«Никто не спрашивает мать: „Как вы?“». Сибирячка рассказала, через что прошла, когда ее сын решился на самое страшное

В Иркутской области ежегодно гибнет целый класс детей, которые решают уйти из жизни. Ещё примерно класс — это дети с суицидальными попытками. И это только официальная статистика. Эту тему стараются не обсуждать публично, а если и обсуждают, то только с точки зрения профилактики и помощи детям. О том, какой внутренний ад переживают их родители, — не говорит никто. Мать подростка, который решился на самое страшное, но остался жив, в анонимной колонке решилась рассказать, через что она прошла и проходит спустя время, чтобы поддержать людей, которые сами сейчас находятся в подобной ситуации, и сказать: «Вы не одни». Далее от первого лица.

Это случилось дома. Как мой сын выжил — до сих пор загадка. Даже врачи, которые его спасали, сказали, что, видимо, Бог есть, потому что в таких ситуациях остаются либо глубокими инвалидами, либо погибают.

Что испытывает мать, которая видит своего ребёнка на грани? Животный ужас. Это дикий крик — если не снаружи, так внутри себя. Твой мир, внутренний и внешний, моментально рушится. Ты не знаешь, что делать. Особенно, если казалось, что в семье всё было хорошо, что взаимоотношения были тёплыми.

Но если твой ребёнок это сделал, значит это всё было иллюзией? Да, всё было иллюзией. И это первое, что осознаёшь, когда шоковое состояние немного спадает, и ты начинаешь хоть о чём-то думать.

Потому что сначала этот шок поглощает тебя на физиологическом уровне. У меня было ощущение, что мне отбило все внутренние органы, будто я упала с высоты в воду плашмя. Меня кидало от истерики к равнодушию и обратно: от боли до бесчувствия, от бесчувствия к боли. Тогда мне заложило уши и откладывать их начало только сейчас.

В больнице мы лежали вместе. Ему нужен был уход, поэтому я была рядом. Это позволило моей психике переключиться, заниматься полезными действиями. Не думать. Я старалась поддерживать позитивное настроение, чтобы сын понимал, что я рядом, что я — поддержка. А в это время внутри я проживала персональный ад. Я впервые до косточек прочувствовала матерей тяжелобольных детей: каково это быть сильной, улыбаться своему ребёнку, когда внутри ты — распадающаяся на мелкие кусочки от невыносимой боли. Невыносимой ли? Оказывается, и это можно вынести, когда на кону жизнь собственного детёныша.

Девять дней спустя меня прорвало. Ночью. Я закрылась в туалете, рыдая и трясущимися руками набрала телефон психологической поддержки МЧС, чтобы получить хоть какую-то помощь. Я так прерывисто говорила, что на том конце сначала не поняли, о чём я. А потом, когда поняли, я услышала: «Ой, я даже не знаю, что сказать». Но даже от того, что я просто проговорила, мне тогда стало легче.

Со мной были всё время близкие, но никто не может понять той боли, которую испытывает мать ребёнка, попытавшегося покончить с собой. Пока этого не переживёшь — не осознаешь всю разрушающую глубину этого. Да и, наверное, мать выжившего не сможет до конца понять мать погибшего, а мать чудом оставшегося целым — мать ребёнка, который стал инвалидом. Но так важно, чтобы рядом было кто-то, кто хотя бы на миллиметр понимает, что это такое.

Когда я судорожно искала в интернете хоть какие-то форумы, группы поддержки родителям, у которых ребёнок совершил попытку или суицид, ничего не нашла. Мне казалось, что я вообще одна с этим всем. У нас напрочь отсутствует система помощи семьям в подобных ситуациях. Для детей — да, есть, сразу все службы начинают работать, это правда. Но никто не спрашивает мать: «А как вы?» Это сейчас может выглядеть инфантильной просьбой о том, чтобы пожалели, но нет. Это то, что может поддержать.

Да, моему ребёнку пришлось полежать в психиатрической больнице. И тут я хочу сказать так: психиатрия у нас очень стигматизирована до сих пор. Я тоже внутренне протестовала, но врачи там спасли ему жизнь. В прямом смысле. Если бы не они, рецидив произошёл бы с 90-процентной долей вероятности. Поэтому не стоит бояться психиатрических отделений. Врачи на прощание потом говорят: «Чтобы мы вас тут больше не видели! Если мы вас тут не видим, это значит, что у вас всё хорошо».

Что испытывала я, пока он там лежал? Не выходила из дома, только к нему в больницу. Работала на зубах удалённо. Постоянно думала о том, что я упустила, как я упустила. Потом, уже когда начался прогресс, я поняла, что упустила буквальные мелочи. У него не было классических признаков депрессии. Они были мелкие и точечные. У него и диагноз потом был «атипичная депрессия».

«Я что, настолько отвратительная мать, что не заметила, как моему ребёнку плохо, что он решился на такое? И что он не пришёл ко мне поговорить?» — эта мысль сопровождала меня многие и многие месяцы. Меня никто не винил в том, что произошло, по крайней мере, вслух. Но я винила сама себя, тщетно пытаясь выбраться из этого топкого чувства.

Я, честно, не знаю, как выбираться из него быстро. У меня был только один способ: довериться врачам, отдать ребёнка в психотерапию. Это то, что было в моих силах. Постепенно вина стала рассасываться и трансформироваться в принятие ответственности за то, что произошло. Я совсем не винила ребёнка за то, что он сделал. Человек в депрессии не думает ни о чём, кроме как о своём внутреннем состоянии.

Однажды ночью я проснулась в слезах и с мыслью: «Зачем я проснулась вообще?» И поняла, что мне саму себя надо отнести к специалисту. Это был сначала невролог, потом психиатр. И это было такое правильное решение — сколько бы я в том состоянии протянула, непонятно.

Когда сын вернулся домой, я была в постоянном напряжении. Вся моя жизнь сконцентрировалась вокруг него, его психического благополучия. В первую ночь дома мы проговорили до пяти утра. Я с ужасом поняла, что не знаю своего любимого ребёнка. Ребёнка, с которым, как я считала, у нас очень близкие отношения. И это тоже большой труд — принять это. И осознать, что о своём ребёнке мы действительно многое можем не знать. И что это отдельная личность со своими представлениями обо всём вокруг. Возможно, ещё незрелыми, но со своими.

С того момента прошло пару лет, и только недавно случилось то, после чего я могу сказать, что это история уже прошлая. Ребёнок не на медикаментах, его не наблюдает психиатр. Потому что постепенно-постепенно мы выкарабкались. Я работаю над своей тревожностью, и это мне трудно, но удаётся. Тоже постепенно. Но тут важно понимать, что тревога возникает не на пустом месте. Её в себе нужно признавать — и постепенно начинать отпускать. Быстро это не произойдет, но рано или поздно произойдёт.

А ещё некоторый период будет безвременье. У меня он ощущается пустотой: иногда мне кажется, что я не понимаю, что чувствую. Мои прошлые цели, успехи, планы, достижения, проблемы тогда, пару лет, назад, разрушились. Я это знала, но не осознавала, потому что переживания о ребёнке заместили собой всё. Сейчас время наполнять себя чем-то новым. Я ещё пока не знаю, чем и куда это приведёт. И это ещё один непростой процесс. Но с ним я справлюсь, я в это верю.

Я пишу этот текст, а мой сын сидит в соседней комнате и смеётся. Ему необязательно знать, через что прошла его мама. Но я хочу дать надежду тем, кто проходит это: ад закончится. Вам будет сложно, тяжело. Но рано или поздно вы увидите в этом что-то, что поможет встать на ноги и снова выстроить свою жизнь — по кусочкам, по кирпичикам. Потому что ничего зря не происходит. Потому что даже это — зачем-то нужно. Просто надо понять — зачем. Ответ на этот вопрос у каждого свой. У меня для себя он есть.