«Прямо сейчас я не помру»: сибирячки, которые борются со страшной болезнью, стали фотомоделями

«Красота сильнее рака» — это проект новосибирца Дмитрия Послыхалина, самого столкнувшегося с тяжёлым диагнозом, и волонтёра из Перми Светланы Намитовой (она уже устраивала такую фотосессию в своём городе). Организаторы нашли в Новосибирске 10 участниц — женщин с онкологическими заболеваниями — и пригласили их в фотостудию 3 октября. Каждая из участниц придумала образ, причём неожиданный — некоторые хотели быть океаном или даже кабриолетом. Их идеи воплотили стилисты, визажисты и фотографы — с утра до вечера они снимали участниц, чтобы потом сделать выставку.

Это не первая подобная фотосессия в Новосибирске — недавно открылась выставка с «королевскими» снимками девушек, которые лечатся от рака. Однако отличие нового проекта в том, что организаторы надеются сделать проект постоянным — устраивать пациентам с онкологией мастер-классы и индивидуальные фотосессии.

«Основная суть — показать, что не стоит бояться диагноза "рак". К сожалению, в период онкологии могут происходить разные истории, когда у человека проходит операция, и несколько уродуется тело физически, и человеку очень сложно это принять. Так было и у меня — я очень долго не могла привыкнуть к своему шраму на шее — был рак щитовидной железы в последней стадии. Когда в 1994 году я заболела — не было ничего подобного (как этот проект. — Прим. ред.) не было поддержки, которая давала бы крылья.

Проект показывает, что не важно, что произошло с твоим телом — тем не менее ты всё равно остаёшься красивой женщиной или красивым мужчиной, мужем или женой, тебя точно так же любят твои дети»,

— объяснила волонтёр Светлана Намитова.

Корреспондент НГС попросила участников проекта «Красота сильнее рака» рассказать, как они взяли верх над отчаянием и в чём они видят счастье и смысл жизни.

Дмитрий Послыхалин, 44 года, техник. Диагноз — хронический миелоидный лейкоз:

Самым страшным было само слово «рак». Когда мне поставили диагноз, дочь в первом классе училась. Она знала только, что папа болеет чем-то серьёзным, но слова «рак» она ещё в 7 лет не понимала. В 2012 году у меня было небольшое ухудшение, я лежал в больнице, там она уже всё поняла.

Депрессия была, когда врач дала мне первую упаковку пилюль. Что диагноз «рак», она не сказала, но сказала, что надо очень долго лечиться. Дома, открыв аннотацию, почитав, что у меня онкология, депрессия у меня была сильнейшая. Мне было очень плохо, закрывался я и плакал, даже были вопросы о суициде… Поговорили с женой, она поддержала меня очень сильно. И с того момента я думаю: не дождётесь.

Привыкал я года три точно — сначала лечение не очень шло, потом всё стабилизировалось, всё нормально стало. Супруга, наверное, боялась тоже, но она никогда не показывала и не покажет никогда [что боится]. Она сильная. Она сильнее меня. Двадцать один год мы женаты, а после постановки диагноза мы повенчались с женой.

Мы с женой одно целое. Когда что-то беспокоит, мы делимся друг с другом, не скрываем друг от друга. Не жаловаться надо, а именно делиться. В жилетку я не плачусь.

Женщины более мужественны. Женщины стараются никому не говорить, держатся, а многие мужчины плачутся: «Как мне плохо!». Сегодня все девушки здесь — хвост пистолетом, улыбаются, смеются, радуются жизни. А я вместе с ними радуюсь.

Сейчас ничего не боюсь, живу обычной жизнью, стараюсь помочь ещё людям с заболеваниями крови, в основном помогаю психологически, морально. Бояться его не надо — если будешь принимать лекарства, думаю, всё будет замечательно. Да я не думаю, я знаю.

Марина Колосова, 47 лет, тренер по синхронному плаванию. Диагноз — рак крови:

Я узнала о своей болезни в день своего рождения. Я просто не смогла встать с кровати. Обратилась к врачам — была высокая температура, ломило кости.

Когда узнала диагноз, если честно, я даже написала завещание. Сразу, в первую неделю — так мне стало страшно. А потом просто моё окружение, моя семья, мои друзья — они не оставили мне мысли даже думать об этом, мы стали все вместе бороться. Я просто не могла поверить в то, что это случилось со мной, с таким активным, позитивным человеком, любящим жизнь. «Почему я?» — это был первый вопрос.

Год я точно пребывала в состоянии страха. Потом я стала бороться, стала лечиться, выполнять все рекомендации врачей, и пошёл процесс выздоровления. При этом я вела активный образ жизни, я занималась спортом, я работала.

И я скрывала от всех, кроме близких. Лечение — это тяжело, но как-то хотелось это скрыть. Я, наверное, перестала бояться, когда стала общаться на форумах, на сайтах с такими же больными, как и я. Заболевание у меня очень редкое, и я поняла, что можно с этим жить.

Раньше я бежала-бежала-бежала как белка, выполняла одну и ту же работу, занималась детьми, это всё было монотонно. Сейчас я изменилась очень сильно. Стала ценить каждый день.

Даже не каждый день, а каждую секунду своего дня. Я раньше никогда не уделяла себе внимание, а жила для других. Для детей, для своих спортсменов. А сейчас я занимаюсь собой — занимаюсь [упражнениями] цигун, танцую кизомбу, танго, сальсу. Бегаю на лыжах — хотя… Бегом это не назовёшь.

Счастье? Это моя семья. У меня три девочки, мне, конечно, хочется их вырастить, увидеть их взрослыми, помочь им. И у меня есть мечта. Я очень люблю море — и хочу уехать на море жить.

Евгения Титкова, 44 года, специалист по туризму. Диагноз — рак желудка:

Я наблюдалась до этого два года и лечила язву, ничего особо не предвещало. И когда сделали биопсию — я за ней не шла месяца два. Потом я прочитала два слова, и похолодело всё внутри.

И закрутилась эта гонка, хотя не знаешь, куда бежать, что с этим делать. Конкретного алгоритма действий нет.

Четыре года назад оперировали — удалили желудок и желчный пузырь. Ну как, желудка часть оставили. Я была со шрамом во всё пузо, но я просила сделать мне косметический [шов], а мне говорили: «Ты, может, не в себе, мы не знаем, выживешь ли ты в принципе». И я готовилась к худшему тогда.

Это была реальная близость смерти. Первоначально это очень пугает, я потеряла сразу 10 килограммов…

Потом ты понимаешь, что в общем-то смерть не так и страшна, то есть ничего в этом такого нет, подумаешь. Чувствуешь даже какую-то лёгкость.

Но самый страх за то, что у тебя есть дети, двойняшки, и [я поняла,] что пока ещё рано, что мне есть чем заняться, у меня ещё весь мир не объезжен до конца, ещё много есть дел, не-не-не, не сейчас, подождите!

Мы не говорили детям (тогда двойняшкам, дочери и сыну, было по 12 лет. — Прим. ред.).

Мы не нашли слов и повода. Да, мы сказали: «У мамы операция, мама заболела». Я им сообщила года два назад, когда у [моей] мамы отняли грудь, мы говорили об онкологии, и я случайно сказала [детям]: «У меня тоже». — «Как, мам, что, правда?».

С мужем вообще отдельная история — в тот момент, когда мне сообщили о диагнозе, мы были в стадии развода. Но в любом случае он поддерживал как мог. Стараясь сохранить жизнь, я старалась сохранить и семью. Но у меня не вышло. Опять же, данная болезнь даёт понимание, что не всё, что тебе кажется, что ты хочешь, — оно и есть твоё. Может, это сигнал поменять что-то кардинально. Я до сих пор отвечаю на эти вопросы для себя.

До того как была обнаружена болезнь, я занималась деятельностью, которая характеризовала меня как управленца, продвиженца, впереди паровоза бегущую женщину, всё сама, всё могу. Но не я всё решаю в этой жизни. Да и никто не решает. И если какие-то ситуации складываются, нужно их принять, а не ломать лоб об стену.

Татьяна Пивоварова, 42 года, библиотекарь. Диагноз — рак молочной железы:

В конце ноября прошлого года нашла уплотнение: «Да не, не может быть!». Думала-думала, в итоге пошла к врачу. Я, кстати, достаточно спокойно к этому относилась (к диагнозу. — Прим. ред.), потому что понятно, что в течение жизни сталкиваешься как с хорошими исходами, так и с печальными. В середине декабря, когда я лежала на операции, скончалась девочка 18 лет. Но, с другой стороны, у родственника, дяди, рак кишечника, он нормально, три года прошло — он жив, здравствует.

Я не считала, что рак — это приговор. Это лечится так или иначе. По крайней мере прям сейчас я не помру.

Грустно? Да, бывает на химии — когда думаешь: «Ну ёлки, когда уже нормальная жизнь начнётся, да сколько же можно!».

Первый, кто узнал, — это муж. И то я ему сообщила, когда уже точно сказали диагноз. Я выходила из клиники, а он как чувствовал, звонит: «Ты где?». Я спрашиваю: «Ты сидишь?». Ну, и рассказала. И всё, он тут же страшно активизировался, чтобы сразу ускорить процесс — связался с профессором горбольницы. Между тем, как я узнала диагноз, и операцией, прошло 2 недели. Муж — человек такой, может взять ситуацию в свои руки. Хотя я боялась его расстроить, напугать.

Мама моя испугалась. Она постоянно боится, что я что-то не договариваю, скрываю.

Помню, как-то в очереди на капельницу сидела, и была женщина — вот такая темнота от неё исходила: «Как всё плохо, зачем, за что», что надо место на кладбище заказывать. Вот смотря как к этому относиться. Я знала, что волосы выпадут, ресницы, бровей не будет, я была готова, что побочка будет — ногти могут облезть. Но обошлось и то — вау, нормально всё.

Не могу сказать, что диагноз как-то сильно на меня повлиял. Это просто кусочек пазла в моей жизни. С этим тоже люди живут, справляются, опять же, опыт интересный.

Читайте также:

Новосибирские врачи снялись в чёрно-белой фотосессии — авторы хотели показать их как «защитников» и супергероев.