«Там его встретит деда Саша». Как в сибирском селе хоронили моего погибшего мобилизованного дядю — личная история журналиста НГС

Апрель. Спустя два месяца я снова вернулась к этому тексту. Много недель назад, в феврале, не смогла его написать — не нашла в себе сил. Пережитое приходит во сне, в кошмарах. Там я мерзну, не могу остановить слезы и пью какое-то горькое успокоительное — обрывчатые картинки, которые останутся навсегда как память. Но время и правда лечит. И сегодня я могу изложить то, что выплакала ночами и записывала отрывочно в надежде выплеснуть боль, злость и непонимание.

Мой дядя Иван Моор погиб в зоне специальной военной операции в январе 2023 года во время обстрела, похороны проходили в его родном селе Атаманово Новокузнецкого района Кемеровской области. Это были первые похороны мобилизованного в селе.

Утром я сижу на бабушкиной кухне, неловко прижимая к себе букет из четного количества роз. Проревелась, пытаюсь успокоиться перед поездкой в церковь. Рядом сидит моя тетя Лена, сестра Вани, рассказывает, как проходило опознание за день до похорон. К 15 февраля прошел ровно месяц, как мы узнали о смерти Вани. Надежда на то, что он где-то в госпитале, что страшное сообщение от сослуживцев — просто ошибка, умерла вместе с принесенной сотрудником военкомата похоронкой. После похоронки гниющую надежду добило опознание.

— Мы когда оттуда вышли, я спросила: вы простились? Надо же еще проститься, вернуться назад. Я к Александру (комиссар, который помогал с организацией похорон. — Прим. ред.) поворачиваюсь, говорю, что мне назад надо, что мы не простились, я его не подержала. То есть мы постояли в шоковом состоянии, а подержать, прикоснуться — этого не было. И я спрашиваю: можно ли? Мне кто-то отвечает: нет. А этот Александр говорит, что можно. Мы не кидались, не трясли его, зашли тихо, подержали, — говорит заплаканная тетя.

Бабушка выпивает лекарство. Нам вскоре нужно идти домой к жене Вани — Наташе. Там уже собрались родственники, и оттуда поедет пазик в церковь.

— Они, видимо, разморозили его, — бабушка пересказывает то, что ей рассказал дедушка, который тоже ездил на опознание. — При них открывали, и Володя говорит, что, когда бинты разматывали, кровяное всё было.

Лена рассказывает, что у Вани на пол-лица ожог, на носу кожа содрана, но глаза и лоб остались целыми.

— Наташа говорит, что он такой худой, — добавляет бабушка.

Начинаем собираться. Ваня жил на той же улице, что и бабушка. Здесь живет и моя семья и раньше жила семья тети. Все друг другу соседи.

В организации похорон помогала администрация района. 14 февраля по селу распространили сообщение, которое начиналось с будничного «Уважаемые односельчане» — как будто всех зовут на выборы или ярмарку. В объявлении говорилось, что в 11 утра начнется отпевание в Свято-Пантелеимоновом мужском монастыре. Автобус туда для всех желающих поедет от Дома культуры в 10:20. В 12 часов будет прощание у дома Вани, а в 12:30 начнется прощание на кладбище. В 14:00 прощальный обед в Атамановской школе.

Как мне рассказывала мама, перед похоронами всю семью жестоко предупредили: «Будьте готовы, не все выдерживают такие эмоциональные нагрузки». У дома Вани с самого утра дежурят врачи.

Сентябрь стал очередным тяжелым месяцем за последний год. В начале октября Ване позвонили из военкомата и попросили прийти с документами. Мои крики: «Нельзя ходить. Пусть сами приходят» — припозднились. Документы отнес, мама пишет, что надо ждать, что дальше. «Пусть собирает вещи и уезжает», — продолжала я. Снова припозднилась. Перед тем как Ваня уехал в учебку, мы встретились. Немного обсудили музыку, но больше молчали с грустным пониманием.

Несколько недель в учебке, обсуждение, что нужно купить, как там условия. Всё через родственников. Сама я не могла говорить на эту тему с бабушкой или с женой Вани. В горле вставал ком от предчувствия опасности и ежедневного напряжения.

В последний раз я разговаривала с Ваней 16 декабря, когда он в поезде ехал в зону боевых действий. Тогда я думала, что всё обойдется и мы еще встретимся. Я говорила о Новом годе, какие подарки выбрать двум его дочерям.

— Я сейчас не могу об этом думать, — сказал Ваня.

А я многое не сказала. Не сказала, что скучаю, что горжусь человеком, которым он стал. Вроде бы говорила: «Надеюсь, всё будет хорошо». Сдерживала слезы, а после разговора тихо плакала.

На Новый год мы обедали вместе с семьей Вани. Младшая дочка, Ксюша, только научилась разговаривать. Жена Наташа рассказывала смешные истории, как дочка начала коверкать слова. Уютный обед, но сердце ныло, потому что одного человека не хватает за столом. Потому что не знаем, где он и как.

Обычный рабочий день в январе прервался звонком от мамы. Наташе пришло сообщение от сослуживцев мужа: «Ваню убило миной. Без шансов». Дальше месяц звонков в Министерство обороны. Звонили все: бабушка, жена, тети. Система устроена таким образом, что нужно дозвониться, оставить заявку, а через пару часов специалист перезвонит и сообщит, что в списках погибших и пропавших нет. Страшно, когда не перезванивают. Не перезвонили — значит, есть в списках, значит, надо идти в военкомат.

В какой-то день не перезвонили. Жена пошла в военкомат, и снова то же самое: ходить надо, пока не сообщат. А не сообщат, потому что надо, чтобы похоронку привезли домой.

Чтобы все понимали: такое ожидание убивает не хуже мины, только медленно, отравляет. Четыре недели у каждого в семье в душе тлела надежда. Обратились к депутатам и волонтерам — они помогали в поисках. Тети звонили в госпитали, в ростовский морг. Нигде нет информации. Но всё когда-то заканчивается — принесли похоронку. Похороны назначили сначала на субботу. Но похоронка, оказывается, не означает, что тело привезли, так что похороны пришлось отложить.

Ваня с семьей переехали на нашу улицу не так давно. И Ваня, и Наташа много работали, чтобы сделать ремонт в доме. Перед входом стоит детский деревянный домик для старшей дочки, в котором она играла летом. Ремонт успели доделать не везде.

В день похорон в доме прохладно — на улице выдались особые морозы. Постепенно собираются люди. Решаются вопросы: а хватит ли места в автобусе, а кто и как, что с собой взять. Я курю у входа, слушаю разговоры. Каждые десять минут ко мне подходят и предлагают успокоительное. Отказываюсь.

Садимся, едем в монастырь. С двоюродной сестрой обсуждаем неожиданные морозы, что мы замерзнем на кладбище. Жалуюсь на то, что с утра порвались сапоги.

За нами еще два автобуса с желающими посетить похороны — в селе первый раз хоронят погибшего в СВО.

В монастыре стоит гроб. Перед всеми открывать не стали. Рядом фото Вани, сделанное на крещении младшей дочери. Близкие родственники садятся на скамейки рядом, священник начинает монотонную речь. Откуда-то сбоку ему заунывно подпевают.

Напротив меня сидит старшая дочь Маша. Она все похороны будет вести себя спокойно, шебутная и активная первоклассница в этот день тихо прижимается к маме. Насколько ребенок это может запомнить? Насколько сильно это изменит ее жизнь, которая представляется в 7 лет радужной и светлой? У меня нет ответа на этот вопрос.

Небольшая комната церкви еле вмещает всех желающих. Гроб изначально открывать не собирались вообще, но в конце решили сделать это в церкви с разрешения священника. Наташа просит выйти всех, кроме самых близких. Кто-то хочет остаться, но после нескольких настойчивых просьб уходит.

У меня случается первая истерика. Сегодня она приходит в кошмарах. Кто-то открывает гроб. С моей стороны не видно — меня отпаивают водой и подсовывают нашатырь. Подняться я не успеваю. Лица не вижу, а после рассказов и не хочу видеть. Я вижу руки, к ним прикасаются родственники. Я этого никогда не понимала и прикасаться не собиралась. Даже на похоронах дедушки притронуться к мертвому человеку я не смогла. Я поднимаюсь, чтобы увидеть лицо, но прямо перед этим крышку гроба закрывают.

Позже, когда мы ехали в катафалке домой, Наташа скажет: поверила, что это Ваня. До этого она отрицала сам факт даже после опознания.

— Как много людей ты собрал, — обращается к гробу бабушка. Перед домом Вани собралось больше сотни человек.

Парни в военной форме выстраиваются вокруг. Для бабушки ставят стул. Мы все следим за тем, как она себя чувствует. Она растила сироту Ваню с детства, и по ней его смерть ударила особенно сильно. Всегда живая и активная, она будто стала тенью себя.

В меня снова вливают лекарство, но ничего не помогает. Кричащую внутреннюю боль сложно переживать перед столькими людьми, которые то и дело подбегают, чтобы спросить, как себя чувствуешь. Обычно говорят, что такое трудно выразить словами, но мне до сих пор сложно выразить даже чувствами. Даже спустя два месяца боль останавливает меня полностью на несколько секунд.

На кладбище нас ждут люди из администрации, еще больше военных и местное телевидение. Какая-то женщина читает безвкусные стихи, потом говорит безвкусные слова. Выступает и глава администрации, соблюдают традиции похорон военного с залпами и сворачиванием флага.

Начали бросать землю на гроб. Я к этому времени сильно замерзаю и не чувствую пальцев ног. Предупредив тетю, ухожу вглубь кладбища. Еще когда мы ехали в катафалке, меня зацепила фраза: «Там его встретит деда Саша. Прошло ровно полгода со дня его смерти».

Я не верующая, но к могиле деда тянет. Хочется окунуться в придуманную светлую идею, что мой добряк деда встретит дядю и они будут сидеть, смотреть вдаль и молчаливо курить, как оба любили делать. Сквозь сугробы еле доползла до могилы дедушки. Тоже закуриваю, с ними за компанию.

Школа спустя много лет совсем не изменилась. Какая-то женщина из администрации пытается мне объяснить, куда идти. Им всё равно, местная я или нет, путь показать надо — этикет. Здороваюсь с учителями и иду мыть руки.

Наташе стало плохо — она шла и упала. Я услышала только глухой звук за спиной. Ее быстро отводят в медпункт.

В школьной столовке накрыт поминальный обед. Детей сегодня отпустили пораньше. У входа процессия из учителей, все сочувствуют.

Аппетита у меня нет. Желание есть ко мне вернется только через несколько дней. Выпиваю предложенную стопку водки. Это первая водка, которую я пила за полгода — с похорон дедушки. В еде нахожу волос — что-то, как школьная столовая, не меняется никогда.

Глава администрации снова начал толкать речь. Те же слова, что на кладбище, но в другом виде: «хороший человек», «защита Родины», и дальше: «нацисты», «фашисты», «Великая Отечественная война». Дедушка тихо произносит: «Лучше бы молчал». Пытаюсь понять, с каким контекстом, но сама дальше слушать не могу. Встаю, случайно громко скрипя стулом, ухожу.

Через два месяца на стене в школе появится доска памяти с именами погибших в СВО жителей района — Ваню, выпускника этой школы, туда добавить забудут.

«Не будет денег — расстреляют»: сибирячка отдала мошенникам 200 тысяч за возврат сына из украинского плена — как работают схемы.

«Сказали, ошибки быть не может»: как живет мать семерых детей, у которой муж погиб в СВО.

Вдова участника СВО осталась одна с 8 детьми и миллионным кредитом. Посмотрите, в каких условиях она живет.