День, когда началась война. Жительница «Дома с часами» вспомнила, как ее семья узнала страшные новости и что делала ради Победы

Несколько лет назад журналисты НГС изучали знаменитый новосибирский «Дом с часами», чтобы сделать исторический фоторепортаж. Тогда мы познакомились с его жительницей, учительницей немецкого языка Валентиной Ломоносовой. Ее воспоминания о доме оказались неразрывно связаны с Великой Отечественной войной. Женщина рассказала, как на чердаке учились делать бомбы, как шили варежки с двумя пальцами, чтобы удобно было стрелять, и другие берущие за душу истории. В фоторепортаж, посвященный зданию, такое не уместишь, но у нас остался подробный рассказ Валентины Ломоносовой. Почитайте историю дома и города глазами одного человека — как ее семья узнала страшные новости 22 июня 1941 года и выживала во время войны. Далее — от первого лица.

Я приехала в Новосибирск в 1938 году, 1 января. Семья моя ехала ночью. Из села. Мы жили в Чистоозерном районе. Поскольку моего папу, Василия Безрядина, пригласили в обком партии, нам дали автомобиль и погрузили нашу семью. И мы ехали по пути от вокзала по Красному проспекту. Поскольку это был Новый год, на фонтане, который у нас в Первомайском сквере, стояла елка, которая страшно поразила нас, детей, которые приехали из села. Эта елка была освещена гирляндами из простых лампочек, но раскрашенных в разные цвета. Мы потряслись, как красиво жизнь в городе идет.

Моего папу пригласили работать редактором газеты «Большевистская смена». Мы жили 5 человек в двух маленьких комнатах и считали, что это прекрасно. У нас не было мебели, только кровати и стол. У нас было много цветов, и березка стояла, украшала наш дом.

Нас поразил сам дом. Эти очень длинные галереи. Мы шли, и дом занимал целый квартал. И нас поразил наш двор. Это было что-то необыкновенное — в середине двора стоял красивый фонтан. Ах, какая была прелесть! Там струилась водичка, мы там бегали малышами. Двор был изумительный. Мой папа столько вложил сил, чтобы нам, детям, было хорошо. Особенно зимой. Он устраивал нам катки, мы катались на коньках здесь. Летом играли в волейбол. Стояли гигантские шаги — такая стояла большая штанга, и от нее веревки свисали. Слева была эстрада, и мы там читали стихи и пели песни. В городе это был самый красивый дом.

Все говорили: «дом под часами», «дом с часами». Выпускались серии открыток о Новосибирске, и наш дом был всегда на этих открытках как самый красивый дом. Просто поразительно, как он потерял лицо в настоящее время. Как испортили наш дом. Мы жили скромно, жили тесновато, может быть, но это была замечательная жизнь. До тех пор, пока мы не услышали страшные слова 22 июня.

Это было воскресенье. Неделей раньше, до начала войны, мой папа был призван в штаб СибВО на службу, поскольку была некая информация. И получил такую однодневную путевку и сказал: «Дети, мы едем в Заельцовский парк отдыхать». И вывез нас в парк. Мы бегали беззаботно, аттракционов полно было, и вдруг, когда пришли на обед, услышали страшные слова: «Началась война». Мы не поверили сначала. Потом все громче, громче стали эти слова. Мы кинулись к берегу, там стояли маленькие трамвайчики водные. Стоял трап такой. Мы кинулись все, падали в воду, чтобы скорее погрузиться и ехать домой. Приехали домой, бегом в наш дом, в квартиру. Знаете, у нас мебели не было. Но была такая «тарелка» черная — радиоприемник. И вдруг: «Слушайте заявление советского правительства». Выступление Молотова. Началась война. Папа вскоре на фронт ушел, мы остались одни.

Мама работала на заводе, эвакуированном из Ленинграда. В здании, где была трикотажная фабрика. И мама с утра до ночи там работала. А мы дети были — брат мой и сестра младшая. Мама иногда вырывалась на перерыв сюда и приносила в такой маленькой кружечке свой обед, чтобы нас, троих детей, накормить, обед состоял из вот такой котлетки (показывает котлету смехотворного размера. — Прим. ред.) и не сказать какой жидкости — подлив под названием. Вот мы так жили, но мы не горевали.

Мама была деятельным человеком. Мы сажали картошку за барахолкой, где пединститут — за ним, сейчас там большой массив. И у нас там было несколько соток земли. И мы были счастливы, босиком туда за этой картошечкой бегали, я себя помню с мешком. У нас стояли плиты, печка такая, а на ней стояла железная плита, чтобы экономить топливо. Кабинки, где мы держали топливо, на их месте сейчас «Казанова» поселилась. Вот так мы жили всю войну.

Брат работал на заводе имени Ленина, не выходя неделями. Комбинезон у него серый был. Он приходил, и сразу спать ему хотелось. И мы с сестрой начинали стирать, чтобы он мог чистенький пойти на работу. Мыла не было в войну, какая-то такая серая жидкость была. Чтобы высушить, мы брали утюг такой большой. Не электрический, конечно. А такой, с углями. Мы комбинезон гладили, чтобы он скорее высох. Брат очень много работал. Они неделями не выходили с завода, иногда спали на этой ветоши, которой они вытирали детали. Но замечательные были ребята, которых взяли из 9-го класса школы. Добровольцами все пошли — из 12-й школы.

Вот понимаете, тяжело было. Карточки были. Но у нас было лучше, чем в Ленинграде. Берешь эту карточку и получаешь хлеб, который по пути съедаешь. Приходишь — тебе нахлобучка: он на всю семью, а ты его съела по дороге. Но мы не горевали, что не было сахара, того, сего. Но жили дружно, за луковочкой ходили и угощали друг друга. Такая сплоченность была.

Когда закончилась война и они вернулись — Безрядин, Белкин и Эйнгорн (папа Валентины и его друзья-соседи. — Прим. ред.), они выходили на улицу и смотрели, все ли в порядке. Брали лопату, метлу и рассказывали что-нибудь детям все время. Мы знали, что война, но папа никогда не писал, что тяжело, он писал: «Мы за родину, мы за Сталина».

Я училась в третью смену в школе, а с утра мы шли работать на фабрику. В третьей школе мы учились. Нас перевели в 22-ю, которой нет уже на Советской, там госпиталь разместили. Мы ходили ухаживали за ранеными. Шили варежки с двумя пальцами, чтобы было удобно стрелять. Приходишь — гора обмундирования. Надо было посмотреть, пуговицы на месте ли. Пришивали какие-то веревки. Были такие галифе, и потом узкая часть, и мы перешивали веревки. Мы были дети, но мы работали.

В памяти осталось очень тревожное и очень собранное время. В городе учебные тревоги были. Объявляли затемнение по всему дому, и вот мы, дети, бегали и смотрели, какое окно в нашем доме светится еще. И мы забегали в квартиру и говорили: «Сейчас же закройте окно, идет воздушная тревога». Потом мы поднимались на чердак, и там мы учились гасить бомбы. Там муляжи такие лежали. Мы пытались гасить эти бомбы.

Внизу, в подвале, был тир. Мы там учились стрелять и потом сдавали на значок «Ворошиловский стрелок». Санитарная часть на Октябрьской улице была, красивый особнячок стоит, там работали постоянно курсы, нас учили перевязывать раненых. Трудно было головы бинтовать и транспортировать раненых с наложенными шинами. Потом сдавали экзамены и получали значок ГСО («Готов к санитарной обороне»).

Мы, дети, были все в ритме жизни этой. Трудной, но очень важной. Людей, которые жили в нашем доме, нет, и о них никто не помнит. Мы не дети шахтеров, мы не дети войны, мы не дети Чернобыля, мы — никто.

«Прошил наш самолет из двух кольтов».

Уходила сотня, а возвращалось десять: история сибиряка, выжившего в кровопролитных боях Курской дуги.

В прошлом году мы выпустили серию публикаций в рубрике «Фронтовой инстаграм», где рассказывали о подвигах сибиряков. Почитайте рассказ о девушке, которая в 18 лет отправилась на войну, стала метким снайпером и победила много опытных фашистов-стрелков.