Иван Вырыпаев, драматург, режиссер : «Театр погибает. И людям, которые этого не хотят замечать, просто удобно существовать в таких условиях»

На новорожденных подмостках Урала, в Перми, свою новую пьесу готов поставить один из самых известных российских драматургов Иван Вырыпаев, лауреат и номинант премий «Новая драма», «Золотая маска», «Кинотавр» и многих других. На Урале драматург побывал и с премьерой своей второй кинокартины «Кислород», которая получила сразу три премии на «Кинотавре-2009», в том числе – за лучшую музыку.

– Презентация фильма «Кислород» прошла с успехом. Но ваш «Кислород» родился на сцене, где вы и исполняли главную роль. Что дает пространство кино в отличие от театрального?

– Это абсолютно разные работы. Язык кино не может передать дыхание актеров, театр все-таки – это «здесь и сейчас». Вы присутствуете, вы слышите артиста, вы видите его живые глаза, непосредственно его слезы. Вы чувствуете его запах и пот. В кино передать все это мешает пластиковый экран. Но мы добавляем к игре актера еще визуальный ряд. У актера появляется крупный план, которого в театре нет. Здесь каждый взгляд, царапину на щеке можно сделать значимой. Это разные по технологии вещи, но все-таки цель одна – восприятие зрителя.

– «Кислород» имеет десять частей. К каждой написан специальный саундтрек, и все вместе выглядит не столько фильмом, сколько альбомом – с десятью треками и бонусами. О чем эти композиции? Можно ли говорить о фильме-клипе?

– Не соглашусь с тем, что это клип. Это именно фильм. Здесь два героя читают текст пьесы «Кислород». Он состоит из десяти тем. Каждая из них соответствует библейской заповеди: не убей, не укради, не прелюбодействуй... Да, сделано это в клиповой манере. В основе современные технологии кино: рисованная и пластилиновая анимация, видео- и киносъемка, съемка на мобильный телефон.

Десять музыкальных композиций написали семь современных композиторов, в том числе и зарубежных. Из них группа Fun-da-Mental из Лондона, группа Teach-In, мы взяли ее трек, написанный еще в 1970-е. Это музыка из моей юности. Мы купили у них эту композицию. Из наших композиторов музыку к фильму писал Андрей Самсонов, многие его могут знать по блистательным аранжировкам к первым альбомам Земфиры. Еще виртуозный баянист с мировым именем Айдар Гайнуллин, композитор, который написал музыку к моему фильму «Эйфория». Сейчас он с успехом трудится над другими кинокартинами. Еще Виталий Лапин – лидер группы «Пеп-Си», в данном случае он написал музыку к «Кислороду» как индивидуальный композитор. Это просто культовая личность в электронном мире Москвы и Питера – Олег Костров. В процессе участвовала и группа Markscheider Kunst, которая совершенно неожиданно написала несвойственную ей музыку – потрясающий вальс с военным оркестром. Главный человек, который объединил всю эту музыку и заставил ее звучать, придумал весь концепт, это музыкальный саунд-продюсер Александр Лушин, актер и телеведущий, рок-музыкант. Я пригласил его специально для этого фильма.

– Когда вы переложили пьесу на киноязык, пришлось ее сократить?

– Конечно, что-то менялось. Для фильма появилась отдельная композиция «Четверг», которой не было в пьесе. «Четверг» появился вместо восьмой композиции «Жемчуг».

– «Кислород» обнажает аморальность и цинизм нашего времени. По-вашему, зачем и почему этот текст был написан сегодня? В чем его пересечения с реальностью? Назовите сильные стороны героев – Его и Ее?

– Герои мной не столько придуманы, сколько увидены в жизни. Это и есть современный человек, который находится в постоянном поиске. Герои в фильме не стоят на месте, они хотят осмыслить собственную жизнь. Им кажется, все, что их окружает, не есть конечная реальность. Они не удовлетворены Макдоналдсом, колой, им кажется, что нужно что-то делать со своей жизнью. Осмыслить, что вообще происходит. Они не верят этой рекламе и телевидению. Они хотят понять, почему люди убивают, крадут. Почему сказано «не кради», а люди все равно воруют. Почему сказано «не убивай», а каждый день по телевизору показывают убийства. Почему это происходит? Почему в прайм-тайм мы смотрим Андрея Малахова и чудовищную порнографию? Надо выключать в восемь часов вечера Первый канал и запретить детям это смотреть. Герои говорят о реальности, они хотят найти настоящую реальность. Все, что их окружает, – это подделка.

– Каролина Грушка великолепно вжилась в образ вашей героини. Как вы познакомились с этой актрисой?

– Мы познакомились на фестивале в Киеве, где Каролина была со своим фильмом, а я – со своей картиной «Эйфория». Мы посмотрели фильмы друг друга, так завязалось наше знакомство, которое потом переросло в дружбу, а дружба переросла в сотрудничество в творчестве и в жизни.

– Ожидания от фильма оправдались?

– Я хочу, чтобы люди задумывались о том, что их окружает, чтобы они стали думать о заповедях. Чтобы слова «не убий» стали для них не просто формальностью. Понимаете, если мы это выполняем формально, это уже неплохо, но мы в любую минуту можем съехать в сторону. Если не будем знать причины этих заповедей, на одной морали «не убивай» не сможем продержаться. Из-за этого мы и видим, что мир убивает. У нас всех есть такое понятие «не убей, но... если на меня нападают, или в интересах государства нам велено причинить другому вред, мы это сделаем».

– А Библия не стала формальностью?

– Стала. Все заповеди превратились в формальную мораль. Вопрос: как оживить их в наших глазах? Чтобы они стали актуальными, а не догмами.

– Кислорода в нашей жизни хватает?

–Не хватает ни в образном мышлении, ни в буквальном. Может, на Урале с кислородом как-то получше, но Москва полностью задыхается во всех отношениях.

–С вашей точки зрения, каковы недостатки современной драматургии? И в чем ее достоинства?

– Если говорить о современном искусстве, много «чернухи» и в кино, и на сцене. «Чернуха» не приходит к нам с Марса или Луны. Это наша жизнь, где нашлось место алкоголю, наркотикам. То есть художники пишут о том, что видят. Конечно, жизнь можно преобразить, подать ее по-другому. Но, к сожалению, у авторов пока «такое» настроение. Мы не можем переделать пьесы, мы можем переделать авторов. Каждый из них искренне пишет, но у авторов мрачное настроение. Поколение с мрачным настроением. Подобное ощущение от страны в целом.

Я не согласен с таким видом искусства, пьеса все-таки должна разбудить в человеке светлые чувства, хотя и говорить она может о мрачном.

– А кто для Вас наиболее интересен из современных драматургов? И почему?

– Я очень люблю пьесы Тома Стоппарда. Особенно его пьесу «Аркадия». Стоппард – это такая фигура, которая сочетает в себе старый классический театр, еще шекспировский, а также постмодернизм, в эпоху которого мы вынуждены существовать. Мы – постмодернисты, как бы мы к этому не относились. Мы все время повторяем и используем одни формы. Стоппард для меня – ключевая фигура ХХ века вообще. Мне нравится нобелевский лауреат Гарольд Пинтер. Есть мои личные интересы, а есть объективное отношение. Василий Сигарев – очень хороший драматург, автор пьесы «Пластилин». Он мрачен, тяжеловат, и мой жизненный ритм не совпадает с ним, но то что Сигарев – драматург высокого класса, это действительно так.

– Ваше отношение к классическому репертуарному театру?

– В России классический театр, к сожалению, терпит крах. Это просто огромная катастрофа. Причины очень просты: в одном и том же помещении собраны люди, которые являются заложниками общей ситуации. Они вынуждены играть те роли, которые им назначил режиссер. У них нет художественного выбора. А едут к ним, особенно в провинцию, люди, которые хотят собрать денег или как-то нигде не устроились. И существуют единицы театров, где художественный руководитель, такой как Вячеслав Кокорин (Художественный руководитель нижегородского ТЮЗа, лауреат «Золотой маски» – прим. ред.) или Борис Мильграм (Министр культуры Пермского края, художественный руководитель пермского театра «Театр» – прим. ред.), например, где главный режиссер будет заботиться о развитии театра. В большинстве случаев это просто трясина и болото. Нет театральной реформы. Театр погибает. И людям, которые этого не хотят замечать, которые отстаивают выдуманную позицию репертуарных театров, просто удобно существовать в таких условиях. Просто выгодно получать дотации.

В основном это руководители больших театров, которые существуют за счет государства. Поэтому, мне кажется, актеров следует переводить на контракты, а оставить лишь несколько национальных театров в стране. Город должен только помогать помещением. Так происходит во всем мире. Это вполне нормально.

– Вы согласны, что именно провинция дает свежее дыхание искусству? Или же в столице сосредоточено все основное, а кругом – болото?

– Конечно, законодателем выступает столица, самое прогрессивное происходит, наверное, там же. Только я не думаю, что прогрессивное – значит духовное и глубокое. Я не ставлю знака равенства, потому что, скорее, это наносное. Больше модное. Но искусство – это не мода. Поэтому в провинции есть энергия подлинного, она, может быть, даже больше сохраняется, чем в столице. Хотя провинция – не лидер. Но еще раз говорю: интересное в Москве может быть подчас псевдоинтересным лично для меня. Это из области глянцевых журналов, любителей псевдомодного.

– Как развивается ваш проект «Движение. Кислород», как вы работаете с молодыми художниками?

– Проект «Движение. Кислород» не имеет финансирования, вот в чем его главная проблема. Мы работаем с людьми на уровне визуальной и телефонной помощи. Ко мне приходят ребята, рассказывают свои проекты. Я беру их сценарии, перенаправляю к продюсерам, но они там погибают. Для того, чтобы продвинуть проект по-настоящему, нужны деньги. Я бы сам хотел продюсировать некоторые интересные проекты с молодыми авторами, но ни у меня, ни у Феклы Толстой пока нет возможности. В новую постановку Фекла Толстая вкладывала личные деньги, к сожалению, не можем найти поддержку. Но «Движение. Кислород» существует в рамках морально-нравственной поддержки.

– Вообще на сегодня трудно ли молодому художнику заявить о себе?

– На самом деле, не столь трудно. Есть две позиции. В Москве, по крайней мере, существуют театры «Практика» или «Театр.doc», куда молодой человек может принести пьесу, быть услышанным. Вы можете прийти в центр города со своими друзьями. Вам не будут платить, но и вы не будете платить. Вы сможете поставить спектакль и быть уверенным, что вас увидят ведущие критики Москвы. Шанс, возможности в Москве огромные. Другое дело, какое у всего этого будет развитие. Например, для меня каждый раз большой труд поставить новую пьесу. Где ее поставить? Где взять денег на это? У меня есть только театр «Практика», но и у него тоже не всегда есть средства.

– Расскажите, у вас есть задумки на предмет создания нового фильма или новой пьесы?

– Я хочу снять фильм, но пока не могу раскрывать его секрет. У меня нет финансирования на эту картину, хотя я веду переговоры с одними государственными продюсерами. Со мной никто практически не хочет работать, потому что я коммерчески не выгодный режиссер. Фильмы, которые я делаю, не окупаются. Они не массовые, и, соответственно, если продюсер делает со мной фильмы, он понимает заранее, что средства будут невозвратные. Хотя, я думаю, можно сделать так, что и деньги вернутся...

И второе – я написал новую пьесу. Она называется «Танец Дели». Я нашел очень хороших артистов. Спектакль «Танец Дели» мы ставим в Москве, в театре «Практика». Вторая проблема – та же, что и с фильмом. Пока не нашли финансирования.

– Вы пишете пьесы в технике verbatim, предполагающей сюжеты, выстроенные на основе реальных опросов граждан на заданную тему?

– У нас есть такой проект. Мы хотим с Каролиной сделать спектакль о смерти по технике verbatim и обязательно воплотим его в жизнь. Наша самая большая проблема в том, что все мы категорически боимся и не хотим думать на тему собственной смерти. Мы хотим сделать спектакль о прекрасной смерти, а не о трагической. О том, что смерть – это не плохо, это естественно. И, возможно, по-своему прекрасно. Мы нечасто задаем себе вопросы: «Какую жизнь я прожил?» или «Что успел сделать?». Но как раз именно этот момент отношения со смертью делает нас стойкими, более сильными. Делает нас духовными людьми.

– Когда-то вы хотели поставить книгу Иова на сцене...

– Да, у меня была такая мечта. По мотивам, нечто подобное осуществилось в моей пьесе «Кислород» и «Июль». Герой «Июля» для меня – некий Иов. Но он не такой бунтарь. Книга Иова очень интересна, это противостояние человека и Бога. В конце все же Бог побеждает.

Мы все время так или иначе связаны с Библией. Библия – это то, что сегодня есть в нашей жизни. Это та нефиксированная вечность, это ментальность. Например, я не хожу в православную церковь, но я чувствую себя ментально православным, если так можно сказать, потому что мы внутренне такие.

– Какие книги Вы читаете? Какие зацепили в последнее время?

– «Тибетская книга жизни и смерти» у Согьял Ринпоче. Сейчас я читаю переписку выдающегося деятеля Бидии Дандарона. Он был перевоплощением одного тибетского ламы. Дандарон сидел в тюрьмах, в 70-е была опубликована его переписка. В 74-м он погиб за распространение религии – буддизма. Это удивительный по силе духа человек, его переписка просто невероятна. Книга издана маленьким тиражом в Петербурге. Мне очень хотелось бы сделать фильм про Дандарона.

– Вы читаете сетевую литературу?

– В Интернет я заходить побаиваюсь. Не бываю в блогах и социальных сетях. Сын этим увлекается. Мне кажется, нам все-таки необходимо живое общение.

– Есть любимый герой?

– Это Гектор из «Иллиады». Мы должны понимать, что Гектору предсказали, что в борьбе с Ахиллом он погибнет. Но тем не менее Гектор пошел сражаться. Тот, кто осознает это, делает большой духовный шаг вперед. Это герой, который знает, что умрет, но все равно сражается до конца. Не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы выиграть. Он сражается для того, чтобы победить, зная, что проиграет.

– А что вы вкладываете в понятие антигероя?

– Для меня антигерой, мистер Зло – человек, который пытается за счет других людей решить свои личные проблемы. Ради этого разжечь войну или продавать детям наркотики.

– Последний фильм, который вы посмотрели...

– Это фильм Чарли Кауфмана «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Это очень глубокий фильм, таких лент не было давно. Понравилась тема, которую затронул режиссер. Это о нашей жизни, которая распадается.

– В каком городе хотели бы жить?

– Хотел бы жить в тихом месте. Другой вопрос, как это связано с моей работой. Сегодня я живу там, где работаю. Это и Варшава, где я сейчас буду ставить спектакль, и Москва, в какой-то мере Пермь, где я тоже буду работать над постановкой. Вообще хорошо жить в лесу, в доме. Я, собственно, сильно городом и не интересуюсь, в основном просто занимаюсь делом. А так я больше домашний человек.

Хотя я родом из Иркутска, на Байкале мне удается бывать очень редко. Последний раз в родном городе был год назад, потом в Улан-Удэ, но на Байкале был совсем проездом. Хорошо по батюшке-Байкалу я путешествовал лет шесть-семь назад. Я думаю, мало людей на планете, которые полностью прошли это огромное озеро.