«Будто у людей две жизни, ей-богу». Как спасают новосибирцев с коронавирусом — репортаж из красной зоны

Больница № 12 на улице Трикотажной в Новосибирске ещё до мая была рядовым медучреждением. Когда в инфекционных стационарах для больных с коронавирусом и подозрением на него перестало хватать мест, эту больницу экстренно перепрофилировали. Сейчас три терапевтических отделения и одно гастроэнтерологическое принимают тех, у кого тесты показывают положительный результат на ковид. Врачам, в том числе узким специалистам, пришлось оставить работу по своему профилю. Сейчас они делают одно общее дело — спасают людей от болезни, для которой еще нет ни лекарств, ни вакцин. В этой больнице тяжелых пациентов хватает — они заперты за плотными дверями реанимационного отделения, но врачи не теряют надежды вызволить их оттуда. А ещё медики надеются, что пандемия скоро закончится и они смогут наконец увидеться с родными, которых избегают уже два месяца, пойти в отпуск, забыть про неудобные душные костюмы и уходить домой без страха принести с собой коронавирус... Ну, а пока — приём опасных больных, утомительное лечение и никаких прогнозов. Потому что вирус коварен. И это первое, о чём мне говорят, как только я переступаю порог небольшой больницы, оказавшейся на передовой борьбы с инфекцией.

Главврач Лариса Владимировна торопливым шагом идёт по коридору больницы. Это по ТВ и в официальных пресс-релизах зону, где находятся больные с подтверждённым COVID-19, называют «красной». Для врачей она «грязная», потому что без защиты туда ну никак нельзя. Сейчас мы находимся в «чистой» — на дверях зелёные кружки, а это значит, что здесь можно быть и без костюмов.

— Лариса Владимировна, всё хорошо? — спрашивает кто-то из врачей, встречающихся нам в коридоре.

— Ещё не знаю, но вы все молодцы! — отвечает главврач, не сбавляя темпа.

Она заметно нервничает при виде меня и торопится показать оснащение больницы: «Чтобы вы уж знали наверняка, что у нас всего хватает». Первым делом мы заглядываем в небольшую комнату-склад, которая доверху завалена коробками «Здравмедтеха» с синими СИЗами. Дальше — комната отдыха с диваном и столом, на котором стоят контейнеры с едой. Врачи не приносят их из дома, обеды и ужины напрямую доставляют в больницу неравнодушные компании.

— Знаете, как нам тут помогают? Я сама была удивлена, что такое есть. Мы многих не знаем, потому что оно как бывает: они прибегают к нам, говорят спасибо и убегают. Но вот те, кого мы знаем, можете их указать в статье? Хочется всё-таки их отблагодарить.

Я обещаю перечислить всех, кто помогает 12-й больнице во время пандемии, и захожу в кабинет Ларисы Владимировны. Перед тем, как облачиться в защитный костюм и отправиться наверх, она рассказывает мне о том, как изменилась жизнь больницы с мая.

— В общем я и так верю, что у нас люди хорошие в своём большинстве. А тут убедилась в этом. Когда только стало известно, что мы теперь госпиталь, сразу же откликнулся глава района. Мы с ним ещё знакомы даже не были, а он уже начал помогать. «Промэнергокомплект» тоже присылал чай, печенье, какие-то вкусняшки врачам… «Торговая площадь» нам обеды привозит, «Икея» сразу подключилась — полочки, стеллажи, вот это всё. Прислали нам список, что мы можем безвозмездно выбрать. Представляете, что это такое? Депутат Мочалин перечислил нам средства на покупку СИЗов — не то, чтобы у нас их не было раньше, но ничего сейчас лишним не будет. Вот этим людям мы прямо кланяемся, — говорит Лариса Владимировна.

Ещё она долго благодарит врачей — своих коллег. С гордостью подчёркивает, что никто из них не отказался от работы, никто не уволился — и это ещё до того, как стало известно про путинские доплаты: «Никто не пришёл и не спросил, сколько им выплатят». Подключился даже медколледж, оттуда в 12-ю прислали пять студенток.

— Они у нас в санитарки пошли. Ну, дети, лет по 19–20 им. Такие отзывчивые, исполнительные, быстро прошли обучение по ковиду. Звонишь им, говоришь, что нужна помощь, а они: «Да-да, сейчас буду», и уже через полчаса тут, — добавляет старшая медицинская сестра Людмила Ефимовна.

— Ну, а наши? Тоже молодцы, сориентировались, включились в работу. Знаете, как мы врачей в первый раз снаряжали? Я всех в своём кабинете собрала, ещё раз напомнила, что лицо не трогать, ничего не чесать, рассказала, как правильно одеваться, как с пациентами общаться.

В первый день они пришли: «Да всё нормально вообще», а вот во второй день и дальше было уже сложнее. Потому что с коронавирусом расслабляться нельзя. Но ничего, справляемся пока.

Это «пока» здесь говорят с особой осторожностью, так как с коронавирусными пациентами больница работает только две недели. Сейчас из 190 коек, отведённых под таких больных, здесь заняты примерно 150. Лариса Владимировна показывает мне список на выписку — вчера по домам отправили 18 человек, а 15 мая выписали аж 28. На мой осторожный вопрос про заражения среди сотрудников, она охает и стучит по дереву:

— Ни одного не было. Пока. Вот я говорю «пока», а сама думаю: «Да не дай бог». У нас тут у двух сотрудниц температура была, как же мы переживали! Оказалось, просто простыли, анализ пришёл отрицательный. Ну что, врачи тоже люди, бывает, болеют.

В «грязной» зоне

В больницу меня соглашаются пустить одну, без фотографа. Я готовлюсь расспрашивать врачей об их работе с коронавирусными пациентами и едва успеваю делать кадры тихой больницы, где только на первом этаже более-менее безопасно. Наверху — коронавирус, сосредоточенные доктора и больные, которые изо всех сил цепляются за жизнь.

Сюда направляют для долечивания. Основной контингент в 12-й — пациенты лёгкой и средней степени тяжести. Но тяжёлые случаи тоже есть, такие больные подключены к точкам с кислородом и лежат в палатах под наблюдением реаниматологов. Есть и очень тяжелые пациенты — их отправляют в реаниматологическое отделение, где из девяти коек заняты восемь. На ИВЛ три пациента. Не старые, уточняет Лариса Владимировна.

— Нам вот переводят пациентов из другого учреждения, они в скорую сели, приехали, оформляешь их, с кем-то разговариваешь. Дальше — какие-то минуты, внутренний выброс этих токсинов, и всё — и дыхание уже затрудняется, и состояние в целом ухудшилось. Это болезнь такая хитрая. То лёгкие поражает, то сердечную мышцу, почки… Заболевание серьёзное, поэтому я очень нервничаю, когда читаю в соцсетях, что самоизоляция — это чушь, маски не нужны… Будто у людей две жизни, ей-богу.

Мы подходим к «грязному фильтру». В небольшом кабинете рядом с лестницей, ведущей на верхние этажи, работает Элла Иосифовна, в недавнем прошлом опытная медсестра физиотерапевтического отделения. Сейчас она помогает врачам и медсестрам одеваться в неудобные СИЗы перед посещением «красной» зоны.

На дверях кабинета висят красные памятки («Надеть первую пару перчаток, надеть нарукавники, надеть фартук…»), на которые уже никто не смотрит — регламент врачи знают наизусть. Тут же журнал записи. За сутки в нём набирается 130–140 записей. В среднем врач поднимается 2–3 раза в «красную зону» за смену.

Облачение в костюм занимает у меня минут семь, опытные врачи укладываются за пару минут. На мне — голубые штаны, рубашка, высокие бахилы с завязками под коленями (их мне ещё обматывают скотчем для надёжности), две пары перчаток (врачи, которые работают с пациентами, надевают три пары), капюшон, медицинская маска, респиратор, халат, фартук, нарукавники и очки, напоминающие горнолыжные. Их затягивают очень плотно, поэтому у всего персонала госпиталя характерные отпечатки на лбу и на носу.

Узнать человека в таком костюме трудно, поэтому некоторым на халатах пишут маркером имя и должность.

Лариса Владимировна ведёт меня на второй этаж, а затем на третий — он зеркально повторяет второй. В этих отделениях лежат пациенты, идущие на поправку, не более пяти человек в палате. Они в силах передвигаться, но их путь ограничен — до санузла и обратно. Все процедуры проводятся в палатах, а процедурные кабинеты приспособили под работу с документами.

Мы идём по коридорам, залитым светом кварцевых ламп (в палатах вместо них рециркуляторы закрытого типа), ныряем в одну из палат — в ней пять пациентов, все женщины. Усталые лица, тяжёлое дыхание. В палате сильно пахнет антисептиком.

Я там три дня пробыла, с температурой поступила, лежала в коридоре, ко мне вообще никто не подходил. Я просила градусник дать — никакой реакции. Я так счастлива, что выбралась оттуда, думала, уже не выйду, — рассказывает одна из пациенток. На вид ей около 40.

Пожилая женщина на соседней кушетке начинает плакать:

— А я там 10 дней лежала, это просто ад. Я рыдать просто хочу после этой больницы…

— Так вы лучше сосредоточьтесь на хорошем, на лечении. Зачем о плохом думать? Убирайте этот негатив, в лечении это не поможет, — пытается успокоить её Лариса Владимировна.

— Да-да, здесь небо и земля. Спасибо врачам…

Мы выходим из палаты, а главврач поясняет:

— У людей стресс, когда их переводят из другого учреждения с уже подтверждённым диагнозом. Они всегда возбуждены, нервничают.

Даже когда в палату заходишь, их сразу видно по состоянию. Они не то чтобы злые люди, но из-за нехватки кислорода есть негатив. Тут важно направить мысли в другое русло, поддержать.

Забирать пациентов из других переполненных учреждений у 12-й получается не сразу. В ту же 25-ю больницу поступают пациенты с подозрением на коронавирус, а для перевода в больницу № 12 нужен положительный результат теста на COVID-19, его приходится ждать несколько дней.

Лариса Владимировна ведёт в ещё одну ординаторскую, в ней три врача заполняют документы. Одна из них рассказывает, что перепрофилирование 12-й больницы сотрудников не испугало — где-то подспудно они догадывались, что их могут бросить на борьбу с коронавирусом.

— Доктора страха не испытывают. Нас так научили. Мы же знали, на что идём.

— Легкомысленных у нас здесь нет.

— А я вот даже домой иду в маске и перчатках. Это уже на автоматизме.

Следующий пункт — отделение реанимации и интенсивной терапии. Попасть за пластиковые двери отделения можно лишь после звонка. Так вышло, что здесь в основном работают мужчины, хотя коллектив учреждения преимущественно женский. За прозрачным стеклом лежат пациенты без сознания, у некоторых из них синеватый оттенок лица. Кстати, тоже преимущественно мужчины.

— Всем здрасьте, готовьте койку, в первой терапии какая-то женщина упала, судорога началась, — обращается ко мне врач-реаниматолог Дмитрий Анатольевич.

— Это не к нам, это корреспондент.

— Ай, ну перепутал, — машет рукой он. — Зато точно увидели, как мы тут работаем.

Он быстро выбегает из отделения, я успеваю задать лишь вопрос о прогнозах на тяжелых пациентов.

— Когда говорят слово «прогнозы» в отделении реанимации, хочется сразу спросить: а какого прогноза вы ждёте? Чтобы пациенты выписались, выздоровели? Ну, пока мы надеемся на лучшее. И работаем, конечно.

По словам главврача, подключение пациента к ИВЛ — это лишь один из вариантов лечения. Это вовсе не значит, что после ИВЛ он уже не сможет выкарабкаться. Она приводит в качестве примера 50-летнего пациента из реанимации.

— Он у нас на ИВЛ пять дней, но показатели его организма улучшаются. Если до этого он был синий весь, то сейчас уже розовенький, хороший.

Лариса Владимировна осторожно рассказывает про крайне тяжёлую пациентку. Ей 85 лет, у неё диабет, ишемическая болезнь и обструктивная болезнь лёгких. Врачи надеются поставить на ноги и её.

После реанимации проходим на первый этаж, в зону приёма пациентов. Сейчас здесь пусто, но сегодня должно поступить много пациентов из 25-й и 11-й больниц. «Ждем большого потока», — говорит мне Лариса Владимировна.

Завершаем прогулку по госпиталю в ещё одном «грязном фильтре». В комнате с открытыми окнами стоят несколько контейнеров с подписями «нарукавники», «халаты», «фартуки». Для каждого предмета одежды, который с себя снимают сотрудники, есть свой контейнер, доверху заполненный дезинфицирующим раствором. Тут же ванночка с антисептиком — в неё окунают руки после того, как сняли с себя предмет. На стенах памятка, что и в каком порядке нужно снять, чтобы затем пройти в душ. Я немного мешкаю, избавляясь от одежды, мне подсказывают, опрыскивают с ног до головы антисептиком.

С главврачом мы встречаемся уже в комнате отдыха — сейчас здесь много людей, есть и врачи, и медсёстры. Некоторые из них только под утро завершают восьмичасовую ночную смену. Они обсуждают, что в таком обмундировании им совсем не страшно заходить в «грязную зону» к пациентам, так как уверены, что они защищены полностью.

— Я сразу сказала, не будет у нас СИЗов, я никого из своих туда не пущу. Вот не пущу и всё! Ни к чему так рисковать, — объясняет мне Лариса Владимировна.

У неё есть дети, внуки и 80-летняя мама, с которыми она не виделась почти с марта. Выручают социальные сети и звонки по видеосвязи. У других сотрудников больницы ситуация похожая — походы в гости пришлось отложить. До «добрых времён», как говорит Лариса Владимировна. В то, что они скоро наступят, здесь верят все, но июнь, как объясняют мне врачи, наверняка ещё придётся посидеть дома.

— А в отпуск уже не хотите? — спрашиваю я врачей и медсестёр.

— Мне ещё далеко до него, он у меня в августе.

— А у меня в сентябре.

— А у меня вообще в октябре. Так что работаем пока в обычном режиме, — смеётся одна из медсестёр.

— Зато представьте, как потом отдохнём! Всё будет, — оптимистично добавляет Лариса Владимировна.

— А есть что-то, по чему скучаете? Чего-то хочется больше всего? — напоследок интересуюсь я.

Врачи переглядываются и пожимают плечами.

— Разве только, чтобы очки не запотевали во время работы.

На этой неделе мы рассказали о переполненности двух больниц города — 25-й и 11-й. По словам пациентов и фельдшера скорой помощи, людей с подозрением на коронавирус размещают прямо в коридорах, где они дожидаются результатов тестирования.