Вышла из огня: как спасают выживших в страшных пожарах

В пять утра дверной звонок нервно и беспрестанно трезвонил — вероятно, его замкнуло, как и проводку на веранде частного дома семьи Кондратьевых. Разбуженная Татьяна пошла посмотреть, что произошло, и увидела пламя, охватившее веранду.

«Мы втроём ночевали, у нас ещё сын старший — но он у бабушки ночевал. Мужа разбудила, Настю завернула в одеяло, и мы хотели через дверь веранды выбежать. Муж бежал первым, чтобы дверь эту открыть, выбить, а мы с Настей за ним. Как только он дверь выбил — пошёл воздух, кислород в огонь добавился, и нас с Настей буквально облизало. Я ничего не чувствовала, ничего не понимала, мне не было больно», — вспоминает Татьяна Кондратьева то страшное утро в июле 2014-го.

На ней была шёлковая сорочка — она моментально обуглилась и намертво прилипла к Таниной коже. Насте повезло больше — на трёхлетней девочке было хлопковое бельё, быстро сгоревшее и не оставившее следов. В какой-то момент мама и дочь опустились на пол, продвигаясь к выходу, поэтому кожу на лице и животе пламя не тронуло, но страшно обожгло спину, руки и ноги.

Когда выбежали на улицу, боли всё ещё не было — только стыдливость из-за того, что соседи могут увидеть их обнажёнными, смущается женщина. Стянув футболки с бельевой верёвки и одевшись, они только тогда наконец поняли, что произошло, и вызвали пожарных и скорую. А до их приезда так и сидели на крыльце у соседей, смотря, как горит их собственный дом.

«Уже в скорой я начала сознание терять. Сестра (медсестра. — М.М.) мне качает воздух: "Глаза только не закрывай!". А у меня такая тяжесть, состояние — как машину угля разгрузишь. Так хочется спать, такая усталость, начала "отъезжать" буквально.

Помню, как на каталке завезли в приёмный покой, как надо было кольца снимать… Мне не было больно. Мне стало больно, когда Настю врачи забрали — тогда мне в одну секунду стало больно и страшно», — объясняет Татьяна.

Она была в коме почти две недели, а всего в реанимации ожогового центра Новосибирской областной больницы провела полтора месяца — сгорело 70% кожи, причём половина тела была в глубоких ожогах четвёртой степени. Пришлось делать пересадки кожи пять раз — в то время Татьяна, конечно, боль уже чувствовала, и очень сильно. Больше всего повезло мужу Татьяны, у которого легко обгорела спина. Настя поправилась за месяц — а её мама лежала в больнице до осени.

«Я на мумию была похожа — вся в бинтах от верха до низа. Была уже привычка к боли — если что-то не болело, казалось, что что-то не так. Она (кожа. — М.М.) всё ещё шелушится, восстанавливается.

К зеркалу подходишь — глаза закрываешь, пойдешь поплачешь… Со временем, с возрастом успокоилась.

А поначалу да, конечно, особенно когда всё было свежее, фиолетовое, красное, багрового цвета. С выпуклостями и вмятинами — конечно, самооценка падала ниже плинтуса», — признаётся бывшая пациентка центра.

На заведующего ожоговым центром, главного комбустиолога НСО Андрея Шмырина она смотрит как на строгого, но любимого отца — он и правда слушает её с довольно суровым видом. Правда, оговаривается, что только что вернулся с очередной операции, и ещё думает о пациенте.

Татьяна гордо говорит, что во время лечения в стационаре центра врач носил её на руках и нянчился как с ребёнком.

После выписки она заново училась сидеть, есть и ходить — буквально училась жить. Шмырин вдруг признаётся: во время лечения она была «очень капризной», так что он не верил, что Таня довольно быстро и полностью выздоровеет. На её золотистой коже сейчас почти не видно следов жуткого пожара.

«Есть такая проблема, когда лежат люди у нас здесь: рассказываешь, что далеко не всё закончено, просто заканчивается этап, когда работают медики. А дальше человек уходит домой, и очень много зависит от него самого. Честно скажу, у меня были опасения, что Татьяна, как очень многие, станет себя жалеть, но я рад, что ошибался. Она пришла нас навестить в отделение, и я её просто не узнал — со мной здоровается красивая женщина.

Когда Татьяна поняла, что всё зависит только от неё, — она совершила, можно сказать, подвиг», — говорит заведующий.

Для него поведение пациентов, которых он выписал, больная тема. Многие игнорируют специальные лекарства и мази от ожогов и не делают упражнения, чтобы восстановить атрофировавшиеся мышцы.

«У некоторых людей рубцы так скрючивали пальцы, что эти люди просто не могли себя обслуживать», — вздыхает он.

Ожоговый центр отмечает в этом году 25-летие, а его глава Андрей Шмырин лечит людей с 90-х годов.

Он знает бесчисленное множество историй о подростках, облившихся горючими жидкостями, и о пьяных посиделках, которые заканчивались трагедией из-за незатушенной сигареты. О жертвах пиротехники, сгоревших электриках и о попавших в торфяные пожары случайных людей. Но есть кое-что, из-за чего серьёзный, не особо эмоциональный доктор просто взрывается.

«То, что ты не задумался о своей безопасности и пострадал сам, — это одно, это ладно, а когда пострадал ребенок… Детишки ещё ничего не знают, они только пытаются узнать. Многие родители говорят: "Да он сам [обжёгся]". Я всегда привожу пример: вот мама посадила ребёнка на колени, за стол с горячим кофе и супом. Потом отвлеклась, ребёнок опрокинул на себя чашку, обжёгся, — и кто виноват, ребёнок?

Вскипятил, налил и вылил на себя? С этой точки зрения, когда сапёр ставит мину, виноват тот, кто на неё наступил: никто же не просил на неё наступать», — возмущается Андрей Шмырин.

Немного успокоившись, он добавляет: «Есть мамы, просто диву даешься, какие они замечательные. Не в том дело, что ты допустил какую-то ошибку, а то, как ты пытаешься её исправить, — это вызывает уважение».

… В отделении, залитым нежным солнечным светом, очень тихо. Коридоры тёплых бежевых оттенков, палаты — салатового, всё это не очень-то напоминает больницу. Пациенты читают, разгадывают сканворды и листают соцсети — ходить им особо нельзя, да и не наступишь на обожжённые ступни. На многих страшно смотреть — за бинтами скрываются жуткие раны и расслоившаяся кожа.

Чуть ли не каждый второй обварился кипятком — или куриным супом. Например, Владимир из Колывани попал сюда после довольно курьёзного случая.

«Довольно банальная история, из которой я сделал только один вывод: когда идёшь поздно вечером попить — включай свет или кошаков выгоняй. Так вот, пошёл пить, свет не включил. А там курица варилась. (М.М.: Ночью?) Ну а что? Наступил на котенка — сам испугался, котёнок испугался, упал на плиту — бульон там был», — хохочет Владимир.

С котёнком Пушком всё хорошо — а вот хозяину здесь ещё месяц лежать, впереди пересадка кожи. Вид у него при этом жизнерадостный — будто он отдыхает на шезлонге.

«Куриный суп — это вообще страшная вещь», — серьёзно предупреждает врач из ожогового центра.

Некоторые пациенты, особенно в реанимации, вовсе не такие радостные — красная кожа, покрытая струпьями, выглядит душераздирающе. Многие лежат здесь по три месяца, погружённые в медикаментозный сон, под успокаивающее мигание датчиков. Вокруг безмолвных пациентов кружат врачи и медсёстры — следят за показателями.

Они и не вспомнят этих врачей, когда очнутся, — хотя медикам пациенты с 80–90% ожогов по телу запоминаются надолго. Как молодой человек, спасший жену и ребёнка из дома, в котором взорвался газовый баллон, — он лежал в реанимации 2 месяца. Или вот мальчика выписали перед Новым годом, у него было обожжено пламенем 65% кожи — в реанимации он провёл ровно сто дней, вспоминают врачи из реанимации.

«Есть пациенты, которые поступают в полном ясном сознании, и это в том числе особенность ожогового шока.

Морально очень тяжело, когда пациент с площадью поражения 100% — вся кожа сгорела — поступает, и если он без отравления продуктами горения, он в полном ясном сознании, он всё нам рассказывает: как это было, как он куда-то побежал, как документы спас.

А мы понимаем, что жить ему осталось несколько часов, что это не лечится. От ожогового шока они умирают, несмотря на интенсивную терапию.

Учитывая, что треть пациентов — это дети у нас… Это наша постоянная боль», — говорит заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии ожогового центра Игорь Саматов.

Он объясняет, что госпитализировать пациента с 100% поражения кожи пламенем — самое страшное, ведь помочь ему нельзя. Даже для самого профессионального врача это хирургический тупик — кожу взять неоткуда. Только сам человек может быть для себя донором — или же его близнец.

«Некоторые стараются не вспоминать, что с ними произошло. А я думаю — лучше принять то, что дала судьба. Как там? В огне не горим, в воде не тонем…Человек думает, что с ним всё будет только хорошее — не то, что показывают в новостях. Но жизнь вносит коррективы. Понимаешь, что ты такой же человек, как все,

и вся наша замечательная счастливая жизнь — очень хрупкий сосуд, который может в одночасье разрушиться»,

— философски размышляет завотделением Андрей Шмырин.

И вспоминает о женщине, которая приходит в ожоговый центр каждый год на протяжении уже двух десятков лет.

«Одно время было такое поветрие [в 1990-х] — жгли круглосуточно киоски вместе с людьми. А она (эта женщина. — М.М.) была продавщицей. Изначально образование у неё высшее, но когда привычная жизнь разрушилась, она пошла работать в киоск.

Его подожгли — и она очень сильно пострадала вся, ожогов было много, сильно пострадало лицо.

Она практически осталась без пальцев — пальцы сгорели. Неподготовленный человек увидит её внешность — и ему может стать нехорошо. Лица у нее практически нет — в привычном понимании. Но она удивительно жизнелюбива», — рассказывает Шмырин.

Ей уже за 70, но под Новый год она всегда приходит повидать врачей, чтобы рассказать о себе и любви к мужу.

«Это пример, как можно любить жизнь и принимать то, что случилось. Случилось и случилось — живём дальше», — добавляет он.

Татьяна улыбается — она слышала эту историю не раз: Шмырин рассказывает об этой женщине каждому, кто отчаялся и перестал верить, что сможет выздороветь.

Читайте также:

Корреспонденты НГС.НОВОСТИ провели смену с врачами, которые буквально собирают кости и мышцы заново и скрепляют их гвоздями и шурупами, — и узнали, почему эти суровые травматологи боятся собственных детей.