин Пономарев

Фото автора