«Поэтому у нас так любят вводить ЧС». Экс-глава добровольных пожарных — о ликвидации отряда, который так нужен горящим лесам

Анастасия Юдина из Читы почти 10 лет в свободное от работы время занималась тем, что помогала спасать леса родного края от огня. В 2017 году она, эколог по профессии, возглавила отряд «Добровольные лесные пожарные Забайкалья», но весной 2024-го вынуждена была ликвидировать некоммерческую организацию. В интервью «Чита.Ру» Анастасия рассказала, почему не могла оставаться в стороне, когда полыхал и продолжает полыхать регион, как ее отряд набрал силу и почему в один момент он перестал существовать, незадолго до, пожалуй, самого огненного года в Забайкалье.

— Как вы, такая хрупкая девушка, оказались в рядах добровольных пожарных? Как вообще появилось такое желание?

— Первые мысли об этом у меня появились в 2014 году. Тогда, как и сейчас, горело всё вокруг. Смотрела и думала: «Почему так? Почему никто ничего не делает, почему масштабы такие огромные, может, я как-то могу помочь?» Но тогда меня остановила мысль: вот стихия, а вот я — такая маленькая, еще и девушка, что я сделаю? Хоть и тяжело было за этим наблюдать, потому что много лет занималась туризмом, в том числе и спортивным, альпинизмом. Исходила практически все окрестности нашего края, в соседних регионах была. И вот любимые места превратились в пепелище.

В 2015-м снова полыхнул поселок дачников Смоленка, причем очень сильно, выгорел целый дачный кооператив, девочка погибла трехлетняя. Очагов было много везде. И вот у меня стрельнуло в голове: «Ну как так, второй год одно и то же, почему ничего не меняется, почему люди не делают какие-то выводы? Нужно мне что-то делать». Я просто начала искать информацию в интернете про добровольцев. И вот наткнулась на сообщение, где набирали людей на выезд. Это был отряд «Добровольные лесные пожарные Забайкалья», куда я, получается, целенаправленно и попала.

— Уже тогда нужно было совмещать основную работу с добровольческой деятельностью?

— Тогда я была еще студенткой. Сижу на паре, 2015 год, вижу сообщение, что ищут добровольцев для выезда на пожар. Просто поднимаю руку, говорю, что мне надо выйти, и ухожу. Затем меня в институте не было два месяца, потому что я каждый день ездила на пожары. Каждый день мы были в лесах вокруг Читы, в районах и даже соседних регионах. Меня это настолько захлестнуло! Стала глубоко погружаться в этот процесс, теорию изучать. Потом, естественно, догоняла преподавателей и объясняла, доказывала, что не просто так пропала. Они были не в восторге, хотели даже не допустить меня к сессии, но вопрос решился. В итоге всё хорошо сдала, проблем больше не возникало, стала экологом.

А затем уже вышла на работу. И работодатель был вообще ни разу не в восторге от моей деятельности, поэтому на выезды я попадала в выходные или по вечерам. То есть с собой на работу брала форму. Заканчивался рабочий день — я переодевалась в туалете, выходила на улицу, меня подбирали ребята. Мы ехали на ночь, а домой возвращались часа в четыре утра, бывало, и позже. Быстренько мылась, на чуть-чуть ложилась спать, собиралась и ехала на работу. И так вот постоянно. Даже отпуск специально подгадывала под пожароопасный сезон.

— Были ли у участников отряда на старте какие-то предрассудки по отношению к вам и вашим физическим возможностям?

— Да, когда я встретилась с ребятами, их было не очень много, человек пять или шесть, одни парни. Они сильно удивились, что на их призыв откликнулась девушка, и поначалу брать меня с собой не хотели. Еще и по комплекции маленькая. Но я прямо настаивала, добивалась своего. В итоге они меня взяли на выезд, объяснили буквально на пальцах, что делать и как тушить. Благодаря тому, что занималась спортивным туризмом, в физической форме я была в хорошей. И быстро им доказала, что могу это делать, что далеко не хуже мужчин, а может быть, даже и лучше. На самом деле приходилось вообще отдавать просто все свои силы, идти вперед, несмотря ни на что. Так как веры в меня не было никакой, я пахала реально намного больше, намного сильнее, только лишь бы не выглядеть слабой в их глазах.

А в 2017 году я уже возглавила отряд, оставаясь на тот момент единственной девушкой в нем. Потом, правда, появился ребенок, стало сложнее. Один сезон я пропустила, не ездила вообще. Это был 2019-й. Но на тот момент у меня уже было довольно много опыта, чтобы координировать работу групп дистанционно, с сыном в одной руке и телефоном в другой. Еще тогда я заметила, что ребята, да, умеют тушить, но мало кто готов брать на себя ответственность, быстро принимать решения, особенно если какой-то форс-мажор. На выездах, когда всё вокруг горит, почему-то очень сложно людям сохранять холодную голову, расчетливо смотреть, видеть что-то, принимать решения. Это в основном, кстати, касается мужчин. Девушки в таких ситуациях более хладнокровно реагируют. Это по моему опыту. И вот нужен был такой медиатор, в роли которого я и выступала, даже находясь на расстоянии.

Ребенок потом стал старше, оставался у меня с подругами, с мамой. А я продолжила выезжать на пожары, ходить на совещания и встречи с чиновниками.

— Как выстраивалась работа отряда? Как решали, куда ехать, кого и что взять с собой? Нужно ли было получать разрешение экстренных служб или местных властей, чтобы приступить к тушению?

— Было несколько вариантов. Либо мы отслеживали термоточки по онлайн-карте, либо мониторили социальные сети. Если видели, что где-то пожар, собирались и ехали. Когда отряд стал уже более известным и узнаваемым, люди стали сами мне звонить напрямую.

Сбор добровольцев организовывался через группу во «ВКонтакте». Максимальная численность отряда в лучшие годы доходила примерно до 45 человек. Наверное, не так много, но это прям живые участники, которые могли уезжать и работать. Плюс у нас был филиал в Шилке. Еще мы обучали добровольцев в Усуглях, добровольную пожарную дружину в Первомайском. Но если брать Читу и Шилку, то максимум 45. Желающих, конечно, было гораздо больше, но мы отсеивали. Например, по возрасту: не брали тех, кто младше 18 лет. И смотрели на состояние здоровья, потому что это всё-таки работа физически затратная, а больной человек не сможет хорошо тушить, а скорее, наоборот, лишние проблемы создаст.

До места пожара добирались на личном транспорте, если он был. Если нет, кидали клич в группу «Регион 75». Даже было такое, что ездили на такси, когда не очень далеко.

Немного надо объяснить прежде. Лесные пожары к деятельности того же МЧС вообще не относятся, только если вблизи населенных пунктов действуют. Или если режим ЧС, тогда займутся. Тушит же леса преимущественно Гослесслужба, подчиняется она Минприроды края. Пожарами на землях Минобороны занимается Оборонлес. А на землях природных парков есть свои пожарные формирования. Степными пожарами с недавнего времени занимается тоже МЧС, а раньше вообще не занимался никто. А когда огонь подходит к населенному пункту на расстояние 200 метров, то тогда этим уже и муниципалитет занимается. То есть очень много разных пожарных формирований. И когда, например, на одном пожаре их куча собирается, начинается просто хаос. Потому что они не могут определить, кто выше, кто должен за что отвечать, кто что делает.

Так вот, если на пожаре никого до сих пор нет, то мы ни с кем ничего не согласовывали и сразу начинали тушить. Если на пожаре кто-то есть, тогда мы обязаны подойти и представиться, сказать, кто мы такие, и перейти в подчинение той организации, которая на месте уже работала. Например, сотрудники МЧС хорошо реагировали. Руководители тушения пожаров говорили, куда нам встать и где работать, ставили задачу. Мы с ними брали единую волну на рациях и с ними связывались, докладывали.

Люди в отряде были вообще абсолютно разные. В основном парни, довольно взрослые, многие служили в армии. Каждый где-то работал. Пожарное оборудование мы изначально покупали сами, готовились сами, изучая литературу и видеоролики. Потом мы вышли на отделение Greenpeace* в России, сейчас они признаны нежелательной организацией в нашей стране. Тогда там очень быстро откликнулись, приехали к нам, привезли первое уже улучшенное оборудование и научили, как правильно тушить. Потом уже мы к ним ездили на тренинги, в лагеря, учились. А после я зарегистрировала автономную некоммерческую организацию «Добровольные лесные пожарные Забайкалья», чтобы иметь возможность участвовать в грантах. Кроме того, я и некоторые ребята дистанционно отучились в Иркутске на руководителей тушения лесных пожаров, получили официальные удостоверения, чтобы уже на всех законных основаниях работать.

— Что у вас было за оборудование? Как хорошо оснащен отряд?

— У нас были ранцевые лесные огнетушители, воздуходувки, которых, кстати, до последнего времени у Гослесслужбы и МЧС не было, только у нас и у авиалесоохраны. Можно сказать, добровольцы в крае первыми запустили тренд на использование воздуха при тушении пожаров. Позже у нас появилась мотопомпа, рукава разные. Были рации и навигаторы, респираторы для защиты дыхания, каски, щитки. Специальная хлопчатобумажная форма, которая не горит, не плавится. Перчатки защитные, специальная огнеупорная обувь.

Поэтому сейчас порой смотришь на лесных пожарных, которые работают с ландшафтными пожарами в обычной одежде и берцах, и удивляешься. У них нет респираторов, чтобы защитить органы дыхания. Не просто маски обычной, какого-то «лепестка» белого, а именно нормального респиратора со сменными кассетами. Сотрудники МЧС, конечно, в этом плане сильно отличаются экипировкой, но это и структура другая.

— Что за всё это время смогло вас на пожарах напугать, а что воодушевить?

— Однажды не столько страх, сколько удивление и замешательство вызвал момент, когда я впервые увидела огненный смерч. Это был пожар в Маккавеево, огонь шел к селу, было очень много людей. И в какой-то момент в лесу я услышала гул за спиной. Поворачиваюсь и вижу смерч из огня. Я даже не знала, что такое бывает. Но действительно самый страшный момент — это встреча с верховым пожаром. Его невозможно потушить самостоятельно, потому что остановить такой пожар можно либо минерализованной полосой, либо встречным палом, устроить который добровольцы не имеют права. И был момент, когда во время тушения огонь пошел наверх. И нам пришлось экстренно эвакуироваться. Я помню, как бежали к машине с ранцами, полными воды, держа в руках оборудование. А потом запрыгивали в машину уже на ходу. Это был довольно опасный и страшный момент.

Одухотворяли же меня моменты, когда, например, нам удавалось спасать животных. Однажды я видела, как огонь подходил к гнезду, обустроенному на земле. Птица пыталась защитить свои яйца, размахивая крыльями в сторону огня, бросалась на него. Конечно, нам удалось огонь остановить. Или видели ежика, у которого была мордочка опаленная, и мышек различных. И когда ты отбиваешь этот кусочек, видишь эту зверюшку, которая осталась в безопасности, это очень радует. И естественно, если нам удавалось предотвратить переход огня на населенный пункт. Там такой эмоциональный подъем получался, хотелось делать это еще и еще.

— А в целом отряду удавалось наладить какие-то официальные контакты с властью? Насколько я знаю, не со всеми получалось это сделать?

— С МЧС мы довольно быстро нашли контакт, заключили с ними соглашение о сотрудничестве и долго вместе работали продуктивно. Также у нас было соглашение о сотрудничестве с Департаментом ГО и ЧС по Забайкальскому краю. Сотрудничали с управлением по делам ГО и ЧС Читы. Они нам очень сильно помогали. Благодаря им мы бесплатно ставили прививки от клещевого энцефалита для пожарных, которые работают непосредственно в лесу. Это была хорошая поддержка для добровольцев.

Неплохо у нас шли дела при губернаторах Константине Ильковском и Наталье Ждановой. Они поддерживали нашу деятельность, давали поощрения и грамоты. С их подачи нам начали наконец-то давать пропуска в лес в пожароопасный период, очень сложно было этого добиться. До этого мы на свой страх и риск ездили. Полиция не пропускала — приходилось объезжать далеко и пролезать через кусты. Бывало, и ловили нас, пытались протоколы составлять. Мы объясняли, кто мы, что мы, зачем и почему. И что мы здесь не поджигаем, а наоборот. Пропуска в лес — это была классная поддержка в этом плане.

А вот контакт с Министерством природных ресурсов Забайкальского края наладить так и не удалось, это был какой-то кошмар. Министерство никак не хотело нас воспринимать всерьез. Из-за этого возникали и проблемы с Гослесслужбой, так как тушили мы в основном леса. Мы несколько раз пытались выходить с ними на диалог, через губернаторов продавить. Что только мы ни делали, но это было вообще бесполезно. Они публиковали даже статьи о том, что мы им мешаем, что мы не нужны, что нам запрещено вообще тушить и находиться в лесу. Пропуска в лес как раз они выдают. При двух предшествующих губернаторах и при содействии департамента ГО и ЧС мы как-то выбивали эти пропуска. Когда Александр Осипов пришел, у нас пропуска вдруг резко исчезли.

На самом деле, я поняла, что очень многое зависит от человеческого фактора, от того, кто сидит в кресле, и от того, готов ли он идти на диалог и слушать. Но вот конкретно с Минприроды это был просто крах. Однажды они даже предложили нам заключить договор, но, когда я прочитала его, поняла, что это кабала. То есть мы должны были явиться по первому зову. А мы — добровольцы, у большинства из нас своя работа. Мы можем выехать, например, только вечером. Но если мы не являемся несколько раз по их просьбе, то договор аннулируется. Плюс много предъявлялось требований к нам. В том числе по возрасту и полу. Например, женщинам запрещали тушить. Хотя после того, как я стала руководителем отряда, у нас и девушки появились, довольно много. И успешно работали. В общем, договориться с ними мы так и не смогли.

— В марте 2024 года вы ликвидировали АНО «Добровольные лесные пожарные Забайкалья». Что к этому привело? Какие основные причины?

— Во-первых, отсутствие отлаженного взаимодействия с некоторыми службами, в том числе лесными пожарными. Мало кто хотел брать на себя ответственность за добровольцев, когда мы поступали в распоряжение: «А если с вами что-то случится, а меня потом накажут? Лучше уезжайте отсюда».

Во-вторых, была очень большая проблема с собственным помещением, где можно было бы хранить оборудование. Приходилось использовать собственное жилье или арендовать гаражи, а ветхий подвальчик, который нам однажды власти предложили снимать за 12 тысяч рублей, мы просто бы финансово не потянули. Постоянного же финансирования нет, добровольцы сами свои деньги тратят, в том числе на бензин и ремкомплекты к оборудованию.

Были проблемы с транспортом, никак не могли нам с этим помочь, да и в грант его не включишь. В итоге мы получили автомобиль, который потом сильно нас выручал, от Greenpeace*. Также сложно было добиться хоть какой-то грамоты за подписью чиновников, чтобы поощрять добровольцев, для которых тоже важно, чтобы их труд как-то заметили.

Еще один момент, уже наш, внутренний. Большинство добровольцев рвалось именно тушить пожары, чтобы почувствовать себя важными и нужными здесь и сейчас, чтобы почувствовать немного экстрима, получить ощущение борьбы со стихией. Но нужно было заниматься и профилактикой, очень много работать и с госорганами, и с населением. Но участники отряда не хотели этого делать. С этим помогала пара человек, естественно, мы не вывозили весь объем. Плюс еще на меня легли все бумаги, отчеты, грантовая деятельность, переписки и встречи с чиновниками. Дошло до того, что я просто не успевала выезжать на пожары или обслуживать оборудование. И ребята могли тут полениться. Нам надо ехать, а оборудование не готово.

— Хотел бы уточнить про профилактику. Слово это уже достаточно избитое, а потому непонятно, действительно ли она важнее, чем реагирование непосредственно на сами пожары?

— Чем глубже я изучала вопрос, тем больше понимала, что на самом деле тушением ничего не исправить, нужно работать системно. Местные жители не знают, как вести себя с огнем, дети не знают. Очень многие пожары связаны именно с подростками и местными. С населением надо очень плотно работать на эту тему. И притом не просто запрещать всё и вся, а именно объяснять, показывать, доказывать. Да, штрафы вводить, но полные запреты на посещение лесов, на разведение огня только сильнее усугубляют ситуацию. Запретный плод сладок.

Профилактика — это и подготовка к пожароопасному сезону. Когда мы были добровольцами, прямо ездили вместе с департаментом ГО и ПБ перед сезоном, проверяли минерализованные полосы и не обнаруживали их, а по бумагам они были. Либо минполосы не соответствовали требованиям. А губернатору все уже отчитались, что всё готово, всё есть. А на деле не бывало запасов воды, информационных стендов, еще чего-то. Мы находили очень много нарушений. И делали вывод, что на самом деле у нас вообще не готовятся к пожароопасному сезону, делают это для галочки.

— Вернемся тогда к причинам ликвидации отряда. Понятно, что проблемы у добровольцев есть и будут всегда, но что стало самым переломным моментом?

— Произошел заметный отток людей из отряда. Началась специальная военная операция, многие ушли туда. Кто-то уехал в другой город, кто-то семьями обзавелся. Молодежь в основном пошла в ВСКС — Всероссийский студенческий корпус спасателей, потому что эта организация более устойчива, у них есть финансирование, головной офис в Москве, свое помещение. Их довольно серьезно поддерживают. Правда, на пожары они выезжают редко, к тому же у них много тех, кто младше 18 лет. Но от нас люди к ним уходили. А новенькие к нам идти уже не хотели. Когда я увидела это, поняла, что надо работать с ВСКС совместно. И вот в течение двух лет мы проводили полномасштабные тренинги, на неделю с ними выезжали, я учила ребят, мы делали учебные пожары. Потому что я понимала, что наша организация приходит в упадок, надо что-то делать, передать этот опыт, который есть.

И еще одним фактором стало то, что в России, особенно после начала СВО, изменилось отношение к организациям, которые помогали нам финансово и информационно, оборудованием. Тот же Greenpeace*, ставший нежелательным в России. Например, добровольцев в Краснодаре вообще признали иностранными агентами. Естественно, дошло и до нас. Начали проверять на предмет иностранного финансирования, начали задавать вопросы. Было опасение, что мы навлечем на себя беду, поэтому нужно было быстрее закрывать организацию. Чтобы лишних проблем не наживать, тем более отряд и так уже находился в упадке.

— Тяжело далось это решение? Всё-таки столько лет было отдано отряду.

— Очень тяжело. Долго переживала по этому поводу, потому что столько лет всё делать, а потом сдаться. Можно сказать, зря делать. Закончить ни на чём, не добившись каких-то прямо глобальных изменений. Я тянула до последнего, но пришлось. В настоящий момент организация не работает.

— Но шанс на возрождение организации еще остается? Что для этого должно поменяться, произойти?

— Если честно, мысли об этом уже были после ликвидации отряда. Мол, все-таки, может, не стоило этого делать, может быть, следует возродить? Но пока у меня нет на это времени, возможностей, людей нет. У нас от отряда осталось буквально два-три человека, которые сейчас активны, могут куда-то поехать. Но это слишком маленькая группа. Ради этого возрождать целый отряд и снова взваливать всё на себя я не готова. Больше проблем будет, чем результата.

Но в будущем, когда у меня станет гораздо больше времени, когда я буду более мобильна (у Анастасии появился еще один ребенок. — Прим. ред.), возможно, попробую подойти по-другому к подбору добровольцев. Для меня это вообще дело жизни. Какая-то моя ниша, мне кажется. Я, когда начала этим заниматься, думала, что это вот на всю жизнь. Но вышло так, как вышло. Поэтому и тяжело было закрывать.

Что должно поменяться? Система. Я уже много раз говорила и государственным органам, но не хотят слышать. О том, что нужен единый центр управления тушением. Когда на пожаре, например, есть и Гослесслужба, и МЧС, и Оборонлес, то каждый тушит со своей стороны по-разному. Одни тушат огонь, другие пускают встречный пал, а первым приходится убегать. Третьи запускают авиацию, сбрасывают ее на вторых. Про добровольцев в этом хаосе вообще могут забыть, такое бывало не раз. Поэтому при таких крупных пожарах обязательно нужен единый центр управления, куда будет стекаться вся информация. Но до сих пор этого не сделано.

И снова к вопросу о профилактике. У нас проблема в том, что на эти цели в бюджете заложено довольно мало денег. Обычно всегда находится что-то более нужное, на что потратить средства. А профилактика — это у нас местный бюджет, то есть краевой, либо вообще бюджет муниципалитетов, поэтому, естественно, средств мало. А вот на тушение пожаров, особенно если пожары крупные и уже введен режим чрезвычайной ситуации, деньги идут федеральные. Поэтому у нас в крае так любят вводить ЧС: по пожарам, по наводнениям, по различным болезням и тому подобному. Потому что если ЧС, то бюджеты местные не страдают. И это одна из глобальных проблем.

Нужно работать с системой и менять ее. Потому что один вылет Бе-200 стоит столько, за сколько можно 20 населенных пунктов опахать. И люди не потеряют свое имущество, и не нужно будет возмещать ущерб, да и не нужно будет потом этот самолет запрашивать, можно будет справиться и наземной группой. Если посчитать и посмотреть по затратам, то на профилактику денег уйдет гораздо меньше, чем на тушение. И меньше будет ущерба, и меньше проблем.

— Депутат Андрей Гурулёв, рассуждая о проблемах добровольных лесных пожарных в недавнем выпуске «Редколлегии», говорил и о кадровых проблемах в отрасли. Говорил, что людей просто не хватает. Вы тоже это наблюдали?

— Это случилось после 2010 года, когда внесли изменения в Лесной кодекс. Действительно, есть проблемы с пожарными, в первую очередь лесными. Заметили в этом году по новостям, что очень много было несчастных случаев: там пожарный пострадал, тут пожарные погибли. Потому что действительно кадровый голод, не обучены люди. Потому что люди в основном работают пожарными по сезонам. Их набирают на определенный период и отправляют на тушение. Знают они что, не знают, дали им там оборудование какое есть. Мы видели таких людей. Они даже не знают, с какой стороны подойти к огню. А было такое, что мы приезжаем, а они сидят и водку пьют рядом. На такую сезонную работу идет, скажем так, не самый лучший контингент. Конечно, есть люди ответственные, есть люди грамотные, но таких меньшинство. Раньше же лесные пожарные были круглогодично.

Естественно, зимой ничего не горит, но у них тогда была другая задача. Они обследовали лесничества, разбирали валежники, прореживали противопожарные полосы, готовили оборудование, занимались подготовкой к сезону, обучением дополнительным. То есть это был реальный пожарный. Он работал в лесу, он знал свой участок. Он знал свой лес, свою территорию, свою землю, где какой рельеф, где лучше встретить огонь, то есть он был готов.

Мы сталкивались с такими сезонными людьми, которые просто боялись к огню подходить. И они занимались тушением только через встречный пал. И не хотели слушать нас: «Нет, мы профессионалы, мы пожарные». А потом не могли отжиг удержать, отходили, тем самым увеличивая площадь пожара, добавив еще один очаг. Один раз рядом с Жипковщиной такие пожарные где-то 8–11 раз пускали встречный пал и увеличивали территорию огня. А нас не подпускали ни в какую. Мы по этому поводу даже обращались в прокуратуру, прямо жаловались на них, потому что это невозможно. Это огромнейшая проблема. Нужно изменить подход к набору пожарных кадров. Нужно изменить подход к бюджету.

Несомненно, как у меня появится время, думаю, я все-таки не смогу оставаться в стороне. Буду по возможности стараться продолжать это дело, заниматься профилактикой. Скажем, вот у меня ребенок ездит в детский лагерь. И я каждый год в этом лагере провожу для детей занятия по пожарной безопасности. Объясняю им, что и как. Я буду продолжать это делать сама, несмотря ни на что, и профилактику проводить по мере своих сил, и заниматься тушением по мере своих сил, потому что, как уже сказала, это дело всей моей жизни.

— Почему, на ваш взгляд, в этом году край так рекордно горит?

— Погода у нас в регионе цикличная. Всегда идут годы, когда мы горим-горим-горим, а потом тонем-тонем-тонем. Сейчас мы опять начинаем гореть. Потому что для нашего края характерна смена влажного и сухого периодов. И это не учитывается вообще. К нам однажды в Читу приезжал добровольный пожарный из Техаса. Его опыт меня впечатлил. У них в каждой группе есть человек, который занимается определением погодных условий и применяет это в тушении пожара на месте. Кроме того, у них есть в группе эколог, который отвечает за то, где какие растения есть важные и краснокнижные, где какой рельеф. И координирует пожарных тоже. У нас это вообще всё на авось, пальцем в небо. Никакого системного подхода, привлечения каких-то научных знаний к тушению пожаров просто нет.

Когда пожар проходит, лес очень долго восстанавливается, степь, разнотравье — тоже очень долго. На месте пожарищ всегда начинает расти бурьян, сорняк. Вместо хвойного леса вырастает лиственный, первыми осинки и березки начинают вылазить. А из-за того, что растет бурьян, сорняк и тому подобное, всё это становится более горимым. Но у нас не разбирают валежник в лесу, вообще лесными работами практически не занимаются. Всё то, что горело в прошлые годы, лежит и гниет в лесах дальше. Поэтому в следующий раз огонь еще сильнее проходит, еще больше начинает гореть, еще больше увеличивается площадь из-за того, что одна и та же территория горит ежегодно. Из-за этого территория и почва деградируют. Восстановление экосистемы уже не сможет произойти, ну и, собственно, горимость увеличивается. В этом проблема.

— На недавних пожарах в Смоленке под Читой, которые произошли в майские праздники, мы увидели стихийный наплыв добровольцев, которые загорелись спасением близлежащих СНТ и теперь, как видно, готовы реагировать и на другие возгорания в Читинском районе. И даже краевые власти делают в их сторону реверансы. Скажите по своему опыту, надолго ли хватит запала этих людей? И насколько реалистично, чтобы обычные люди без подготовки и нужного оборудования могли внести ощутимый вклад в тушение лесных пожаров и кардинально переломить ситуацию?

— Знаете, такое каждый год. Не только в этот раз, всё время так. Как только всё загорается, люди сразу такие: «О, мы поможем, мы сплотимся». Хватает их буквально на недельку. И в основном хватает на свои населенные пункты. Те места, где у них дача или дача их знакомых. Они не готовы лететь в другой регион, в другую область, заниматься этим и дальше, и дальше, и дальше. Плюс они не готовы слышать и слушать, как тушить правильно. А как? Нам нужно остановить распространение огня, следовательно, нужно потушить кромку, где огонь проходит, где начинает гореть еще не сгоревшая территория. И нам не нужно лезть вглубь уже выгоревшей территории. Но люди начинают лезть туда, проливать пни, деревья, которые могут тлеть днями просто. Тратить на это свои силы и ресурсы, воду. И кричать потом, что они молодцы, они здесь тушат, хотя на самом деле помощи — ноль.

Как только кромка остановлена, начинается ликвидация пожара. Это уже полное протушивание. Вот потом уже идут пни, деревья, кусты и тому подобно. Либо вообще делается как: если ветра нет, а эти пни глубоко в кромке находятся, то пожарные даже не тратят ресурс на это, просто окарауливание оставляют: нескольких человек дежурят, чтобы нового возгорания не было, и всё. А добровольцы, которые были в Смоленке, они лезли везде. Они пытались там и деревья тушить, и пни тушить. Куда-то там лезли вглубь, этого вообще не нужно было делать. От этого только хаос, паника, расход ресурсов. И власть, конечно, всегда говорит: «Да, добровольцы молодцы, поможем». По факту, как мы уже знаем, это только показуха.

Кстати, вспомнила еще одну причину, которая привела к закрытию отряда. Он же активно работал именно в пожароопасный период, можно было даже в это время какие-то пожертвования от людей собрать: на топливо, на ту же страховку для автомобиля, на какие-то там расходники. Ту же аренду гаражей как-то отбить немножко. А когда пожароопасного сезона нет, а нам надо за помещение заплатить, то никто помогать и не хочет: «А зачем? Ничего же не горит. Зачем нам вообще нужны эти добровольцы?» Получается, что у нас не было помощи ни от населения, ни от государства. И гранты, естественно, не каждый месяц проводятся, и не всё в эти гранты можно вписать. Очень много приходилось за счет своих средств оплачивать, и добровольцы были не готовы тратить деньги. Не все были готовы. И на самом деле очень много оплачивалась уже потом исключительно из моего кармана.

Подводя некий итог, скажу, что некоторые серьезные люди, которые готовы слушать более опытных товарищей, которые готовы сами читать необходимую литературу, думаю, действительно смогут как-то продолжить добровольное пожарное движение. В том числе используя современные технологии, те же дроны, что очень удобно: поднялся в воздух и посмотрел, куда подъехать можно, где водоем, где горит, в какую сторону. И не надо тратить там кучу денег на самолеты. У людей сейчас это есть, у специальных служб — почти нет.

Есть люди, которые хорошо включаются, у которых есть голова на плечах, которые могут внести ощутимый вклад, помочь. Но зачастую всё происходит эмоционально. Люди бегут к огню в синтетической одежде, чего делать категорически нельзя, потому что она вплавляется в кожу. Кто же об этом задумывается, кто же это знает? Бегут без футболки, в кроссовках или тапочках даже по горячей золе. Люди с головой могут помочь, но именно вот в такой стихийной толпе их сложно вычленить быстро, собрать из них группу, а остальных отсеять. И притом, когда ты пытаешься отсеять остальных, они еще негодуют, потому что тоже хотят помочь.

Да, такая стихийность и такие добровольческие порывы всегда были. И всегда быстро затухали.

* В мае 2023 года Генеральная прокуратура РФ объявила Greenpeace International нежелательной организацией, после чего российское отделение «Гринпис» сообщило о своем закрытии.