Максим Галкин: я бы убрал новогодние передачи

Ива Аврорина:
Добрый день, уважаемые читатели, слушатели, зрители НГС.НОВОСТИ, мы начинаем онлайн-встречу, в которой сегодня принимает участие шоумен, юморист и телеведущий Максим Галкин. Пожалуйста, задавайте свои вопросы.

Ответ:
Здравствуйте!

Виктор:
Вопрос про цензуру - внешнюю и внутреннюю. Есть ли она? Есть ли для вас табуированные темы? Если да - то что это - политика, юмор "ниже пояса", что-то ещё?

Ответ:
Цензура, безусловно, есть, есть внешняя. Телевизионные каналы стали более осторожными в том, что касается политического юмора. Если вы заметили, его сейчас на телевидении практически нет. В этом отношении я себя сам никак не ограничиваю. Как шутил, так и шучу, но если что-то не попадает на экраны, это не моя вина, абсолютно. Не могу сказать, что я прям за это держусь, что это для меня принципиальный вопрос, потому что, в принципе, на мой взгляд, сейчас время не политического юмора. Скорее, может быть, время журналистской сатиры. Я всегда шутил над тем, над чем мне хотелось шутить. Я не могу сказать, что мне сейчас хочется шутить про нынешнюю политику, она меня как-то на юмор не вдохновляет.
Что касается лично для меня табуированных тем, безусловно, это тема религии, изначально так было. Безусловно, я как человек шутящий мог бы сделать пародию на Патриарха, допустим, но я понимаю, что наше общество к такому не готово, в то время как западное всегда было к этому толерантно. Я помню, замечательный есть такой пародист Лоран Жерар, французский пародист. Он делал пародию на Папу Иоанна Павла Второго. Достаточно жесткую, если не сказать злую, даже для меня. Я понимал, что это смешно, но даже для меня как для зрителя это был перебор. Там было всё — от болезни Паркинсона до всяких особенностей. Но надо учитывать саму фигуру Иоанна Павла Второго. Он был вообще очень толерантным, демократичным и открытым. Поэтому до чего-то общество не дозрело, до чего-то — я, но, в принципе, я чувствую себя достаточно гармонично. У меня нет ни внутренних, ни внешних табу, которые меня бы тяготили как-то.

Эрик:
Здравствуйте!
Максим, если позволите - у меня несколько вопросов, которые хотелось бы задать.
1. К сожалению, в последнее время замечаю, что у многих юмористов, в том числе у Вас (ни в коем случае не хочу обидеть) есть, на мой взгляд проблема с обновлением репертуара, ибо в Ваших нынешних концертах можно услышать шутки и пародии, которые Вы исполняете уже несколько лет, и некоторые вещи из исполняемого Вами, как мне кажется, уже утратили свою актуальность. То, что номера так долго играются - плюс или минус? С какой переодичностью Вы освежаете свой репертуар?
2. Ожидаются ли новые объекты пародий? И с кем из стареньких Вам не хочется расставаться? Есть ли любимые образы?
3. Как Вы думаете, почему сейчас почти полностью исчез с экранов политический юмор? К примеру, Ваши политические пародии в последнее время не раз вырезали из эфира. Вам не обидно?
4. Вы до сих пор сами пишите себе номера? Кто помимо Вас этим занимается?
5. Что Вы можете пожелать и посоветовать тем, кто хочет стать артистом?

Ответ:
Начну с последнего. Бóльшую часть, процентов 80, я пишу сам. Всегда были какие-то авторы, которые писали оставшуюся часть. Во всех случаях, как правило, это была работа с авторами — я что-то придумывал, давал идею, прописывал идею, добавлял или убирал, все равно был редактором и соавтором этих номеров. К сожалению, не было никогда случаев, чтобы полностью написали номер, и я бы ничего не изменил. Хотя сейчас замечательный писатель Лион Измайлов написал номер, с которым я сейчас выступаю, его не было нигде в эфире. Я практически там ничего не менял, очень смешной номер. В том числе на политические сегодняшние темы. Что касается обновления репертуара. Репертуар обновляется часто. Действительно, в концертах, бывает, я исполняю и старые номера, которые были уже, но все равно, как правило, эта программа в большей части новая. Проблема в том, что по разным причинам до экранов новые номера не доходят.

Ива Аврорина:
По каким причинам?

Ответ:
Причина первая — весь политический сегмент в последние три года каналами убирается. Вне зависимости от того, какой это канал. Политический юмор полностью вырезается. Как правило, даже никто не копается, что можно оставить, что нет. Слышат фамилию Путин, значит, не нужно экспериментировать. Я никогда не настаивал, в принципе, чтобы это оставалось. Может, если настаивать, останется. Не знаю, у нас все какое-то вялое. У нас время немножко вялое и цензура вялая, слава богу. Такое ощущение, что они сами не знают, что им оставлять, что не оставлять, что ставить, про что говорить. Все немножко так оглядываются назад, а сзади, как правило, никто не стоит. Никто сверху с регламентом не стоит, не показывает, вот это можно, это нельзя. У нас скрижали, как Моисею бог, никто не выдавал. Заповедей нет. И вот кто во что горазд, кто как понимает. Генетически же очень сильна советская закалка, и я их не виню. Я сам одной ногой жил в этом времени. Память крови говорит о том, что лучше меньше, да лучше. Страх этот живет, естественно. Этот же страх периодически воскрешает фигуру Иосифа Виссарионовича, потому что вот как бы… У нас же все не решаются сказать, что он был диктатором, тираном. У нас все время боятся обидеть то тех, кто жил при нем, то тех, кто воевал при нем, то еще что-то. Время какое-то… Я почему так завелся — когда начинают говорить про внутреннюю цензуру, про внешнюю… все эти разговоры тоже льют на эту мельницу. Я поэтому и говорю, что я этим никогда не занимался. Мне, грубо говоря, по фигу — вырежут или не вырежут. Если бы мне не было по фигу, я бы сейчас говорил: товарищи, безобразие, зажимают. Да не хотите вы слушать эту шутку — не слушайте. Ну скажу я вам ее, скажу ее зрителю своему, какая мне разница. В этом отношении я чувствую себя абсолютно свободным. У меня нет никаких на этот счет угрызений совести, фрустрации и всего остального.
Другая проблема гораздо более сильная. Почему новых номеров нет. С одной стороны, ощущение, что у нас юмора очень много на телевидении — сейчас все смешат, это стало общим местом. Когда я начинал вести что-то, в конце 90-х – начале 2000-х, я всегда вел с юмором, потому что это основная моя профессиональная деятельность. На 90 % все были дикторами… благообразными. А сейчас… замечательный Володя Березин, я его обожаю. Профессионал, хороший ведущий, он создает хорошую атмосферу. Но он не старался быть смешным никогда. И это как жанр тоже существовало — красивый, интеллигентный ведущий. Сейчас у нас смешат все — могут смешить или не могут, все. Даже если нет какой-то подколки, это уже плохо. Даже если какая-нибудь премия, на том же вручении «Золотой граммофон», это одно из главный событий в музыкальной индустрии — вручаются премии. Все равно ведущие с шутками становятся главнее премии, они уже опускают эту премию вниз тем, что постоянно подкалывают. Задача другая уже — поржать. Отсюда ощущение, что юмора много, а программ, где юмористы выступают со своими программами, у нас практически нет. Где эти программы? При этом спроси у любого, ответят: да достал этот юмор. А где достал?! Например, появился в Новосибирске новый талантливый юморист. Не надо про меня говорить, я найду где выступить и как дойти до зрителя. Вопрос: где ему появиться со своими номерами?

Ива Аврорина:
В «Камеди-клаб»?

Ответ:
Нет, «Камеди-клаб» — это другой жанр. Там сидят люди за столиками, едят. Эти люди приучены к определенному уровню юмора. Если нет слова «жопа», если нет намека на мат, то это уже не так смешно. Это уже брутальная часть. Это очень хорошо, замечательно, но это маргинальная часть. Вы не можете взять этого артиста «Камеди-клаб», чтобы он выступил, никого не обидев, перед интеллигентной публикой. Вот интеллигентная публика в Академгородке, как я выступал в Новосибирске не раз. Ну не можете вы взять артиста «Камеди-клаб», чтобы он для них выступил. Они его освистают, если он будет выступать с тем, с чем он выступает перед столиками. Я и говорю: где ему выступить, где показывать номер? Я записал номера «Юрмалы», в прошлом году был юмористический фестиваль. Ну так его до сих пор не показывают. Там мои новые номера, но их не показывают. Я не знаю, почему их не показывают, спросите у канала «Россия».

Ива Аврорина:
Недавно были опубликованы исследования «Левада-центра»*, по которым рейтинг Сталина сейчас в обществе высок как никогда. Вы не боитесь сейчас, что часть поклонников от вас отвернется, скажет, что он не уважает Сталина?

Ответ:
Знаете, если кто-то из моих поклонников отвернется от меня, потому что я не уважаю Иосифа Виссарионовича, тогда я желаю этих поклонников кому-то другому. Еще раз говорю — у нас не сложились никакие новые идеалы. Наша страна до сих пор живет чуть истлевшим багажом Советского Союза. У нас не на что опираться, у нас нет новых кумиров, они не созданы, не образовались. Мы все равно выросли из того времени, поэтому идеологически телевидение и те, кто за это отвечает — я надеюсь, что у нас в государстве отвечает кто-то за идеологию, — они цепляется за это, потому что еще многие люди генетически это помнят, им это близко. Если все время по телевизору думать: а все-таки хороший он был или плохой, а правильно он сделал или нет… Конечно, люди начинают задумываться — им же по телевизору рассказывают. Никто же категорично не говорит. В Германии не рассказывают по телевизору: все-таки Гитлер, он был хороший или плохой? Что-то я не помню на немецком телевидении таких программ: а давайте все-таки подумаем, проголосуем — может быть, он все-таки поднял промышленность Германии, и за это мы должны быть ему благодарны. Как-то никто не ставит на одну чашу весов концлагеря, а на другую — поднятую промышленность Германии. А у нас все время ставят. А ничего, что крестьяне в таком положении были при Сталине? Почему-то это сейчас не вспоминают. Вспоминали в конце 80-х, как не давали паспорта крестьянам, как их не выпускали из колхозов. Сейчас рассказывают: смотрите в каком положении у нас фермерское хозяйство. Сейчас под шумок, я смотрю, эмбарго отменяют. Вот мне интересно, кто-то вспомнит про фермерские хозяйства? Потому что с таким воодушевлением говорили: мы сейчас поднимем фермерские хозяйства. У нас очень вовремя забывают про то, что нужно забыть, и очень вовремя вспоминают про то, что вспоминать не нужно.

Александр:
Государственное ТВ выступает как инструмент пропаганды, вам не противно работать на России-1?

Ответ:
Вы знаете, я абсолютно не считаю себя составной частью. Если мне не нравится, то, что делает Дмитрий Киселев, это не значит, что я должен уходить с канала, где он работает. Хотя бы по той причине, что тогда там останется один Дмитрий Киселев.

Ива Аврорина:
Ну может смотреть его меньше станут.

Ответ:
Кого? Прям. Если он нравится, что я могу поделать.

Ива Аврорина:
Я имею в виду канал.

Ответ:
Нет, послушайте, в этом отношении у нас все каналы находятся в равном положении — у каждого свой Киселев в той или иной степени. Это личный выбор этих людей. Но я отвечаю за развлекательную часть. Если я буду жертвовать возможностью людей смешить и говорить с ними на свою тему только потому, что мне что-то не нравится в политическом вещании этого канала, ну а не жирно ли это? Мало того, что эти позиции заняты теми людьми, чьи политические позиции я не разделяю, так я еще должен свое место терять, потому что мне не нравится? Нет, это слишком плохо, не хочу.

Галина:
Гуманитарное образование вам мешает или помогает? Большая часть вашей аудитории явно менее образована, чем вы, как удается найти то, что интересено зрителям и не противно вам?

Ива Аврорина:
Если кто-то не в курсе, Максим заканчивал РГГУ — историко-архивный университет, это очень качественное образование, одно из лучших в стране.

Ответ:
Я никогда себя не ставил выше аудитории, перед которой я выступаю. Я вчера выступал в Новосибирске. Тысячи людей сидят в зале. Для меня это — коллективный разум. Они для меня всегда умнее, чем я. Я никогда в жизни не позволю себе общаться со зрителем с ощущением, что я больше знаю. Во-первых, большие знания, они не подразумевают ум житейский. Есть очень энциклопедически образованные люди, которые, в принципе, идиоты. А есть люди, у которых три класса образования, обладают колоссальной житейской мудростью. Я вообще отношусь к образованию не как к обязательному фактору, а как к какой-то благости, которая дана сверху, родителями. Это как некий бонус. Счастье, когда это у тебя есть, но если этого нет, это не есть недостаток человека. Это первое. Конечно же, мне помогает образование. Я совершенно по-другому воспринимаю звучащий текст. Я сам пишу, сам придумываю что-то. Я работаю с живым словом, и то количество книг, которое я прочел для того, чтобы получить это образование, оно, безусловно, мне помогает. И очень часто мне это помогало и помогает. Когда я прочел того же Эрика Берна «Люди, которые играют в игры. Игры, в которые играют люди» (это психологическая книга), я использовал это в номере про Литвинову. Свои знания языков я использую, когда я приезжаю в Ташкент, говорю по-узбекски, в Азербайджане — по-азербайджански, в Израиле — на иврите. Мне легче выучивать большие тексты, легче произносить шутки, построенные на словесной игре. Образование никому, мне кажется, еще не мешало.

Ива Аврорина:
Что в 1993 году мотивировало юношу поступить на гумфак? Вы представляли, кем будете работать, на что жить?

Ответ:
Я не знал, кем хочу стать. У меня не было четкого понимания. В семье никогда не было настроя… даже разговоров не было, чтобы получать ту профессию, которая приносит больше денег. В моей семье вообще об этом не думал. Я не могу сказать, что моя семья имела какие-то большие блага материальные. Мы имели то, что отцу, который был на маршальской должности, полагалось по этой должности. Но не более того. Отец никогда не злоупотреблял своим положением. Всю жизнь, свое здоровье отдал Советской, потом Российской армии, будучи фанатично преданным своему делу. Будучи и инженером, и танкистом, и академиком двух академий, будучи человеком очень образованным. Мама тоже была очень образованной, она была кандидатом технических наук. В моей семье был культ образования. Считалось, что главное — получить высшее образование в хорошем вузе. У меня была склонность к математике и языкам. Пересечение этих двух наук мы нашли в лингвистике.

Ива Аврорина:
Вы потом еще в аспирантуре учились? И у вас с переводами была связана тема?

Ответ:
Да. И вот что интересно, по поводу интернета. В «Википедии» написано, что я поссорился со своим научным руководителем. Это является абсолютной клеветой, перепечатанной из желтого издания.

Ива Аврорина:
В «Википедии» же можно править…

Ответ:
Я не могу это поправить! Я через своих администраторов, через своих людей прошу это убрать, они это убирают, и с меня «Википедия» в мою статью просит доказательств, что я не ссорился со своим научным руководителем. И каждый раз я это убираю, через два дня они это вываливают, я убираю — они вываливают. Это нормально?! То есть мне надо взять моего научного руководителя, привести, сказать: вот он, вот я, мы клянемся… Что за бред?
Я завелся, у вас очень хороший кофе.

Ива Аврорина:
Вы думаете, туда что-то подмешали? :) Нет.

Ответ:
100 % — сыворотку правды.

Ива Аврорина:
Неправда, мы ничего не подмешиваем в наш кофе. :)

Михаил:
Замок посреди деревни с говорящим названием Грязь - это что, шутка филолога?

Ответ:
Мне кто-то предлагал переименовать деревню. Я говорил: слушайте, это же историческая деревня, с замечательным названием. На французский манер вообще замечательно звучит. Для тех, кто не знает, что такое грязь, для них, мне кажется, даже что-то герцогское есть в этом. Просто очень красивое место, красивый участок. На возвышенности, старые деревья. Не важно, как деревня называется.

Вениамин:
Все новогодние программы, праздничные концерты и т.д. мы видим одни и те же лица - уже много лет. Вы сами-то друг от друга не устали?

Ответ:
Я бы вообще сделал перерыв на месте телевизионных каналов. Я бы их убрал. Дайте отдохнуть людям. Я сотрудничаю, допустим, с каким-то каналом, сначала это был Первый канал, потом «Россия». У меня с ними замечательные отношения. Вот мне предлагают провести Новый год. Я честно скажу, что делаю это во многом потому, что у меня хорошие корпоративные отношения с каналом. Я веду программы, я в какой-то степени лицо канала. Если они Новый год празднуют и там есть все звезды канала, то и я там должен быть.
В принципе, я бы себя давно убрал из новогоднего эфира, потому что когда были первые мои концерты, немного по-другому воспринимался Новый год тогда. Сейчас телевизор в Новый год — это яркие обои. Никто не вслушивается так. Для меня почему это было важно. Потому что есть очень много одиноких людей, которые встречают Новый год в полном одиночестве. Иногда телевизор может спасти чью-то жизнь. Потому что человек сидит, и у него есть ощущение, что он причастен к большому на всю страну празднику. И это очень важно для этого человека. В принципе, для людей, у которых семья, — они сидят, они выпивают за столом, а там что-то шумит цветное. Вот они повернутся к телевизору — скажут: о, вот он сегодня в прикольном платье, мужик надел платье — смешно. Всё — повернулся. Другой скажет: «Ой, Галкин! Смешная шутка, подождите, не дали мне дослушать, ну ладно, с Новым годом».

Ива Аврорина:
Это обидно?

Ответ:
Да боже избавь! Почему это обидно? Просто выдавать хоть сколько-нибудь серьезную юмористическую драматургию в новогоднюю ночь очень сложно, бесполезно. Только в повторе человек может оценить — смешно или не смешно было. Люди смотрят за мельканием картинки. Поэтому я бы с удовольствием себя изъял из этого новогоднего эфира, о чем я не раз говорил, и Константину Львовичу говорил, когда я работал на Первом. Я говорил: «Можно я не буду в этом году?». Понимаете, юмор — вещь не сильно конвейерная. Его надо выдавать тогда, когда, как говорил Михаил Михайлович Жванецкий, писать нужно, как и писать, когда уже невозможно этого не делать. А вот эта обязаловка… Естественно, есть проблемы. Я никогда не был на нескольких каналах в новогоднюю ночь одновременно. При этом говорят, что я везде. А почему возникает такое ощущение? Потому что все остальные артисты, 90 %, они носятся туда-сюда. Вот попробуйте объяснить этому певцу: зачем ты снялся в трех новогодних огоньках, которые идут одновременно? Ну зачем? Еще бывает с одной и той же песней, в одном и том же наряде. Он здесь спел, там спел и там спел. В результате это сумасшедший дом какой-то. Соответственно, если я его представил где-то, у зрителя ощущение, что и Галкин там за ним бегал. Винегрет такой, каша. Помойка такая, простите. Помойка — это плохо, качество плохое. Тут свежие продукты, но даже если продукты свежие свалены в одну кучу, никто это есть не будет. Если вы спросите у артиста, зачем он бегал, он скажет: а как мне не бегать. Я откажу этому каналу, а потом он не покажет мой номер в той концертной программе. У нас же немного феодальная система на телевидении — они же не за деньги там бегают то, а бегают за отношения. Поэтому если ты откажешься сейчас, ты испортишь отношения с целым каналом на весь год. Потому что у нас все равно феодальная система. Феодальная. Феодала обидел — всё. Феодалу нахамил — всё, артиста нет ни на том канале, ни на этом. А что поделать? Характер такой у артиста или у этого писателя сатирика. У него такой характер. Он не виноват. Его характер надо отделять от таланта. Где у нас будут характер отделять от таланта. Нахамил-то характер, а талант отделили от канала. Он нахамил этому каналу, этому… сейчас на дециметровом вещает, всё. Пока не нахамит там.

Ива Аврорина:
А новые лица почему не появляются?

Ответ:
Нет, они появляются, почему. Еще раз говорю — негде им появляться. Во-первых, надо отдать должное, что в этом жанре в принципе очень редко кто-то появляется. В нем сложно обмануть, в нем нет фонограмм, нельзя дорогим клипом, деньгами отца, любовника, мужа… Нельзя пустить пыль в глаза. Люди либо смеются, либо не смеются, ничего тут не поделаешь.

Ива Аврорина:
Купить хороший текст.

Ответ:
А их нет, в том-то и дело, нет хороших текстов практически.

Ива Аврорина:
Много лет был КВН, который выпускал людей, которые пишут всем.

Ответ:
Он и сейчас есть. Я готовлю интересный номер на «Нику», вручение наград. Готовлю номер с двумя молодыми ребятами, выходцами из КВН. Они есть, но это авторы, с которыми надо работать. Это разные вещи. Это ребята, у которых есть определенные способности, но которые, как правило, распыляются. Они пишут сценарии, они практически не работают с сегментами юмористов. Профессиональные юмористы — это очень жесткий отбор. Здесь нельзя, как в телевизионном сценарии, написать и сказать, что это смешно. Проверится тут же — смешно или не смешно. И таких авторов, как Аркадий Хайт… сейчас есть Измайлов, но он уже 50 лет пишет. Новых не появляется. Есть Измайлов, был Хайт. Есть авторы, которые перешли уже в писательское качество, — Альтов, например, он уже писатель, у него не прикладной жанр. Как и Михаил Жванецкий, он уже классик. А эти авторы не развиваются. Им чтобы развиться, нужно попасть, условно говоря, в атмосферу советской эстрады, когда автор и артист, как это было, Жванецкий-Райкин, Хайт-Хазанов, Альтов-Хазанов… Когда это была спайка, совместная работа. Так же как в случае Резника и Пугачевой. Не просто приходил с улицы Резник и давал текст Пугачевой. Он жил в ее квартире, они вместе что-то придумывали. Это был тандем. Как Ильф и Петров. Не просто надо быть талантливым Резником. Надо постоянно иметь этот пинг-понг с тем артистом, который является твоим выразителем. В наше время много коммерческих соблазнов, авторы, понятно, им надо семьи кормить, и они размениваются на коммерческую писанину, они исписываются. У них нет артиста, который постоянно бы приносил заработок, но при этом было бы постоянное творческое развитие. Они должны попадать в лабораторию. А куда они попадают? На наше телевидение, которое шлепает вот эти вот бесконечные концерты туповатые и подводки бесконечные.

Алексей:
Добрый день!
Если Вы в курсе ситуации с постановкой оперы "Тангейзер" в Новосибирске, то плиз дайте свой комментарий ситуации. Имеет ли право власть вмешиваться столь беспардонным образом в творческие воззрения творца?

Ответ:
Это никогда не имело бы такой широкого успеха, если бы не православные активисты, я думаю. Мне кажется, надо проставиться этим православным активистам, которые сделали такую вирусную рекламу.
По поводу вмешательства церкви. Во-первых, я вообще считаю, что церкви надо быть по-самостоятельней. Церковь очень прикипела к нашей власти. Такая любовь какая-то нездоровая, мне кажется. Им надо друг от друга отдохнуть, честное слово. Церковь может возмущать всё, что угодно. Более того, они наверняка могут, и я их понимаю, потому что для них Христос — это не персонаж. Я понимаю, они могут в рамках стен собора возмутиться и своим прихожанам сказать, чтобы они не ходили на такие постановки, и это их право. К тому же, я думаю, у них есть их телевидение, их радио, их пресса. В принципе, я думаю, что в нынешние, достаточно циничные по отношению к религии времена церковь должна защищаться, 100 %. Просто, понимаете, не должно быть этой спайки. Церковь может выходить с плакатами, имеет право на демонстрации, я считаю. Почему нет? Если митинг разрешен, я не вижу отличий церкви от любой другой организации. Абсолютно они имеют право на это. И кричать, и кто-то, наверное, может плюнуть в лицо режиссеру, потом немножко отсидеть за хулиганство. Но имеет право.
Но вот эту вот связь порочную порвать бы, чтобы не было телефонного права. И не только у церкви, у любой другой организации. Вот что самое страшное. Это, наверное, и называется коррупцией. Чтобы суд, другие органы государственной власти, МВД не брали под козырек по телефонному праву: я тебя причастил, ты мне оперу закрой. Вот что плохо. Сложно нападать в этом плане на церковь. Они ничем не отличаются от богатой нефтяной компании, я не имею в виду духовную наполненность, безусловно. Любая организация негосударственная начинает от имени государства чем-то заниматься — вот что страшно. Сегодня «Тангейзер». Да, может, мне тоже не понравится эта опера. У нас были постановки, когда Гамлет носки нюхал, но это вопрос уже творческой дискуссии о состоятельности автора. А если это уже законодательно — это напрягает, когда такое возможно. Я бы, например, каких-то вещей себе не позволил. Не потому что я там церкви боюсь, а потому что я боюсь оскорбить чувства верующих, допустим, словом каким-то. Я не считаю, что это так необходимо — на эту тему шутить. Ну, можно рассказать анекдот какой-то, но мы же и на кухне рассказываем анекдоты, которые мы не можем рассказать своей маме, например. Есть какие-то табуированные темы. И в этом отношении для меня лично эта тема тоже табуированная. Но вот спайку я бы убрал. Но как ее уберешь. Это только десятилетия пройдут, когда она исчезнет. При хорошем, так сказать, развитии событий.

Сергей Кюббар:
Дорогой , Максим, скажите трудно ли шутить в России, особенно ,когда в стране не до шуток?

Ответ:
У нас страна отличается тем, что у нас вообще редко до шуток. У нас промежутками спокойствие такое относительное, когда люди начинают думать о светлом будущем. Но очень быстро их возвращают в мрачное настоящее. И мы начинаем говорить, что нам не до шуток. Я считаю, что при любом времени всегда до шуток, потому что юмор всегда помогал. И вот этот замечательный фильм, который жуткий, «Жизнь прекрасна», когда отец в концлагере делает так, чтобы у мальчика не осталось травмы на всю жизнь, если он выживет. Чтобы он подумал, что концлагерь — это игра.… У нас, конечно, не концлагерь, слава богу, у нас не так всё плохо, не так уже трудно. Еще раз говорю, это я не говорю с высоты своего положения, чтобы кто-то не сказал: конечно, тебе не трудно. Я имею в виду психологический аспект, особенности управления нашей страной. Конечно, все времена непростые, но шутить надо.

Петр:
Кризис как-то на вас отразился? Стало ли меньше корпоративов или гастролей?

Ответ:
Безусловно, я это ощущаю. Для моего уровня заработка это не так критично. Но все равно я хожу в магазины, я вижу, как поднялись цены. И не только на те продукты, которые, так сказать, являются предметом роскоши. Конечно, это ощущается. Меньше стало так называемых корпоративных праздников, на которых я выступал. Безусловно, на всех сказывается.

Ива Аврорина:
Недавно было интервью с психологом, где говорилось про особенности поведения людей. Говорилось, что либо человек присоединяется к агрессии, и тогда он себя чувствует сильным, его это вдохновляет, он ищет врага, на него нападает, и его это как-то подпитывает. Если человек не присоединяется к этому, то начинается депрессия, подавленность, ощущение безнадежности. Вы считаете, то, что вы делаете, может как-то помочь справиться с этой ситуацией?

Ответ:
Конечно, люди уходят с моих концертов в хорошем настроении. Темы моих выступлений разные. От будней до политики. Всё, над чем я шутил всегда, над тем и шучу. Единственное, я делаю это по-доброму. У меня нет злобного юмора, потому что я в принципе человек не злой. Внешних и внутренних врагов я не вижу, сколько бы мне их ни показывали. Я это не понимаю. Поэтому к психозу с поиском врага я не присоединяюсь. В депрессию тоже не впадаю. У меня спокойный взгляд на жизнь. Когда есть что-то — хорошо, когда что-то теряется — ну что ж поделать, такова жизнь. Единственное, за что я беспокоюсь, — это здоровье близких, детей, жены. Вот это да. Но все остальное… знаете, лишь бы не было войны. То, что сейчас происходит, не сильно на войну похоже, хотя кто-то называет войной, но все равно бывает хуже. Дай бог, чтобы было так, как сейчас.

Ксения:
Как жить в фокусе пристального внимания прессы, для которой нет моральных запретов - вспомним историю с корреспондентом Лайфньюз, которые приставали к врачам больницы, в которую привезли Рязанова и многое другое. Слава стоит того, чтобы отказаться от нормальной жизни?

Ответ:
Абсолютный цинизм. Я могу рассказать про более циничный случай 11-летней давности, когда не было еще Life News в проекте даже. Умирает моя мама, и мне знакомая из «Комсомольской правды» говорит, что издание готовит обложку с могилой моих родителей. Так оно и вышло, у меня дома сохранился этот номер. То есть на обложке свежевыкопанная, с венками могила. Мои родители не публичные люди, они не артисты. К тому времени два года уже не было папы. Естественно, мне это было неприятно. Газета «Жизнь» села на дерево снимать процессию похоронную, притом что у нас была охрана и так далее. Я спрашиваю: можно ли убрать обложку? Знаете, что мне ответили? Как мне рассказали, ответ был такой: «Если что-то взорвется, если будет теракт, тогда будет другая обложка. А пока это главное событие».
Все меняется. Если я не буду вообще общаться с журналистами — а среди них есть достойные люди, — это, к сожалению, не изменит журналистику. Это не является таким весомым аргументом, чтобы мое игнорирование кого-то вылечило. С другой стороны, меняются люди, в той же «Комсомолке» работает сейчас замечательный корреспондент Маша Ремезова. Она узнала, что у нас родились дети, а мы это не афишировали, и нам удалось сохранить и существование суррогатной матери в тайне, и ее пребывание в Москве в тайне. Дети родились, неделю были в центре у Курцера. Никто про это не знал. Алла забирает детей в пятницу из центра «Лапино». И ночью ее провожают одиннадцать докторов. Никто не сдал, понимаете. Уже какие-то слухи разошлись, видимо. И ночью с пятницы на субботу один из журналистов сообщества «Комсомолки» выкладывает, что какой-то человек ему сказал, что у Пугачевой и Галкина родились дети. И Маша Ремезова мне звонит в субботу утром. Надо отдать должное, может, у них такая сейчас политика, может, это касается только меня, она спросила, правда ли это. Я сказал, что это правда, но вы уже не сможете ничего снять, дети уже дома, их забрали. Я попросил ее потерпеть до официального объявления в 18:00 в воскресенье вечером. Они честно терпели в течение полутора суток, ничего не написали, сдержали слово, не вышли с этим, пока я не отзвонился. Я сказал, что за это расскажу, какой пол у детей.

Ива Аврорина:
Стоит ли слава того, чтобы отказаться от нормальной жизни?

Ответ:
Человек ко всему привыкает. Я абсолютно к этому спокойно отношусь. Мне приятно, когда люди просят автограф. Мне очень нравится, когда ты узнаваем, что люди улыбаются. Плохо, когда это заканчивается. Актерский век не так долог. Поэтому я хочу сказать, что это здорово. Что касается какой-то опасности, в какой-то степени я чувствую себя защищенным — люди и защитить могут, в какой-то степени они тебе не чужие. Мы идем как-то с Аллой пешком из зала «Дзинтарс» в Юрмале после новой волны вечером. И за нами бегут шесть папарацци с фотоаппаратами, фотографируют нас со всех сторон. Спрашивают, не боимся ли мы так идти. Алла говорит: «Что нам бояться — вы же с нами».

Евгений Басин:
Максим, здравствуйте.
Представьте себе ситуацию.
Вы идёте поздно вечером, и в тёмной подворотне на вас нападает человек. Завязывается драка.
Человек вооружен и отступать не собирается.
И, вдруг, вы понимаете, что напавший на вас - Пушкин Александр Сергеевич.
Возникает дилемма: если вы начнёте активно сопротивляться, то убъете Пушкина - Солнце Русской Поэзии, и он не напишет никогда уже более своих гениальных стихотворений.
Если же не окажете должного сопротивления - он зарежет вас .
Как вы поступите в такой ситуации?

Ответ:
Это смешно. Во-первых, если я узнаю в нападавшем Пушкина, я решу, что мне нужно уже лечиться. Надо было хоть какого-то классика современного все-таки. С Евгением Александровичем Евтушенко я знаком. Вот тут надо поставить меня перед экзистенциальным вопросом. А так, Пушкин если, я в обморок упаду.

Ива Аворина:
Евтушенко — не солнце русской поэзии, как ни крути, какой бы он прекрасный поэт ни был.

Ответ:
Луна советской.

Ива Аврорина:
Луну советской смогли бы стукнуть?

Ответ:
Нет, конечно. Я лучше получу синяк от Александра Сергеевича и потом буду говорить, мол, знаете, чьей рукой синяк был поставлен? :) Самого! И когда синяк будет сходить, я буду его подкрашивать, чтобы свежее был.

Поляков Игорь Анатольевич:
Здравствуйте Максим Меня зовут Поляков Игорь Анатольевич мне 28 лет похож на вас. Очень хочу устроиться к вам на работу. Четыре образования школа. Техникум Дизайнер одежды. НГТУ художественная обработка материалов. Теперь и аспирант НГТУ скоро получу степень. Не глупый. Опыт работы на ТВ есть. Могу быть и вне кадра. Спасибо за вчерашний концерт. Вы молодец спасибо вам.

Ответ:
Спасибо. Уважаемый Игорь Анатольевич, 28 лет. Отвечает вам Максим Александрович Галкин, 38 лет. Я не выдержу такой конкуренции рядом :) Вы слишком хороши, еще и на меня похожи. Это очень опасно.