«Жене сказали — вряд ли он эту ночь переживёт»

Сергей Силков отлично выглядит — он легко и бодро спускается с высокой лестницы в атриуме Технопарка, где работает контролёром ОТК. Практически невозможно представить, что этот мужчина со вздутыми от гантелей венами на руках и стремительным шагом всего несколько лет назад был «ходячим трупом», как он сам выражается. Когда у него перестало нормально работать собственное сердце, Сергею было 30 лет — он был крепким военным и растил маленького сына.

Врачи клиники Мешалкина признаются, что, когда Сергей к ним поступил в 2010 году, он уже был в тяжёлом состоянии, насосная функция сердца была очень низкой, но «донорские сердца на полке не лежат», отметил кардиолог центра Дмитрий Доронин.

И к тому же у Силкова довольно редкая третья группа крови — при всём желании они не могли ему трансплантировать новое сердце. И он ждал почти три года.

Сибиряк рассказал корреспонденту НГС предысторию трансплантации и о том, что по-настоящему значит мучительное ожидание:

Может, сердце болело давно, просто я этого не замечал. Как началась фаза того, что я начал умирать? Она началась после нескольких простудных заболеваний. Это дало осложнения на сердце — кажется, называется инфекционный миокардит. Ни один учёный не может сказать, откуда он берётся. Смысл в том, что любое заболевание — ОРВИ, ангина, чем бы вы ни болели, — даёт осложнения на самый слабый орган. Какой слабый орган есть — туда и бьёт. Я уже много раз убедился в этом.

Как себя чувствовал? А как ходячие трупы себя чувствуют? Подняться на один пролёт — задыхаешься. Опустился головой ниже пояса — кровь к голове прилила, сердце не может её обратно откачать, башка кружится, предобморочное состояние. А, да, меня же месяц лечили от бронхита… АЦЦ там, всякая фигня.

Потом у меня нога воспалилась, такая красная полоса шла до самого паха — ярко-красного цвета. Воспалилась вена. Меня положили в местный госпиталь, начали чем-то капать, кучу лекарств надо было ещё купить. Мне ставят [диагноз], что у меня тромбофлебит конечности — куча тромбов собралась. Меня положили на стол, исполосовали ногу, перетянули вену, а потом поняли, что не знают, ту ли вену перетянули. Усыпили меня наркозом — а мне нельзя было, потому что сердце у меня почти не работало.

Проснулся я в лежачем положении — весь полумёртвенький. Анализы пришли — а по анализам там полная *опа. Перетащили меня в другой госпиталь на УЗИ сердца — и там меня в реанимацию засунули. Потом жене позвонили, сказали: «Не расстраивайся, всё нормально, эту ночь навряд ли переживёт».

Когда сердце у тебя не работает практически — мозг очень фигово обмывается кровью, начинает плохо работать. Ты начинаешь бредить, создаётся свой мирок, и очень плохо соображаешь. Плюс все органы за то время, что сердце помирает, они тоже все фигово снабжаются кровью и кислородом, естественно, плохо работают. Хотя у организма одна деталь износилась.

Меня перевели в Мешалкина, тут же запихнули в реанимацию. Целый консилиум пришёл ко мне и говорит: «Мы думали, что у тебя тромбы в лёгких, поэтому ты задыхаешься. Отнюдь это не так. Нужна операция, нужно поставить тебе аппарат — ты можешь отказаться, мы тебя вернём к твоим военным врачам».

Говорю: «Доктор, вы мне предлагаете либо сдохнуть, либо выжить? Как вы думаете, что я выберу?». Выбрал операцию.

Заказали аппарат «Инкор» — эта штука заменяет всего лишь один желудочек. Его вшивают — и он в аорту кидает кровь, разгружает сердце. Не восстановится сердце — пересадка.

Жуткой была, наверное, ночь перед операцией. Понятно, что никто не говорил: «У тебя два варианта: выживешь или нет». Но потом я сталкивался с людьми, которые переживали такую операцию, некоторые вообще не вышли из реанимации, не из-за врачей, а в силу своих физических особенностей. У [врача Дмитрия] Доронина есть фотография, где стоит он, я и ещё двое человек, которым должны были сделать [операцию], — их двоих уже нет на свете.

Первые полгода было вообще отлично — аппарат прижился, ничего не отторгается. А потом тебя выпускают из больницы — ты же всё равно должен двигаться. Цепляешь некоторую грязь на этот силикон, которая с удовольствием поднимается под кожу. И естественно, пробуждает разные микроорганизмы. Стафилококк разбудил — температура у меня резко поднималась и падала.

Аппарат работает постоянно — из-за этого там куча батареек. Одна рабочая, одна резервная, ещё две в запасе заряженные. [Блок] килограммов 10 — такая сумка, как бумбокс. Новых батареек обычно хватало часов на 6. Можешь не носить, к блоку питания подключиться и как собака возле розетки сидеть. Лежишь на диване телек смотришь, а сам подключён к розетке.

Жена как-то поехала в гости к маме — и я что-то лёг и забыл подключиться. Уснул так жёстко, что просыпаюсь оттого, что у меня аппарат орёт дурниной, ошибки на дисплее разные сыплются. Я быстро меняю — слышу, вроде завелось. Целый день так проходил, ложусь в 11 вечера полежать, а потом раз — и встать не могу. Успел образоваться тромб. Ручки-ножки шевелятся, а встать не могу. Позвонил жене, она — соседям, они дверь вышибли, скорую вызвали.

2 года и 7 месяцев прошло — у меня начало всё болеть, я [три месяца перед пересадкой] жил только на обезболивающих. Начиналось утро так: жена делала укол, через 20 минут легче. Четыре часа ходишь — и потом опять. Но я не злоупотреблял — на ночь не делал укол. Спал хорошо, хотя орал по ночам — я этого не помню. Это жена рассказывала.

Стало понятно, что сердце не восстанавливается.

Один раз меня вызвали: «Приезжай! Донор приехал, всё!». А нам двоим подходит. Ему (другому пациенту. — М.М.) говорят: «Так, тебе больше подходит. Ты на операцию, а ты домой». Зашибись. И всё, я поехал домой в три часа ночи.

16 декабря 2012 года. Доронин снова звонит: «Приезжай!». (М.М.: С какими чувствами ехали?) Чувство одно — не сдохнуть бы. Потому что ты не знаешь, проснёшься ты или нет, запустится ли это сердце вообще. (М.М.: Фактически вы ждали, пока умрёт другой человек?) Пока мозг умрёт. Тогда я думал об этом, сейчас я уже об этом не думаю.

Получается, по сути, тому человеку уже всё равно — он живой труп, за него всё делает аппарат, дышит за него. Когда я приехал в операционную, я меньше всего об этом думал.

Я помню, как меня везли из операционной [после трансплантации] — и через час уже пришёл первый доктор осматривать. Помню, что было очень жарко и душно, у меня же всё перевязано, аппарат, который за меня дышит, я и рассказать ничего не могу. Я доктору машу — жарко. Он открыл окошечко — так хорошо стало, приятно…

Потом вспоминаешь, как дышать, — трубку убирают. Дней через шесть я начал ходить, от тебя ещё целая куча трубок висит — так что только пару метров туда-сюда. Потом ноутбук притащил — вообще всё стало хорошо и весело. Выписали где-то через месяц после операции. Тьфу-тьфу-тьфу, всё здорово и хорошо было со мной.

Я занимаюсь спортом. Тренажёрный зал с весами, штангами и гантелями и куча спортпита. Врачи не советуют поднимать тяжести, но на всё воля Божья, если дано тебе поднимать тяжести — поднимай.

Есть два способа обучения людей — человек учится же постоянно. Один медленный, когда ты не всегда ходишь в церковь, но правильно поступаешь, стараешься. А у меня был быстрый, иначе я, видимо, не поддавался обучению, — я прошёл через это всё, поставил жизнь с головы на ноги. Чуть-чуть я стал лучше.

Начинаешь вести здоровый образ жизни. То, что я бросил курить и пить, — это всё подарок свыше. Бросил выпивать — за последние полгода у меня была всего одна бутылка пива, вот и весь мой алкоголь. К людям стал по-другому относиться, жалостливее стал, что ли, наверное. Я не говорю, что я резко стал ангелом. Но очень много о чём я успел подумать, когда всё это со мной произошло.

Спрашивал у доктора, кто донор. Он: «Тебе это надо?». Нет. Ну и всё.

Читайте также:

Ужасная одышка довела молодого водителя до пересадки сердца — врачи рассказали, что каждый пятый из списка ожидающих сердце умирает, не дождавшись донора.