«Тебя бомбят, а ты делаешь». Шустрая Маша училась на снайпера, прокладывала рельсы под артобстрелом и 9 мая отмечает 97 лет

9 мая сибирячка Мария Федоровна Сереченко отмечает сразу два праздника: День Победы и день рождения. В этом году — 97-й. На первый взгляд, самая обычная российская старушка, разве что одета и причесана как на праздник. Но по ее истории жизни можно писать книги и снимать художественные фильмы. В Великую Отечественную войну маленькая худенькая девушка Маша восстанавливала железную дорогу в Карелии, спасала раненых, попадала под обстрелы и вернулась с войны домой только в 1946 году. Не меньше потрясает и настоящее Марии Федоровны: несмотря на почтенный возраст, она живет на две страны. Часть ее большой семьи — в России, другая — в Казахстане. Журналисты НГС воспользовались случаем познакомиться с бабушкой-ветераном и убедились: это не родня по очереди заботится о немощной старушке, а сама баба Маша присматривает за детьми, внуками и правнуками.

Прежде чем читать эту вдохновляющую историю, посмотрите короткий ролик — Мария Федоровна всё расскажет и покажет вам сама.

— Я мелкая была, шустрая, — как девочка, хохочет Мария Федоровна, рассказывая о том, какой была 70 лет назад.

Глядя на нее, веришь. За считаные дни до своего 97-летия она такой и осталась, несмотря на то что лицо в морщинах, руки в темных крапинах времени, а слух с годами ослаб.

Ловкая, подвижная, озорная Маша как будто выглядывает из-за маски умудренной годами старушки: ловко я вас провела, а?!

Начало войны застало пятнадцатилетнюю Машу Зеленскую в дороге: школьники возвращались поездом из Ташкента, со сбора хлопка. Страшную новость принесла проводница, но поначалу ни девочка, ни ее друзья совсем не испугались:

— Глупые были, — объясняет Мария Федоровна. — Не понимали, что происходит… Я домой когда приехала, смотрю: мама плачет. Я ее спросила, чего она. «Так война началась». А я удивилась: «Разве она сюда дойдет?»

Ни до алтайского села, где девочка родилась, ни до Шимкента, где тогда жила семья, ни до Шемонаихи, куда семья перебралась летом 1941 года, война действительно не дошла, но коснулась всей страны и самой Марии Федоровны в частности.

— Мама сказала: «Отца могут забрать на фронт», а у него нога еще с той, первой германской войны была раненая. Рана много лет не заживала, была красная, из нее все осколки мелкие выходили. Когда ему повестка пришла, я пошла с ним в военкомат, к врачу, врач написала, что служить он не может. А потом в 17 лет меня призвали — как комсомолку. Получается, я вместо отца служить пошла.

Три месяца Мария с другими девушками и парнями проучилась на курсах снайперов, но стрелять ей не пришлось. В руки она взяла совсем другое оружие: лопату, ломик, молоток да специальный ключ для огромных рельсовых болтов.

Семнадцатилетней девушке предстояло восстанавливать пути в Карелии, на Кировской железной дороге. Наладить железнодорожное сообщение требовалось как можно быстрее — начали еще прежде, чем подписали мирный договор с Финляндией. Назвать этот тяжелейший труд мирным язык не поворачивается, и хотя в боях Мария Федоровна участия никогда не принимала, под обстрелом побывала не раз.

— Самое страшное — это, конечно, первый бой. Артобстрел — это же не из винтовки стреляют, это со всех сторон осколки летят. Горят земля и небо, — Мария Федоровна замирает на секунду, потом улыбается. — Нам приказывали: бегите в лес. А там — кто куда… все врассыпную. Кто в лес этот, кто назад, кто на месте замер… Бежишь — и маму зовешь. Падали, кричали. А командир нам только говорил: рот не закрывайте, чтоб барабанные перепонки не лопнули. А когда приказывали и не убегать: срочно нужно ремонтировать. И приказ есть приказ: тебя бомбят, а ты делаешь.

Спустя время привыкли, притерпелись. На звук отличали гул моторов немецкого самолета от финского, финского — от родного советского. Страх притупился, но последствия одного страшного боя Мария Федоровна помнит, как будто он произошел вчера:

— Карелия — она вся в лесу, горы небольшие, как холмы, тоже лесом поросшие. Нам приказ дали: прочесать этот лес и найти раненых, — вспоминает Мария Федоровна. — Пришел санитарный поезд, у них палатки, носилки, а нам этих носилок не досталось. Мужики рубили еловые лапы, по три складывали, и на этих лапах мы раненых вытаскивали.

Двигались ползком, через камни и пни, волоча за собой крупных, тяжелых мужчин. Как это делала маленькая, хрупкая, недоедающая, едва восемнадцатилетняя Маша, пусть даже не одна, а с помощниками? Мария Федоровна улыбается, разводит руками: сил не было, так втроем тащили одного.

— Одни кричат: «Ой, больно, доченьки, спасите!» Другие так выматерят, такие слова скажут, что плачешь, и руки опускаются, аж тащить его не хочется, бывало и такое.

Она рассказывает о войне в настоящем времени — как будто гул вражеских самолетов, взрывы, грубые слова измучившихся от боли солдат заглушают всё вокруг и сегодня. Стоны раненых — и молчание мертвых, которых нужно не просто обойти, а залезть в галифе, достать «пистончик», гильзу, внутри которой — бумажка с адресом, на который скоро придет похоронка.

Может быть, поэтому Мария Федоровна и не любит смотреть фильмы про войну: она знает, как всё было на самом деле.

После подписания договора с Финляндией работать стало проще: путейцев переселили из вагонов в казармы, перестали обстреливать. Редко-редко до Суоярви долетали немецкие борта, но это было уже далеко не так страшно.

А на 19-й день рождения Маша получила самый лучший подарок — и еще одно счастливое и страшное воспоминание, которое останется с ней навсегда.

— Я в ночь на 9 мая дежурила, на селекторе сидела. Часов в 12 слышу: говорят два офицера. Один вроде полковник, другой — майор. Говорят: война кончилась, завтра объявлять будем. Я наушники сбросила, побежала к мастеру. Он испугался, выбегает в кальсонах: «Что так стучишь?!» А я ему дрожащим голосом говорю: «Война кончилась!»

Мастер Маше не поверил: решил, на дежурстве уснула и увидела сон. И только на следующий день об окончании Великой Отечественной войны объявили всем бойцам, и железнодорожники поняли.

— У меня от сердца аж отлегло: не перепутала, не набрехала! — улыбается Мария Федоровна. — Заместитель, если по-граждански говорить, нашего бригадира схватил с радости стул, поднял над головой, закрутил. Кричит: «Ура!» А стулья были металлические, на винтах, и видать, эти винты плохо закрутили.

Мария Федоровна останавливается и внезапно буднично и страшно заканчивает:

— Сидение отлетело, ударило его вот в это место, в висок. И сразу, на месте его убило. Война закончилась — и он закончился. И радость, и слезы, и горе.

Демобилизовалась Мария Федоровна только в 1946-м: нужно было снова ремонтировать дорогу, теперь — не наскоро, лишь бы прошел поезд, а капитально, на десятилетия. В лесу бродили не смирившиеся с поражением финские солдаты, тяжелой работы было не меньше, но война закончилась — и жить стало намного легче. И веселее.

По ночам пути проверяли обходчики: путейцы боялись диверсий. Финны, рассказывает Мария Федоровна, были мастера минирования. Взрывали рельсы, прятали адские машины в домах.

Дежурила как путевой обходчик и Маша. Обвешивалась «сигналами» — петардами, рожком, при помощи которого при необходимости подавали сигнал тревоги. Брала молоток для забивания костылей, специальный ключ для болтов, тяжелый ручной фонарь — и отправлялась в одиночку осматривать участок. Пять километров до будки стрелочника в Суоярви, столько же обратно. И однажды на этом маршруте девушка услышала жуткий, но однозначно человеческий крик.

— Слышу, кричат: «Эй!» Я напугалась, финны-то бродили. Куда бежать? К себе далеко, а будка стрелочника близко. Прибежала к нему, вся трясусь, а он смеется: «Не бойся, это филин».

Успокоенная Маша вернулась назад и, уже сдавая дежурство, решила подшутить над сменщиком — молодым парнем. Подумала, пускай и он напугается, как она.

Очень скоро девушка узнала: филин не подвел. Птица будто поджидала очередного путевого обходчика, чтобы закричать. Сменщик действительно испугался, а дальше веселая шутка стремительно вышла из-под контроля.

— Я-то с сигналами побежала, а он всё на месте выронил — и бежать в часть к нам. Сразу к командиру и говорит: на таком-то километре в лесу услышал крик человека.

По тревоге собрали два десятка бойцов, на ручной дрезине группа выдвинулась в опасное место. Маша молчала: боялась, что эта история кончится очень плохо, причем для нее одной.

Когда бойцы доехали до места, заметили вдалеке горящий свет, а прислушавшись, услышали тихое металлическое постукивание. Не иначе злоумышленники разбирали пути. Железнодорожники подкрались поближе, но всё было тихо. Горел брошенный перепуганным обходчиком фонарь, рядом валялись остальные сигналы и ключ. Чуть не всю ночь военные прочесывали лес, но тщетно.

Гораздо позже путейцы догадались, что стук объяснялся просто: рельсы остывали от ночного холода и издавали тот самый тихий металлический лязг, который и напугал их.

— Я молчала, ничего не говорила, пока не демобилизовалась. Потом только рассказала, — чуть смущенно посмеивается Мария Федоровна. — Мастер мне говорит: «Да, если бы тогда сказала, как раз бы 10 суток гауптвахты заработала». Это, конечно, я нехорошо сделала. Надо было, конечно, предупредить.

Военные фильмы кончаются Днем Победы. Жизнь уцелевших фронтовиков с него начиналась. В 1947 году Маша вышла замуж за своего односельчанина Павла Сереченко, тоже прошедшего войну. Супруги прожили вместе почти 60 лет, но неизвестно, полюбили бы они друг друга, если бы не неожиданная встреча в середине войны, когда Мария Федоровна только ехала в Карелию:

— Нас отправили в Ленинград, на станцию мы прибыли. Наш состав на север был направлен, соседний — на юг. Вагоны не пассажирские, телячьи: посередине прохода доска положена, и солдаты стоят, на нее опираются. Я вышла из своего вагона, а оттуда парень спрыгнул и меня обнял. Я даже заробела, непонятно же кто... А потом глянула: «Боже мой, это Паша». Обнялись мы с ним.

Прежде молодые люди были знакомы шапочно, а тут Павел дал Маше свой номер полевой почты, чтоб писала. Когда в апреле 1946 года Мария вернулась в Шемонаиху, в тот же вечер Паша прибежал в гости. Через год он женился на девушке.

В семье родилось шестеро детей, но про войну супруги Сереченко дома старались не вспоминать.

— Не хотели, чтоб дети знали про эту страсть. Мы видели, а им и знать не надо. Муж у меня в Польше пленных наших освобождал, даже про то не рассказывал никому, кроме меня. Он тогда одного поляка [который охранял пленных] руками задушил. Мне рассказал, а потом говорит: «Только, мать, из детей — никому, а то они меня презирать станут».

Двоих детей Мария Федоровна пережила, остальные четверо всегда рады видеть маму в гостях, как и внуки и правнуки. И истории бабушки-фронтовички они ценят — как и ее общество.

Пожив в Новосибирске, она собирается на майские праздники вернуться в Казахстан, где и живет одна из дочерей и внучка, а еще собственный дом. Рядом с ним стадион, который ветеран описывает с особым удовольствием: там можно и скандинавской ходьбой позаниматься, и на тренажерах поработать.

— Я всю жизнь занималась физическим трудом, — говорит она. — Работала дояркой, свинаркой. Хозяйство у нас было большое. Сейчас каждый день спортом занимаюсь, крючком вяжу, картины бисером вышиваю. Я 17 икон вышила, всем детям и внукам. Иконы-то, — она весело смеется и снова начинает походить на смешливую шуструю железнодорожницу Машу, — они, поди, не выбросят!

У Марии Федоровны семеро внуков и семеро правнуков, младшей девочке всего 3 месяца, старшей правнучке уже 25 лет. И большая семья искренне надеется, что баба Маша увидит и праправнуков, ведь в семье все были долгожителями.

Ее прабабушка дожила до ста десяти.

Ранее НГС писал о 76-летней сибирячке, которая прыгнула с парашютом 2687 раз, а теперь учит этому других. Она налетала 4440 часов и подготовила тысячи будущих парашютистов.