«Собачье сердце»: тяпнутый Булгаков

На днях судьба меня занесла в Дом ученых СО РАН на спектакль «Собачье сердце» Московского Независимого Театра — кажется, весь Академгородок, до которого редко добираются хорошие и известные театры, толпился там в тот вечер, заполнив зал под завязку. Дама позади меня отпускала ремарки о том, что наконец, мол, привезли «сложный спектакль», а то все одни пошлости везут. Но буквально в первые же 10 минут спектакля, пока некая девушка в белом, невесть что символизирующая, энергически, с элементами бальных танцев кружилась в раздражающе мигающем свете стробоскопа, я уже проклинала себя за то, что хорошенько не разузнала, что это за театр. Думаю, вряд ли о МНТ было известно кому-либо еще из присутствующих, которые просто пришли посмотреть спектакль, который поставил Валерий Золотухин, к тому же, как заявлялось, это единственная постановка «Собачьего сердца» на российской сцене. Как выяснилось, у МНТ нет даже сцены — это полностью коммерческий проект, который собирает средних актеров, разбавляя состав одним громким именем, ставит «на коленке» спектакль — и с этой антрепризой сразу отправляется в чёс по провинциальной России. Ставят в МНТ, например, «Декамерон» Боккаччо или, что окончательно заставило меня прослезиться, «Конец Казановы» Цветаевой — со стриптизером Тарзаном в главной роли. Думаю, что после всего сказанного всем читателям уже понятно, что бедному Булгакову досталось по первое число.

Началось все с катрена Нострадамуса про «новый Вавилон с мерзкой проституцией», который грозно зазвучал из колонок голосом Валерия Золотухина, причем во втором акте запись решили повторить — видимо, чтобы все, кто не понимает, о чем в 20-е годы писал Булгаков, создавший одну из лучших фантасмагорий ХХ века, почувствовали тяжелую поступь «красного Сатаны». На самом деле рассказывать что-то о самой режиссуре практически бессмысленно — в порядке очереди актеры один за другим просто выходят на сцену и прилежно произносят булгаковский текст, который всем читающим этот пост и так известен. Наверное, Золотухин — хороший актер, но его режиссура больше похожа на самодеятельность драмкружка — ее в спектакле попросту нет. Виновата в этом и инсценировка Дмитрия Рачковского, который, кажется, просто перематывал повесть Булгакова в Word'e и в произвольных местах жал Delete. Все до того буквально и топорно, что весь первый акт Микаэль Молчанус в роли Шарика ползает на четвереньках по сцене, облаченный в мохнатый комбинезон с хвостом, забавно моргает, обнюхивает всех присутствующих и просовывает голову Зине между ног, попутно произнося свои внутренние собачьи монологи.

Если бы не Владимир Стеклов, сыгравший профессора Преображенского совершенно безупречно, это было бы полнейшее фиаско. Стеклов вытягивает весь спектакль, и он единственный, кто попадает в свою роль — буквально каждая его реплика сочна и исполнена сарказмом старорежимного интеллигента. Неплохо, даже невзирая на всю нелепость первого акта, играл Молчанус, актер фактурный. Его Шариков, смачно сплевывающий на пол со словами «Отлезь, гнида», с галстуком, мотающимся сквозь расстегнутую ширинку, и похабно рыгающий после выпитого залпом стакана водки, предельно натуралистичен и порой вполне мог бы тягаться с блестящей кинематографической ролью Владимира Толоконникова.

Но все остальные актеры играют настолько из рук вон плохо, что воспринимать этот спектакль на полном серьезе, право слово, невозможно. Борменталь (Денис Ярыгин) похож на какого-то четкого пацана в очках, особенно изумляет его расхлябанная речь — интонации интеллигента ему удаются настолько же неловко, как советскому актеру, по древнему замечанию Жванецкого, — фраза «Мне в Париж, по делу, срочно». Лысый и тучный домком Швондер в исполнении Ивана Момота, хлопающий себя по пузу и разговаривающий голосом кастрата по телефону с начальством, тянет разве что на stand-up comedy не лучшего пошиба. Как, впрочем, и вся его компания, которая марширует под навязчивый аквариумский «Марш»: «Я покоряю города истошным воплем идиота…». Вяземская, изображая революционный пыл, торжественно и безобразно, словно клоун-мим, оттопыривает губу, раздувает ноздри и перекашивает подбородок, а Пеструхин, в валенках и буденовке, получился чем-то вроде местного придурка, который вдруг начинает горланить: «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла».

Практически все гэги, искусственно втиснутые в спектакль, — какие-то совсем плоские остроты ниже пояса. То к профессору приходит радостный пациент с выпирающей колом эрекцией, то Шариков по-собачьи сзади набрасывается на Зину, то сообщает, что ему положен белый билет — не из-за оперированной головы, как у Булгакова, а потому что ему «тут все оттяпали»: видимо, Рачковский посчитал, что шутка на тему гениталий будет посмешнее булгаковской.

Эти сомнительные гэги я бы с радостью променяла на полностью отсутствующий реквизит и декорации, из-за полнейшего отсутствия которых вкупе со скверной игрой спектакль напрочь лишен какой бы то ни было фактурности и атмосферы. МНТ, похоже, не привезли с собой ничего, кроме костюмов, — вместо старинной мебели можно взять в местном ДК накидки и скатерть на обычные стулья и стол, граненые стаканы со штофом тоже в каждом Сургуте найдутся. А зачем уважать зрителя, если он и так раскупает все билеты?

Фото Виктора Дмитриева