«Неугодный народ». Репортаж из эстонской деревни в Сибири, где и сейчас говорят на родном языке

До семи лет Аркадий Тарьян говорил только на эстонском языке. Когда пошел в первый класс, в деревню приехала новая учительница — она знала только русский. Педагог и дети не понимали друг друга, но учеба продолжалась. «Сначала весь класс плакал от русского языка», — вспоминает Аркадий. С этого момента в поселении Анценск Викуловского района Тюменской области начались перемены.

Русский язык постепенно вытеснил эстонский. Часть людей переехала на историческую родину, а часть осталась — они по-прежнему живут в Анценске. Между собой говорят на родном языке и общаются с близкими из Эстонии. До 2022 года в тюменскую глубинку каждый год приезжали из Таллина и Тюри и отмечали национальный праздник.

Рассказываем, как к нам попали жители Северной Европы, почему их предки не уезжают из глубинки и как Анценск продолжает существовать, когда Эстония и Россия стали друг другу недружественными странами.

Указатель с названием деревни Анценск появился только в 2019 году. До этого было несколько попыток переселить сельчан, чтобы не тратить деньги на ее содержание. Они сразу отказывались: отсутствие дороги в родной деревне и перспектива жить в квартире — не аргументы.

Сейчас в Анценске четыре дома, где живут эстонцы. До села Коточиги — 4 километра по колеям и грязи. Добраться туда два варианта: пешком или на высокой машине. Мы едем из Коточиг в Анценск на «Ниве» главы сельского поселения Алексея Романова. По дороге глава рассказывает про местных, которые уехали на СВО, и о том, как важно собирать гуманитарную помощь.

— Вы замечаете различия между эстонцами и остальными селянами? — начинаю разговор.

— На гуманитарную помощь не хотят скидываться, — говорит глава.

Сначала заезжаем к дому Юрия Корге. Он поедет с нами, потому что ему нужно в Анценск к брату Лео, которого Юрий навещает каждый день.

— Он у нас медовуху гонит! — перед встречей с усмешкой уточняет Алексей.

Из дома выходит Юрий, улыбчивый и разговорчивый. Алексей спрашивает про полную спортивную сумку медовухи у него в руках, но тот пропускает вопрос. Через полчаса оказываемся в Анценске. Резиновые сапоги на дороге вязнут и скользят в грязи. Все жилые дома уместились на одной улице — деревянные фасады не покрашены, от этого постройки кажутся заброшенными. «Вряд ли с вами согласятся здесь разговаривать. Они скромные», — предупреждает Юрий и пытается постучать в дверь соседу.

Эстонцы переселились в Викуловский район после 1909 года. Здесь они жили хуторами — в каждом по одной семье. В это время премьер-министр Петр Столыпин проводил аграрную реформу. Задачей эстонцев было развивать сельское хозяйство. От властей они получили по 150 рублей подъемных на покупку лошадей, коров, сельхозинвентаря. С собой привезли необычные для местных европейские плуги и маслобойки. На хуторах были своя пимокатка, маслозавод, ветряные мельницы и кузницы. Семьи держали коров, овец, свиней и пчел.

Русские нанимались на работу к эстонцам, приезжали купить мед или кровяную колбасу. По выходным на хуторах устраивали гулянья — на них собирались местные из соседних поселений.

Переселенцы говорили на эстонском, сохраняли обычаи протестантства. Местные сами крестили детей и отпевали умерших. Из Эстонии некоторые привезли церковные книги.

С 6 на 7 июля отмечали языческий праздник Яанов день. Каждый год он проходил возле березовой рощи. На поляне возводили сцену, занавес обвешивали белыми простынями — их приносили местные жители. Эстонцы надевали народные костюмы: женщины — льняные рубашки, юбки и вышитые цветами набедренники, мужчины — штаны, кафтаны и фетровые шляпы. Они играли костюмированные спектакли, пели на родном языке, играли на скрипке и каннеле. Еще в этот день разводили костер из березовой древесины и прыгали через него.

Эстонцы готовили национальные блюда: мульгикапсад (блюдо из капусты, свинины, перловой или ячневой крупы), кровяную колбасу, оладушки на бараньей крови, климпи суп (галушки из молока на жирном бульоне), мецо сусть (жареное с луком сало, залитое молоком, в него макали картошку).

— Эстонцы раньше не ели сырое сало, только копченое или жареное, но русские научили их есть соленое. Русские же полюбили эстонскую мецо сусть и кровяную колбасу, — приводит в своем исследовании отрывок из воспоминаний местных жителей Наталья Филимонова, учитель школы села Коточиги.

Для детей на одном из хуторов была школа — в нее ходили латыши (они тоже попали в Викуловский район по Столыпинской реформе) и эстонцы разных возрастов. Хозяин дома выделил комнату в своем жилье для учительницы, она преподавала на эстонском языке. Когда Эстония отделилась от России, стали учить на русском — дети его не понимали. Через время вновь вернулись к родному языку.

— Бывало, мальчишки раздерутся и кричат на всех языках. И не русский — на русском, эстонец — на эстонском, а каждый на всех языках. Эстонцы и латыши переводили на свой язык русские песни, которые им понравились, — вспоминали местные.

Дедушка Лео и Юрия Корге переехал в Викуловский район из южной Эстонии. Сначала Антон (ударение падает на А) жил под Ермаками на хуторе — «у него была мельница, кузня, водопилка». Когда его раскулачили, переехал в Анценск. Внуки вспоминают, что, по рассказам местных, тогда на месте деревни не было ничего — даже деревья, из которых сейчас образовался густой лес, сельчане сажали сами. В поселении Антон познакомился с будущей женой Июлией.

— Когда начались репрессии, деда посадили на девять лет. Обвинили в незаконном производстве оружия. В тюрьме он строил Беломорканал. Прапрабабушку по маминой линии расстреляли. А бабушку посадили за то, что с поля набрала зерна. Из тюрьмы она так и не вернулась. Мою маму воспитывала мама дедушки, — рассказывает Лео.

Родители Корге познакомились в Анценске: мама работала продавцом, отец бригадиром в свиноводстве. У пары родилось четверо детей: двое сейчас в Викулово, Юрий с женой в Коточигах. Только Лео остался в Анценске и продолжает жить в доме родителей.

Лео 64 года, до пенсии он работал главным зоотехником в Коточигах. По отчеству просит его не называть — здесь не принято. Он производит впечатление интеллигентного человека: говорит грамотно и часто иронизирует над собой. У Лео острые черты лица: тонкий нос и выразительный подбородок. Еще внимание привлекают ровные белые зубы. Аналогичное я замечаю у всех эстонцев.

Лео в шутку упоминает, что раньше любил выпивать, сейчас уже нет — начались проблемы с сердцем.

— Живу один, брат постоянно приезжает. Мы все хорошо общаемся между собой. Из Викулово каждую субботу приезжают эстонцы, — улыбается Лео.

В 1970-х из деревни уехали некоторые родственники Корге. В Таллине сейчас живет родная тетя Лео с семьей. В Эстонию из Анценска в 1985-м переехала и его бывшая возлюбленная с дочерью. С папой она познакомилась только в 25 лет, когда приехала в деревню. Лео вспоминает, что разговаривать с дочкой не получалось, потому что «есть таллинский эстонский, а есть деревенский». Это была их вторая встреча: на первую Лео не пришел — не смог найти в себе смелость.

— А как разговаривать? Она на русском не умеет. Переводчик был, одноклассник из Эстонии. Нам и сейчас сложно общаться, тем более, как по телефону разговаривать? — смеется Лео.

Он говорит, что дочь на него не обижается и сейчас приглашает переехать в Таллин. Сам Лео был в Эстонии шесть раз. Впервые поехал сразу после армии, в 1982 году.

— Тогда в Эстонии уровень жизни был выше. Там зарплаты были по 400 рублей, а у нас 150–200 рублей. Там воздух другой, запах другой! Там здания другие! Люди там другие. Эстонцы очень честные. Если говорят — делают. Суровые они, необщительные. Но любят страну и народ, — говорит Лео.

У Лео нет телевизора. Дома у него стоит усилитель интернет-сигнала, чтобы можно было смотреть видео.

Его брат, Юрий Корге, вежливый и обходительный. Раньше он работал агрономом и бригадиром. Сейчас вместе с Лео разводит пчел и по-прежнему носит почту. Задача знакомить с жителями деревни на нем: Юрий просит местных жителей поговорить с нами и сглаживает ситуацию. К примеру, если кто-то говорит о выпивке, он переводит тему.

В 1918 году Эстония стала независимой. Часть эстонцев уехали на родину, а часть остались в Викуловском районе. В конце 30-х на хуторах начались репрессии — они коснулись преимущественно мужчин.

После коллективизации с хуторов всех жителей насильно переселяли. В это время появилась деревня Анценск. Ее назвали в честь эстонского города Антсла, из которого была большая часть переселенцев. По данным, которые собрали по воспоминаниям местных, в деревне было порядка сорока домов. Улицам и рекам названия не давали. В 30-е в Анценске образовалась сельхозартель «Эстлане» — переводится как «эстонцы». Местные разводили лошадей, песцов, свиней, крупный рогатый скот, овец, птицу — было девять ферм, три дойки.

В деревне была школа, до войны местные учились там. Потом дети ходили за четыре километра в Коточиги. В 50-е в Анценске снова появилась начальная школа. Сначала там некоторое время преподавал эстонец. Ему на смену пришла русская учительница Евдокия Чернова. Ее дочь Валентина рассказывала в газете «Красная звезда» о работе мамы. Преподаватель жила в Анценске — одна комната в доме была спальней, другая — классом для занятий.

— Дети приходили в школу только потому, что это нужно было делать. Они не понимали языка, не понимали, о чем говорит учитель, что от них требуют. Аркадий Тарьян (один из местных жителей. — Прим. ред.) в ту пору уже кое-что кумекал по-русски, да к тому же был способным учеником, поэтому был своего рода переводчиком между учителем и учениками, — передает Валентина воспоминания мамы.

Валентина вспомнила историю, которую любила рассказывать мама.

— Однажды, знакомясь 1 сентября с новыми учениками, она спросила мальчика: «Как твоя фамилия?» Тот говорит: «Как». Мама переспросила его: «Ты меня не понял. Я спрашиваю, как твоя фамилия?» Он опять отвечает: «Как». Оказалось, его звали Каак Володя.

Со временем, вспоминает Валентина, для мамы построили дом, в деревне появился новый магазин, в сельском клубе по субботам показывали фильмы.

Разъезжаться стали после войны. Коммунистам предложили уехать в Эстонию, чтобы установить там советский строй. Некоторые уехали на историческую родину по своему желанию, кто-то переехал в другие города области или села Викуловского района.

В 2003 году в Анценске жили 27 эстонцев. Почту привозил Юрий Корге, местные обязательно заказывали эстонские журналы и газеты. Магазин закрылся, и вместо него раз в неделю приезжала автолавка с товаром. В 2008 году в Анценске жили уже восемь эстонцев.

Аркадий Тарьян запомнил Анценск большой деревней: в его детстве там было две улицы и по обеим сторонам стояли дома. Каждый год отмечали Яанов день, на праздник приезжали из Эстонии и со всего района.

— Мы раньше компаниями играли в игры, с гор катались. Мужики колесо на березу затаскивали и поджигали. Позже стали разводить костер на земле, — вспоминает Аркадий. — Помню, мама готовила капусту с мясом — у них, видать, было принято. И до сих пор люблю это!

Бабушка и дедушка Аркадия переехали из Эстонии «за лучшей жизнью, потому что в Сибири было много земель». И уехали в Прибалтику, когда наступил «один прекрасный момент». Их дочь осталась жить в Викуловском районе. Она познакомилась с русским парнем из деревни Калинино, у них родился сын. Аркадий говорит, что когда ему было два месяца, родители расстались. С папой никогда не общался и знает только место его захоронения, а о нем самом ничего. С мамой и сестрой Аркадий жил в Анценске до 19 лет.

В 19 лет Аркадий переехал в Коточиги, женился и работал здесь директором дома культуры. В Эстонии сейчас живут его родные тети.

— В Эстонии я бывал один раз за всё существование. Приехал туда и давай со старшей тетей разговаривать по-эстонски — мы друг друга понять не можем! Диалекты-то разные. Мы же в деревне не по-литературному разговариваем здесь! И перешли с ней на русский, — смеется Аркадий.

Сейчас Аркадию 77 лет. Себя он называет сибирским эстонцем, хоть и с трудом вспоминает родной язык.

— Между нами (имеет в виду между русскими и эстонцами. — Прим. ред.) сейчас никакого деления нет. Мы живем все дружно и весело. Я считаю себя больше эстонцем. Я даже в паспорте так записан. У меня даже фамилия эстонская — Тарьян. На мать я больше похож.

— Tere! — уверенно начинает приветствие на эстонском Аркадий. Долго пытается продолжить предложение, перебирает буквы и сдается. — Приятно было вспомнить наш эстонский народ!

Мы идем по Анценску вместе с главой поселения, Юрием и Лео Корге. Делаем первую попытку зайти в дом на краю улицы, сначала договориться с хозяевами пытается Юрий. Выходит из дома, руки держит в замке за спиной и говорит: «Они гриппуют». Лео смотрит на брата и улыбается. В доме, куда мы пытались зайти, живет дядя Корге вместе с женой и племянником. Последнего в деревне нет — ушел на заработки. Юрий говорит, что он работает грузчиком в соседнем селе и до сих пор живет с дядей, потому что «умственно не развился».

— И хорошо, что его нет. А то подумают, что все эстонцы такие, — смеется кто-то из братьев.

Идем дальше. В одной из оград видим дом с одним маленьким окошком на фасаде и без сеней. В нем когда-то жил Роберт. «Нет ничего особенного в доме. Просто сделали тяп-ляп», — уточняет Лео на мое удивление размерами постройки.

— У Роберта был такой же дом в Эстонии. Он пять лет в нем жил, потом пять лет в Эстонии. Раза 3–4 кочевал так. Потому что женился и разводился, — говорит Лео.

Внутри две комнаты и баня — в эстонских домах не принято строить для нее отдельное здание. Сейчас парилкой пользуются местные. Мы просим открыть дверь посередине. Неожиданно Юрий обращается к брату на эстонском — он говорит короткую фразу, получает ответ и с улыбкой объясняет нам: «Зайти внутрь нельзя — ключ потеряли».

На территории ограды пасутся овцы — это животные Лео. Всего у него 13 взрослых и 13 маленьких овец. Раньше, говорит Лео, их было больше — часть съели волки. В этой же ограде стоят снегоход и машина — местные любят ездить на охоту и рыбалку.

К нам присоединяется еще один житель деревни — невысокий мужчина со скромной улыбкой. Владимир Тассо вышел из дома по просьбе Лео. Он о своих предках знает немного.

— Маму звали Хильда Филипповна Вильямсон, она жила в Салтыкова. Отец Леонард Густович Тассо приехал с Карула. Бабушки и дедушки жили на хуторах в трех километрах отсюда.

У Владимира четыре брата. В Эстонию в 1980-м уехал только один, сейчас он живет там с русской женой.

— Звонит раз в месяц. А раньше каждый год сюда в гости приезжал! Хотел бы я в Эстонии побывать? Может, хотел бы. К брату сейчас не попадешь, недружественная страна же.

Сам Владимир после армии проработал в совхозе несколько лет, потом стал заниматься хозяйством — сейчас у него 60 голов овец. В 57 лет устроился сторожем в агрокомплекс.

— Сейчас мыслей никаких нет. Надо сокращать подсобное хозяйство. Одиноко не бывает. Когда здесь жил Лева Корге, я к нему постоянно ходил. Бухали, — искренне говорит Владимир.

Заканчиваем говорить с Владимиром и идем к следующему дому. Там один живет Андрей Ципп. Юрий кричит: «Андрюшенька, выйди поговорить!» Но дверь не открывают, и через некоторое время хозяин выходит из леса, который находится по соседству. И несмотря на уговоры, отказывается общаться.

Идем по грязи вместе с Лео и Алексеем.

— Мне было 30. Раньше надо было ехать! А сейчас куда? Поздно. Мне в Таллине тетка показывала жилье за 25 тысяч местных денег. Но я думал, что приеду позже. А потом — бац, и страны-то нет! И денег нет! — рассуждает Лео.

— А сейчас он в Эстонии не нужен! — весело добавляет глава.

— Я бы переехал в Эстонию к дочери. Но кто я там буду? Дочь сейчас замужем, трое детей. Они хорошо живут, — говорит Лео. — Есть тетя Наташа, она постоянно звонит и спрашивает: «Вы когда на нас нападете?» И так три раза. Когда Союз был, все вместе жили и все вместе работали, — добавляет он.

Четыре года назад в Анценск постоянно к своим родным приезжали эстонцы. Всегда привозили с собой сыр и черный хлеб — «таких продуктов в России нет». Вместе навещали могилы близких, отмечали праздники и между собой, как умели, поддерживали разговор на эстонском. Сейчас встретиться родным невозможно — время на дорогу между странами увеличилось в разы. Жители Анценска не представляют, как добраться туда из-за отсутствия визы и финансов.

Говоря о Столыпинской реформе, из-за которой эстонцы оказались в России, Юрий Корге однозначно говорит: это было хорошо для их народа.

— Они землю смогли освоить. Зло было, когда коллективизация началась, ликвидировали людей. Практически все мужики, которые жили здесь, были репрессированы из-за национальности. Ни одного не осталось. Неугодный мы народ, — объясняет Юрий.