Тайны ояшинского интерната. Кто мог издеваться над детьми и были ли случаи сексуального насилия

В начале года Ояшинский дом-интернат для умственно отсталых детей обвинили в издевательствах над детьми. Родственники 18-летнего Матвея, который год провел в интернате, показали фотографии мальчика до и после лечения. За это время он сильно похудел — до 38 килограммов, в некоторых местах кожа буквально обтягивала кости, также на теле виднелись ссадины и кровоподтеки. Вслед за этим СМИ стали публиковать анонимные истории об издевательствах и сексуальном насилии над другими детьми в этом доме-интернате. Следственный комитет возбудил уголовное дело, а в рабочий поселок Станционный-Ояшинский с проверками нагрянули чиновники разных уровней. Журналисты НГС съездили в интернат, встретились с мамой Матвея и нашли бывших воспитанников, которым есть что рассказать о своей жизни в этом непростом месте. Что на самом деле происходит за закрытыми дверями огромного дома, где живут сотни особенных детей, и почему проблема гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд — читайте в материале Алёны Истоминой и Маши Вьюн.

Возле покосившегося 4-квартирного дома в деревне Пятково Кемеровской области журналистов встречает немолодая женщина с усталым взглядом и в наспех накинутой на плечи шубе. Это Ольга Пижина, мать семерых детей. 18-летний Матвей — самый старший. И единственный, у кого диагностирована умственная отсталость.

В Пятково семья переехала недавно — раньше они жили в селе Долгово Новосибирской области, но оттуда, как говорит сама многодетная мать, их выжили завистливые односельчане.

Ольга сходу зачем-то начинает оправдываться, объясняя, почему ее сегодня не было дома в назначенный час: вышла в магазин совсем ненадолго, увидела, как к дому подъезжает чужая машина и сразу прибежала. Женщина переживает, что надо фотографироваться, а «волосы взлохмачены» из-за беготни. В дом журналистов не пускает и Матвея показывать наотрез отказывается — мол, в интернете же есть фотографии. В начале разговора она объясняет свой отказ болезнью мальчика и строгим наказом врачей не подпускать к нему чужих людей. В конце беседы признается, что не покажет Матвея, потому что он сейчас пугается посторонних, и она не хочет его травмировать. Зато с улыбкой и какой-то гордостью в голосе Ольга хвалится недавним приездом журналистов «Пусть говорят» — говорит, что про их семью скоро целую передачу снимут.

У Матвея много разных диагнозов — их перечисление, а также анамнез, занимает целый альбомный лист в выписке из амбулаторной карты. При рождении у мальчика было диагностировано перинатальное поражение центральной нервной системы, в раннем детстве — ЗПМР (задержка психомоторного развития), синдром эмоциональной неустойчивости. С 2008 года ему оформили инвалидность по психическому заболеванию. Психиатр поставил диагноз «тяжелая умственная отсталость».

Впервые в Ояшинском доме-интернате Матвей оказался в 2019 году. К этому, по словам матери Ольги Пижиной, привело стечение обстоятельств. Сначала умер глава семьи, жизнь постепенно пошла под откос: тут и односельчане стали выживать ее из села, а позже к делу подключились и органы опеки.

— Я осталась одна, полный двор скота, машина... Ну, зависть у людей. Мужика нет, я одна живу. И у меня всё есть, а у них нет, — объясняет мать семерых детей.

В этот же период Матвей начал убегать из дома. Ольга говорит, что всегда быстро догоняла его и возвращала домой, но одна из учительниц якобы стала распускать слухи — мол, «мальчик взрослый и скоро всех изнасилует». Народ обозлился, а Пижиной заинтересовались органы опеки.

— Они решили поставить меня на учет. Говорили: «Мы тебя пьяной поймаем». А как вы меня поймаете, если я совсем не пью? После смерти мужа мне пришлось тянуть одной всё. Их семь голов, в сельском магазине не наберешься. Оставлять приходилось с сыном, ему было 15 лет. У меня сейчас самым младшим, двойняшкам, по три года. Ну и Матвей, он всегда как ребенок, хоть ему и 18 уже.

По версии Ольги Пижиной, соцработники пригрозили ей, что если она не отдаст Матвея в интернат, то у нее заберут всех детей, а ее саму лишат родительских прав.

— Пришлось сдать, — словно оправдываясь, говорит сельчанка. — Первые два месяца боялась, что если оставлю детей и поеду к нему, то домой опять прилетят из опеки. Потом хотела в марте поехать его навестить, но мне заявили, что в интернате карантин. Им вообще сложно туда дозвониться.

Вскоре Ольга вместе с остальными детьми переехали из Долгово. Матвея она забрала в новый дом только через год — в конце декабря 2020-го, и ужаснулась тому, как кардинально изменился сын за то время, пока они не виделись.

— Когда раздевать его начали, то у всех родственников потекли слезы. 18 лет парню, а он весит 38 килограммов, — рассказывает мать. — Сейчас начал поправляться. Всё еще скелет, но хоть живот появился, щеки покруглели. Не так страшно уже смотреть. А тогда — живот притянутый к позвоночнику был. Я его таким никогда не видела, он всегда хорошо питался.

По словам Ольги, сейчас Матвею сложно даже вставать, кроме того, он разучился самостоятельно ходить в туалет. Мальчик сильно истощен, по всему телу ссадины и ушибы, пролежни, гематомы, перелом двух пальцев и носа, а также отколот зуб.

Подтвердить или опровергнуть факты, рассказанные Ольгой Пижиной, не удалось. В отделе опеки и попечительства администрации Тогучинского района наотрез отказались разговаривать с журналистом НГС.

В самом Долгово — небольшом селе, где живут около двухсот человек, — семью хорошо знают. Про травлю местные жители ничего не говорят, но подтверждают, что Матвея в селе опасались — у мальчика началось половое созревание, сельчане рассказывают, что он бегал по деревне «с руками в трусах».

— Я не знаю, когда и почему он начал, — комментирует Ольга эти обвинения. — У него и теперь всегда рука в штанах. А «там», как приехал, у него всё болело. Мне его и отдали в памперсе, невменяемым. Но даже если он у них там в центре начал мастурбировать, есть же препараты какие-то, это же психологический центр?

Рабочий поселок Станционно-Ояшинский ничем не выделяется из подобных полудеревенских, полугородских населенных пунктов Новосибирской области. Много крупных магазинов и заброшенных заводов, несколько серых многоэтажек, добротные ухоженные частные дома почти через один чередуются с перекошенными лачугами.

Ояшинский детский дом-интернат отгорожен от мира высоким железным забором, вход на территорию — через КПП. Родителей в интернат не пускают с весны, но разрешают забирать детей на каникулы.

Интернат существует с 1959 года, и до 2016 года он по устройству напоминал больше типичный дом ребенка — длинные коридоры, палаты, несколько воспитателей и нянечек, которые никак не могли уделять внимание сразу всем детям.

В 2016 году в интернате совместно с фондом «Солнечный город» заработала федеральная программа «Как дома». Все дети разделены на группы. В каждой — восемь ребят разного возраста. Они живут в группе, которая по обстановке и вправду больше напоминает домашнюю. Отдельно спальня, игровая комната, малышам сюда же приносят еду — в столовую ходят только подростки.

Все дети в интернате — с умственной отсталостью и инвалидностью разной степени. Тут содержатся две категории детей: статусные (у кого родители лишены прав или же их просто нет) и дети, попавшие сюда по заявлению родителей.

— Так бывает, что в совершенно нормальной семье рождается ребеночек с особенностями. За ним нужен отдельный уход, семьи не выдерживают, распадаются, — рассказывает заместитель директора по медицинской части Лидия Чернышёва. — Если родители понимают, что не выдерживают, то могут написать заявление и особенного ребенка передадут нам.

За одной группой присматривают две нянечки — они живут тут «вахтами» по две недели, потом сменяются.

Каждая группа живет в своей ячейке (тут их называют квартирами) с оборудованием и игрушками. В течение дня все дети ходят на занятия по творчеству, в спортзал, работают с педагогами. Все ребята, несмотря на свои диагнозы, в обязательном порядке получают образование.

Один день из жизни интерната

Дети встречают незнакомых взрослых нестройными криками «привет», тянутся обниматься, просятся на ручки, показывают свои рисунки.

— Как думаете, если бы их у нас правда избивали, то они бы подходили к вам так спокойно? Когда детей бьют, то дети сидят испуганные, а у нас они все очень контактные, — рассуждает директор интерната Игорь Милаев.

Одна девочка сидит в стороне от других детей и тихонько перебирает игрушки. Мать отказалась от нее еще в больнице, как только узнала диагноз — умственная отсталость и эпилепсия. В четыре года ее перевели в Ояшинский интернат. Первое время девочка бегала по комнатам, всё время прыгала. Сейчас она стала спокойнее и уже интересуется игрушками.

Девочка лет двенадцати катает коляску механическими движениями — вперед-назад. На окружающих не реагирует. Ее мать лишена родительских прав. Правда, сейчас она собирает документы, чтобы восстановиться в правах и забрать ребенка.

— Бывает, что родители не справляются, пишут отказ, — рассказывают в интернате. — Потом возвращают ребенка, снова отдают. Это не идет на пользу ни родителю, ни ребенку.

В кабинете психолога-дефектолога Ирины Катенёвой сидит 16-летний подросток. Он монотонно перебирает камушки. Мальчик — аутист, он часто совершает монотонные движения руками, может нанести себе травмы. С детьми из своей группы не общается. Его родители в разводе, папа часто приезжает, а мама недавно перестала — у нее другая семья, другой ребенок. Отец приезжает, но ребенок на родного человека реагирует слабо. Мальчик вообще практически никак не проявляет свои эмоции.

К сотруднице интерната подбегает худенький мальчик, требовательно теребит ее за карман халата, непонимающе поднимает глаза на нее, потом опять заглядывает в карман.

— Ну не взяла бабушка конфеты, забыла, — Лидия Чернышёва гладит ребенка по голове и тут же объясняет нам. — Маму недавно лишили родительских прав, да она про него и не спрашивает. Отец умер. Бабушка часто звонит, но приехать к нему не может — старенькая. Вот он меня, видимо, с бабушкой перепутал.

Лене сегодня исполнилось 18 лет — она знает, что ее мама лежит в пансионате (неврологическая клиника), а папа умер. Она мечтает уехать отсюда, стать танцовщицей и выйти замуж за мальчика, с которым училась вместе в школе. Он уже получил квартиру.

— Будем свататься, Галина Александровна, — улыбаются нянечки.

Девочка смущенно улыбается, отводит глаза. Многие выпускники интерната — те, у кого проблемы со здоровьем не такие фатальные — потом создают семьи, некоторые устраиваются на работу при интернате.

Сотрудники интерната убеждают, что дети не скучают по родителям, им тут хорошо. Скучают, только если их привозят уже в подростковом возрасте. Но видно, что это не так. Один мальчик бегает возле нянечки и всё время спрашивает, когда к нему приедет отец. Его родители не лишены прав, но они к нему не едут — только просят раз в месяц отправить фотографии сына.

15-летний Вадим составляет аппликацию из мозаики. Говорит, что видел только маму, когда ему было 11 лет. Но на самом деле в этом возрасте он часто ездил на операцию в клинику Мешалкина, там Вадим познакомился с семьей врачей, они его забрали под опеку. А через год поняли, что не справляются и вернули ребенка назад. В памяти у Вадима осталась только приемная мама.

16-летняя Алина живет в интернате с девяти лет. Родителей помнит: «Очень давно приезжали». Сейчас они общаются изредка по телефону, но девочка всё равно скучает.

Ее ровесник Андрей в интернате всего пятый год, до 12 лет он жил с родителями. Отец приезжает, когда у него есть на это время. Мама приезжать перестала. Но у Андрея есть ее номер телефона, он звонит и пишет, мама иногда отвечает. Мальчик говорит, что скучает 50 на 50: «Тут есть чем заняться, на творчество ходим, обувь шить».

Самая тяжелая группа — это отделение милосердия, там находятся маленькие дети с ДЦП. Им всем нужен постоянный уход и внимание. В комнате — мягкий палас. Десять очень разных по развитию детей (их объединяет только то, что никто из них не может ходить самостоятельно) катаются по паласу, пытаются ползать и играют с игрушками.

Крохотная девочка с тоненькими ножками просится на руки. Цепляется за одежду, громко плачет и кричит, когда приходится уходить.

Трое детей лежат на кроватях. Их забирают только на процедуры. Прогнозы у этих ребят неутешительные — скорее всего, они никогда не встанут. Один мальчик дышит через трубочку, у другого зондовое питание.

— Вы видите где-нибудь пролежни? А хоть один синячок или царапинку? — спрашивают сотрудники интерната.

Нам готовы показать каждого ребенка, в любой группе. Все — чистые и ухоженные дети, без гематом и царапин. Но слишком (даже для детей) доверчивые, открытые и нуждающиеся в любви.

До карантина в группах работали воспитатель, помощник воспитателя и нянечки, еще приезжали волонтеры. Сейчас на восемь детей — две нянечки. Зарплата у них — 16 тысяч рублей. Плюс небольшие надбавки за тяжелый график и ночи в интернате. Сотрудницы, с которыми я разговаривала, говорят, что в Станционно-Ояшинском «работы не так много», многим жителям рабочего поселка приходится ездить в город. А тут — хорошая работа, рядом.

— Где-то надо работать, вот и работаем, — улыбается грузная женщина, машинально поглаживая пятилетнего ребенка, сидящего у нее на коленях. — У меня мама всю жизнь тут отработала, две сестры тут работают. Семья скучает, конечно, но ждет. Морально тяжело, потому что одни спокойные, другие балуются, психуют. Надо к каждому найти подход, каждого успокоить.

Сотрудница другой группы, Лиля Викторовна, работает нянечкой два года. Говорит, что ей тут тоже удобно. Раньше работала в городе — в психиатрической клинике на Владимировской. И вот, повезло, перебралась поближе к дому.

Из руководящего состава чаще всего в группе находится директор по медицинской части Лидия Чернышёва. Из-за карантина она не была дома уже больше двух месяцев. Спрашиваю: неужели она уверена в каждой нянечке, что никто из них никогда не поднимал руку на детей, пусть даже речь идет о легком шлепке?

— Я не могу точно сказать, что не было, — неуверенно отвечает Лидия Чернышёва после небольшой паузы. — У нас очень большой коллектив, от этого никто не застрахован. Случайные люди приходят и быстро уходят, потому что не выдерживают. Может быть, случайно она кому-то поддала, но такая нянечка быстро ушла. Здесь не могут работать злые люди. Да и зачем ей его бить? Когда лучше подойти, присесть, обнять. Есть другие методы воздействия на ребенка. А бить — только вызывать агрессию со стороны ребенка, и там тогда неизвестно, что будет. Если ребенок будет в агрессии, то он обязательно отомстит. Наш коллектив работает много лет. И они знают, что психически больных нельзя раздражать, агрессия потом будет на тебя же направлена. Только убеждение, только хорошее отношение, только ласка, понимание. Они все открыты, они хотят получить от нас тепло, которое не получили в свое время.

История Анны, жила в интернате с 2005 по 2008 год

Анна (имя изменено) попала в интернат в 2005 году, когда ей было 13 лет. До Ояша она жила в детском доме и училась в коррекционной школе в другом районе Новосибирской области. Анна не знает своих родителей — только в 2012 году она познакомилась со своими сестрами, они рассказали ей, что мама родила ее в тюрьме.

В 2005 году, по словам Ани, коррекционную школу начали расформировывать, и девочку направили в Ояшинский интернат. Почему ее отправляют именно туда, в дом-интернат для детей с умственными отклонениями, подростку не объяснили. Только через несколько лет директор школы, в которой она училась, рассказала, что в Ояш Аня попала из-за того, что была агрессивной, у нее были «проблемы с психикой».

— В детстве и подростковом возрасте бывало, что я дралась, плакала, психовала, если мне что-то не нравилось. Но если воспитатели в коррекционной школе (в которой Анна училась до Ояша. — Прим. ред.) нас били скакалками и в трусы совали крапиву, как ты психовать не будешь? А школу-то я всю догоняла, — вспоминает девушка.

В 2008 году Анне (ей тогда было 16 лет) удалось доказать свою дееспособность и покинуть Ояшинский интернат, после этого она доучилась в коррекционной школе, затем окончила училище, вышла замуж и родила ребенка. Несмотря на это Анна до сих пор боится, что кто-то из старых знакомых по Ояшу узнает ее, поэтому попросила не раскрывать своего имени.

— Не скажу, что мне там нравилось. Бывало, меня в холодную ванну опускали, когда я психовала. Заставляли мыть ванну няням, воровали постельное белье, подарки новогодние отбирали. Дети не доедали. Няни подходили, могли по голове ударить, били скакалкой, помню, с красно-зелеными ручками. Это ад целый, — вспоминает девушка.

После того как Анна уехала из Ояшинского интерната, она узнала, что со сберкнижки, на которую приходила ее пенсия по инвалидности, периодически снимали деньги. Девушка утверждает, что за всё время жизни в этом интернате она ни разу не снимала денег со счета, да и сберкнижки не видела. Сама сберкнижка, по словам девушки, потерялась — прошло уже больше десяти лет и она не может ее предоставить, чтобы как-то подтвердить свои слова.

История Дмитрия, жил в интернате с 1997 по 2011 год

Два года назад Дмитрий получил дееспособность. Сейчас он живет на социальной квартире, учится быть самостоятельным. Пока не работает. Про себя говорит: детдомовский.

В Ояшинский дом-интернат Дмитрий попал в четыре года. Выпустился оттуда в 2011 году, долго жил в филиале интерната для недееспособных совершеннолетних. С домом-интернатом у Димы много приятных воспоминаний — там он начал заниматься музыкой и спортом, было много побед в вокальных конкурсах. Еще делал разные аппликации, поделки и участвовал в разных конкурсах внутри самого интерната.

Когда спрашиваю, обижали ли его там, Дима как будто внутренне сжимается и бросает короткое: «Было и такое». Рассказывает об этом неохотно.

— Бывало, няни обижали. Бывало, дети старшие, — вспоминает молодой человек. — Так не всегда было, но в каком-то деле всё равно так происходило. Бывало, то толкнут, то водой обольют, то еще что-нибудь. Потом старших увезли, стало полегче. Няни могли ладошкой ударить. По-всякому могло там быть.

С «интернатовскими» Дима продолжает общаться. Сейчас у него есть мечта: устроиться туда на работу, «на легенькую». Но с сотрудниками интерната он пока об этом не говорил — стесняется.

— Я хочу воспитателям помогать. Я с самого детства мечтал помогать, пользу какую-то приносить, — добавляет Дмитрий.

История Людмилы, жила в интернате с 2017 по 2018 год

По информации Министерства труда и социального развития Новосибирской области, за всё время существования интерната там был сделан только один аборт — в 2017 году. Девочке было 17 лет, и всё произошло по согласию.

Эту девочку зовут Люда, и мы встречаемся с ней недалеко от интерната. Именно девочка — как-то по-другому Люду сложно назвать. Она кажется слишком простодушной и простоватой, из тех, кто любую ерунду принимает за чистую монету.

Люда с детства мотается по детским домам, родителей не знает. Только брата, он сейчас отбывает срок. В первый детский дом они попали вместе, но их разделили.

Девочка рассказывает, что сначала она дружила с Андреем, в 17 лет ее забрали в Ояшинский дом-интернат, там она стала дружить с Колькой — всё было по-настоящему, они любили друг друга.

— Забеременела, но я ребенка не хочу. Мне предложили поставить спираль. Посоветовали. И вот, — бесхитростно вспоминает она.

Девочка не помнит, чтобы в интернате ее кто-то бил или обижал. И в первой школе, и в Ояше, и в швейном техникуме (откуда Люду выгнали), и сейчас — вокруг нее всегда были мальчики. Но замуж и детей она не хочет.

— Зачем мне дети? Я сама ребенок, — бесхитростно рассуждает девочка.

Как живут в интернате недееспособные взрослые

Когда воспитанникам дома-интерната исполняется 18 лет, то есть два варианта их дальнейшей жизни — они могут получить дееспособность и жить самостоятельной жизнью (иногда это получается не сразу) или они остаются недееспособными и живут в филиале интерната для совершеннолетних.

Кирпичное двухэтажное здание расположено в нескольких километрах от дома-интерната. Там живут 150 ребят, которых взрослыми можно назвать только по возрасту. После скандала с 18-летним Матвеем некоторые СМИ написали о сексуальном насилии над девочками в интернате и массовых абортах.

— Те, кто распускали эти слухи, никогда у нас не были. Они не знают, как у нас всё устроено, — рассуждают сотрудники дома-интерната. — Это просто невозможно, чтобы взрослые, совершеннолетние мальчики насиловали несовершеннолетних девочек. Они живут в разных зданиях.

Девочки и мальчики живут отдельно, по несколько человек. В комнатах обычная мебель, телевизоры, компьютеры. Всю пенсию по инвалидности, утверждают в доме-интернате, отдают самим ребятам, они могут тратить деньги на свое усмотрение. Некоторые ребята работают, но не все.

Меня оставляют наедине с любой из девочек. Задаю им прямо вопрос про аборты и попытки изнасилования — в глазах некоторых вижу непонимание, некоторые пересказывают историю Люды.

Маша с Серёжей встречаются уже почти три года. Они мечтают выйти из интерната и пожениться. Но пока не могут доказать дееспособность. Сергей не ориентируется ни на местности, ни во времени.

Маша подробно рассказывает, какие он ей подарки делает. Что-то откладывает с пенсии, иногда на работе угостят шоколадкой — обязательно принесет ей.

— Мы нормально дружим, не ругаемся, — объясняет невеста. — Сколько дружу, я не даюсь пока. Потому что понимаю, что пока нельзя.

Проблема гендерных взаимоотношений в доме-интернате всё-таки есть. Умственная отсталость, объясняют педагоги, работает либо в сторону асексуальности либо, наоборот, повышает либидо. Последнее, как утверждают в интернате, и произошло с Матвеем.

Педагоги объясняют, что мальчика в 17 лет забрали из семьи, где он привык жить и всё делать по-своему. Ребенок не мог понять, почему его забрали из привычной обстановки, и целый год прожил в состоянии стресса.

— У него наступило половое созревание, он не понимал, что с ним происходит, — говорит Лидия Чернышёва. — Никому не доверял, у него было состояние испуганного зверя. Он не понимал, что произошло. Он постоянно держал руку в трусах, то есть мастурбировал, на глазах воспитателей, других детей. Он садился, упирался о кровать и ногами бился о край кровати. У него и по экспертизе — повреждены спина и ягодицы, как раз в этих местах.

Педагог добавляет, что в это же время мальчик переболел бронхитом, вытянулся на 10 сантиметров. Из-за стресса и гормональных сбоев в организме, по версии интерната, он плохо ел и не добирал мышечную массу:

— Он бы обязательно поправился у нас. Я всё это объясняла его матери, когда она его забирала. Но там было видно, что ребёнок ей постольку-поскольку.

В доме-интернате говорят, что Матвей — не единственный, кто был у них с такой проблемой. Недавно отсюда в психиатрическую больницу перевели подростка, который во время полового созревания сам себя калечил.

— Но в основном мальчишки отстают в развитии, они даже не думают про секс, — говорит Лидия Чернышёва. — Вот, Серёжа, взрослый мальчик, ему за 40 уже. Они с Машенькой давно дружат как пара. Но он даже не думает что-то лишнее себе позволить. Вот он будет лежать, она возле кровати поцелует его, массаж сделает, по спинке погладит. И всё.

Больше внимания в доме-интернате к девочкам — с ними проводят беседы и следят за графиком месячных.

— Каких-то связей у нас нет даже там, где взрослые живут, — утверждает Лидия Чернышёва. — Не говоря уже о несовершеннолетних. Мы девочкам объясняем, что вот выйдут замуж — тогда уже пусть, пока они тут — никак нельзя. Но мы понимаем, что никто не застрахован. Они хоть и отстающие, но люди, им тоже хочется любить. Как им можно запретить это?

Есть и другое мнение. Один из новосибирских волонтеров, который около полутора лет назад работал с Ояшинским домом-интернатом, говорит, что там есть проблема с половым воспитанием детей.

— К сожалению, у детей там совсем нет полового воспитания. Девочки не понимают, что они девочки, мальчики не понимают, что они мальчики. Они друг друга везде трогают, понятно, что это дети с психическими отклонениями, они в любом случае друг друга будут изучать и трогать, но, наверное, должно как-то проводиться половое воспитание, — говорит волонтер. Свое имя в публикации, а также название организации, в которой работает, он попросил не указывать.

#ЗащитимОяш и иски о клевете

После скандала и обвинений в издевательствах над детьми коллектив дома-интерната опубликовал открытое обращение. Авторы письма подчеркивают, что «выражают возмущение публикациями средств массовой информации, которые наносят необратимый ущерб репутации учреждения», а информацию о нарушении прав детей называют недостоверной.

20 января Ояшинский детский дом-интернат подал иск о защите деловой репутации на издание «Сиб.фм». Кроме того, учреждение направило заявление мировому судье о привлечении сайта к уголовной ответственности по статье 128.1 УК РФ «Клевета».

В соцсетях появился хештег #ЗащитимОяш, а в социальной сети «ВКонтакте» создали группу «Я была в Ояше, мне есть что сказать». Там люди делятся своим положительным опытом нахождения в Ояшинском интернате. Пост в поддержку опубликовала и Алёна Трофименко. У Алёны двое детей, оба проходили реабилитацию здесь с 2016 года. Из-за карантина реабилитацию, которая длилась курсами, в интернате приостановили, поэтому в 2020 году им не удалось туда попасть.

— Мы ждем с нетерпением, когда откроют и возьмут нас для дальнейшего прохождения. Обвинениям я не верю, считаю, что это бред. Интернат очень хороший. Дочка была в лагере, утром привозила, вечером я ее забирала. Она всегда была сытая и чистая, — рассказывает Алёна Трофименко.

Всех детей, по словам женщины, кормили одинаково, а воспитанники, которые находились в интернате без родителей, всегда были «причесаны, заплетены, опрятно одеты, улыбались».

Об изнасилованиях в интернате Алёна не слышала, но признается, что проблема полового воспитания особенных детей действительно существует.

— Воспитывая детей-инвалидов, при половом созревании я не знаю, что делать. Это естественные потребности человека. Тем более люди страдают психическими расстройствами, — говорит Алёна Трофименко.

Одна девочка на 15 тысяч человек

Оксана Кинжибалова — еще одна мама, выступившая в защиту Ояшинского интерната. Ее дочери Даше — 6 лет, но девочка не говорит и плохо ходит. У нее редкое заболевание — синдром Ретта.

— Им заболевают только девочки. Одна девочка на 10–15 тысяч, но нам попался этот «счастливый билет», — улыбается Оксана.

Оксана вспоминает, что беременность проходила абсолютно нормально. Даша родилась в срок и до двух лет развивалась с небольшими задержками, но в целом нормально. Сначала мама и бабушка объясняли задержки тем, что ребенок ленится, но ближе к году забили тревогу.

Тогда их семья еще жила на Алтае. Там, по словам Оксаны, совсем не было специалистов, они «прошли всех, кого могли» и поехали в Новосибирск. Уже тут Даше поставили окончательный диагноз — синдром Ретта.

Оксана вспоминает, что заболевание смогли определить не сразу, и какое-то время девочку лечили неправильно. Из-за этого к двум годам Даша почти полностью потеряла все навыки.

— Потихоньку начали выкарабкиваться, искать реабилитацию, потому что никто не рассказывает, куда можно поехать, ты остаешься один на один со своей проблемой. Случайно узнали про Ояш и поехали туда. Наше заболевание не подразумевает выздоровления, врачи не дают прогнозов. Все эти реабилитации нужны, чтобы не ухудшить состояние, — объясняет Оксана.

После первого курса Даша встала на ноги и вернула несколько навыков. С 2018 года девочка была на реабилитации в Ояше несколько раз — с мамой и бабушкой. Каждый раз после поездок состояние девочки улучшалось: Даша стала ходить с ходунками, сама что-то брать, лучше держать бутылочку.

— В Новосибирске мы тоже проходим реабилитацию в разных центрах, но тут надо рано встать, поехать на другой берег. А там проснулись, к вам подъехал автобус, вас отвезли в другой корпус, отзанимались, вас привезли обратно, накормили. Кормят там нормально, все условия созданы, — говорит Оксана.

После публикаций о насилии и жестоком обращении с детьми маме Оксаны звонили из Следственного комитета, чтобы уточнить, замечали ли они подобные факты. Оксана рассказывает, что за всё время она ничего подобного не видела. Иногда воспитатели могли повысить голос.

— Я не верю в то, что воспитатели так грубо обращались. Да, голос могут повысить, но физически — нет. С нашими детьми нельзя сюсюкаться, им нужно давать четкую установку. Многим мамочкам это не нравится, они считают это грубостью. Я считаю это не грубостью, а необходимостью. Мы очень боимся, что после всех этих недоразумений оттуда уйдет много людей, именно из педагогического состава, — признается женщина.

О случаях сексуального насилия между воспитанниками она тоже не знает:

— Когда я была там последний раз, то при нас были мальчик с девочкой, они дружили, это было видно. Ходили за ручку, общались, они абсолютно нормальные люди. Чтобы кого-то тащили насильно или совершали какие-то действия, мы этого не видели.

Рассказ мамы, отправившей ребенка в этот интернат

Дочери Натальи Ковальковой 17 лет. Женщина рассказывает, что дочка выглядит на 10 лет, не разговаривает и не может сама есть. В Ояшинском интернате она живет с пяти лет. Наталья говорит, что за это время интернат сильно изменился: в корпусах сделали ремонт, построили бассейн, появились программы реабилитации.

— У меня неполная семья, мне нужно как-то работать. Какой бы ни был ребенок, ему нужен социум. До интерната я с ней постоянно занималась, была реабилитация, ходили в частные центры. Когда мы там были, то, во-первых, не каждый родитель одобрял. Я имею в виду тех, у кого здоровые дети. Они старались, чтобы такой ребенок не находился со здоровыми детками. Соответственно, контакта со здоровыми ребятишками не было, — вспоминает Наталья.

Женщина объясняет, что из-за заболевания ее дочь не может понять, чего от нее хотят другие дети. В интернате же, по словам Натальи, другие родители не сторонятся особенных детей, поэтому у ребенка больше шансов на социализацию. Тем не менее в разговоре она упоминает, что есть некоторые проблемы — в учреждении не хватает сотрудников, бывает, что на большое количество детей остается только одна няня.

Первые полтора года в интернате дочка Натальи почти не ела, сильно похудела и тосковала по маме, хотя та приезжала к ней каждые два дня.

— Когда ребенок туда попадает, то происходит адаптация. У нас она была 1,5 года. Пять лет ребенок со мной находился, и тут его резко отдали в интернат. Это очень тяжело для родителей и для ребенка. Это моральный барьер. Какой бы ребенок ни был, он ощущает материнское тепло и заботу, — говорит женщина.

За 12 лет, которые девочка находилась в интернате, Наталья не замечала следов плохого отношения к ней. Иногда у дочки появлялись небольшие синяки:

— Я считаю, ничего страшного в этом нет. Дети растут, двигаются, как без падений и приключений? Если меня что-то беспокоило, я обращалась, и это старались как-то решить.

Несколько раз Наталья замечала, как дети в интернате проявляют аутоагрессию — однажды мальчик на ее глазах стал биться головой о стену. Наталья говорит, что и у ее дочери был период, когда она кусала сама себя за запястья, если злилась.

— Всё это должно рассматриваться индивидуально, всех грести под одно неправильно. Не каждый родитель может позволить себе забрать ребенка на долгий период домой. У меня есть возможность взять больничный по уходу за ребенком на две недели, но не все работодатели могут такое обеспечить. А жить как-то надо. Когда детей отправляют в интернат — это жизненная необходимость, а не потому что родители какие-то плохие, — подчеркивает Наталья.

Как решить проблему с половым воспитанием таких детей?

Психотерапевт Ирина Ширяева объясняет, что проблема полового созревания детей с нарушениями интеллекта есть практически во всех домах-интернатах, в том числе для взрослых.

— Это вполне естественно, и здесь, я думаю, какого-то особого воспитания среди детей проводиться не может. Здесь очень сложно что-либо делать вообще. У таких детей тоже есть свои потребности, и какими-то жесткими мерами здесь не возьмешь. В первую очередь это внутренняя работа учреждения, должна быть поставлена работа с персоналом, досуг детей должен контролироваться. Зависит и от уровня интеллекта детей — с теми, кому доступно образование, конечно, нужно проводить какие-то беседы, но есть и очень тяжелые дети, — рассказывает врач-психоневролог высшей категории, психотерапевт.

Особым детям в период полового созревания, по ее словам, важно проводить время на улице, заниматься физкультурой и формировать навыки ухода за телом.

Больше 10 лет с интернатом сотрудничает детский благотворительный фонд «Солнечный город». Директор фонда Марина Аксёнова рассказывает, что до пандемии представители фонда приезжали в Ояшинский дом-интернат около двух раз в месяц. За это время, по словам Марины Аксёновой, никаких фактов жестокого обращения с воспитанниками замечено не было.

— В 2007 году там была ситуация, когда реально нарушались права детей в этом учреждении. Это стало известно журналистам, разразился огромный скандал. В это время как раз пришла Любовь Николаевна Присмакина. Она приняла кадровые решения, стали происходить изменения в лучшую сторону. Об этой ситуации стало известно бизнесменам, которые впоследствии основали «Солнечный город». Создали его именно после того, как побывали в Ояше, увидели ситуацию и решили, что нужно системно помогать. Поэтому у нас с Ояшем очень глубокая связка, — говорит Марина Аксёнова.

В 2019 году у Ояшинского детского дома-интерната сменился директор. Сейчас учреждение возглавляет Игорь Милаев.

По словам Марины Аксёновой, Ояшинский детский дом-интернат — единственное учреждение подобного типа для детей с особенностями развития в Новосибирской области.

— Фактически это было первое учреждение, в которое я попала в качестве руководителя «Солнечного города». Тогда для меня это было очень болезненно. Больше всего меня поразило количество детей, их было очень много. До сих пор я уверена, что это неправильно, такое большое количество детей в одном месте. Я считаю, что таких учреждений не должно быть, они должны быть разукрупнены. Потому что очень сложно уделить внимание каждому конкретному ребенку, когда их больше 10–15 в группе, — рассказывает директор фонда.

Марина Аксёнова объясняет, что одна из особенностей нынешнего общества — изоляция детей с ограниченными возможностями. Для нормальной социализации детей с особенностями развития нужна инклюзия, которой в России пока нет.

— Ояш — это тоже один из инструментов создания изолированного общества, что, на мой взгляд, не есть правильно. Обществу глупо отрицать, что такие дети рождаются, это неправильно по отношению к семьям, родителям и детям. Обязанность государства всё-таки не содержать таких детей в интернатах, а делать так, чтобы их воспитание в семье не отличалось от воспитания в семьях обычных детей. Когда это случится, отпадет потребность в таких учреждениях, — считает Марина Аксёнова.

Вместе с фондом в интернате работают инициативы, направленные на социализацию детей. Один из них — проект «Как дома», который существует четвертый год. Как указано на сайте, проект связан с модернизацией внутренней работы интерната. Детские группы обустраивают из «казарменных» в семейные, сокращают количество детей на одного взрослого, обучают персонал принципам «заботы с уважением» и многому другому. Как раз об этом мы и рассказывали в нашем репортаже.

— Если бы мы вскрыли факты жестокого обращения с детьми, то никогда бы не молчали. Я за то, чтобы людей не обвиняли огульно. Если есть факты подтвержденные, то в них должны разбираться компетентные органы. Специалистам в учреждении никто не помогает же особо. Все что-то от них требуют, но при этом помощи они дожидаются нечасто. Я знаю, что сейчас переживают Любовь Николаевна и ее бывший заместитель, не дай бог такое почувствовать кому-то, — говорит Марина Аксёнова.

Из-за ситуации с 18-летним Матвеем Следственный комитет возбудил уголовное дело по части 1 статьи 238 УК РФ (оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни и здоровья потребителей).

— По данным следствия, в период с 25 декабря 2019-го по 29 декабря 2020 года подросток находился на стационарном социальном обслуживании в Ояшинском детском доме-интернате для умственно отсталых детей. В декабре 2020 года в результате оказания учреждением услуг, не отвечающих требованиям безопасности и здоровья, подросток получил телесные повреждения в виде множественных ушибов и ссадин на теле и конечностях. Кроме того, у мальчика имеются признаки истощения организма, — рассказала старший помощник руководителя СУ СК РФ по Новосибирской области Анастасия Кулешова.

Также в доме-интернате прошли проверки Министерства труда и социального развития, которые не выявили каких-либо нарушений. Но следователи сейчас параллельно проверяют информацию о сексуальном насилии в интернате.

Педагоги считают, что уголовное дело закроют, потому что никто из их сотрудников не применял физическое насилие по отношению к Матвею. Но имидж учреждения пострадал.

— Соседи говорят: «Раз ты там работаешь, значит, ты такая же садистка», — рассказывает одна из нянечек интерната. — И на детей это распространяется. Слышать про себя такие гадости — это жестоко. Тем более если ты знаешь, что не причастен к этому. У нас никогда никого не привязывали и не били.

В интернате камеры видеонаблюдения установлены только в коридорах. В группах не положено. Но сейчас руководство интерната собирается вопреки правилам установить камеры везде, чтобы обезопасить себя.

Но главная проблема Ояшинского интерната в новых реалиях — это не бесчисленные проверки, уголовное дело или слухи, а проблемы с персоналом. Нянечки стали массово отказываться от работы здесь.

— Вот сейчас она уйдет, сменится и больше не зайдет к нам, — говорит Лидия Чернышёва, закрывая дверь одной из групп на первом этаже. — Такая атака идет. Они оставили семьи, чтобы ухаживать за теми, за кем никто не хочет ухаживать... Мне вот стыдно сейчас выйти отсюда.

Лидия Чернышёва плачет, потом вытирает слезы и отказывается продолжать разговор на эту тему. Объясняет, что ее переживания и обиды никому точно не нужны.

— Давайте мы вам наши кубки и медали покажем, а еще у нас своя конюшня есть, — уже с улыбкой говорит она.