«Люди стали такие порядочные»: трое вышедших из тюрьмы откровенно рассказали НГС свои истории

По информации Росстата, только за 2015 год в заключение попали 733 тыс. россиян, большая их часть — за кражи. НГС поговорили с тремя бывшими осужденными, которые откровенно рассказали, за что попали в тюрьму, в чем были их главные ошибки, и поделились размышлениями о жизни.

Людмила, 61 год, в заключении была четыре срока, в общей сложности — 17 лет. Освободилась весной 2015 года: «Статьи у меня тяжелые. Мужа не убила, но сделала его инвалидом, умер он уже потом сам — пил. Сожителя убила в 2002 году.

Срок отбывала в Кунгуре (Пермская область). Это был пионерский лагерь, честно вам скажу.

Кормили очень хорошо, питалась хорошо, постель мы сдавали стирать. Пенсионерам там почет. Ходила в молебную комнату. К богу я давно пришла, он меня останавливает. Ну как останавливает, я сама Львица по гороскопу, несдержанная, огонь, за это и страдаю. Ну и алкоголь. Вот так смолоду: замуж вышла — выпей-выпей, круг общения, так пошло и поехало. Мне 30 лет тогда было. Работала в магазине продавцом, кассиром, одно время старшей табельщицей на «Сибтекстильмаше». Ревность, что-то ссорились постоянно, пили. Я хочу сказать, что так просто хорошего не долбанешь, конечно, я думаю, но просто накипело.

Вы знаете, у меня во всех преступлениях был выход — расстаться, уйти. Можно было начать новую жизнь, ведь правда? Не могла я расстаться, любила, может быть; может, алкоголь, — эта несдержанность, обида, месть какая-то, как у кота Леопольда. Эгоизм. Я жалею очень.

Когда вышла после первого, мама уже умерла. Квартира осталась, но я ее потеряла — продала, все пропили вместе с новым сожителем. А он потом ушел к своей маме. Очень страшно было, когда осталась на улице. Так прожила несколько лет. В 2000 году познакомилась с мужчиной. Когда на квартире жили, когда на улице, всяко приходилось. И вот летом 2002-го были на даче у знакомых, я тогда сильно пила. Сейчас вспоминаю себя, ведь совсем другая стала. Может, тогда нервы сдали, не знаю. Я убила его. Помню, что когда меня забирали, все было безразлично, какой срок, куда — все равно.

Когда я освободилась, подруга, с которой я сидела, предложила поехать к ее маме в деревню. Я поехала. Вы знаете, не хочу никого осуждать, потому что сама такая же была… Выпьют, матерятся, оскорбляют друг друга. Я смотрела на себя со стороны, как в зеркало. Сидела все время в ограде как белая ворона. Два месяца просидела, убежала оттуда, только пятки мелькали. Они неинтересные, и мне теперь все это неинтересно. Не пью вообще сейчас, даже пиво.

С мужчиной общаться? У меня характер тяжелый. Я, кстати, за себя не боюсь уже, руку не подниму. Если даже будет какая-то ситуация, пусть лучше меня. Особо встречаться с кем-то не горю желанием, да и все хорошие мужчины — не для меня. Но хочется быта, уюта, пусть даже за бабушкой какой-нибудь ухаживать. Сейчас вот помогаю маме подружки, с которой мы тоже сидели.

Сейчас я вышла, ему 40, нашла его в колонии. Приехала к нему, меня заводят первую, потом он — я на шею, он меня обнимает. И я вижу, что мой сын совсем другой, не узнала. Был грубый такой, отвратительный, слово мать вообще не говорил. А сейчас — мамуля, как здоровье, переживает. Такой подтянутый, сдержанный. Он меня простил, говорит — мам, ты уже жизнь прожила, что теперь на тебя обижаться. Внуков хотела бы, конечно, но ему еще сидеть восемь лет. Не знаю, как там у него здоровье будет, как что.

Знаете, в преступном мире люди неплохие, но в каком смысле неплохие? Кто мужа (убил), кто аферистки, кто еще что-то провернули. Но друг другу помогают. Ну было там, поспорили кто-то с кем-то молодежь, а меня никто не обижал. Но я сама как-то сдерживала себя. Знала, где промолчать можно, где нагрубить. Блатная не была, но и не шестерила никого, ни перед кем не отплясывала, берега видела. А в конце меня называли даже «божий одуванчик». Преступный мир меня не пугает, чем пугать-то? Но я туда уже не хочу.

У меня пенсия 9 тыс., хватает и сыну отправить. Роскошно не хожу, но все равно — пуховичок там, сапожки, все аккуратно. Я не крашусь, потому что без зубов. (Смеется.) Но вставлять буду, решила уже.

Особого счастья нет, но я не ропщу, не падаю духом. Для меня главное — дождаться сына. Он говорит — мама, я тебе на старости лет пригожусь. Я говорю: «Ладно, женишься, тарелку супа нальете, я вам пенсию отдам». (Смеется.) Он позвонил и жить охота.

Когда вышла из тюрьмы, сразу бросилась в глаза суета. Машин много, я дорогу не могла переходить, просила, чтобы меня через дорогу перевели. Суета такая, все расталкивают друг друга. А люди стали такие порядочные, даже пьяницу на улице не встретишь. Мне сейчас говорят — Людмила Александровна. Да не заслуживаю я даже Людмила Александровна. А здесь (в реабилитационном центре. — НГС.НОВОСТИ) заведующий называет так. Или даже Людочка.

Среди моих знакомых — кто-то умер, кто-то руки на себя наложил, кто-то запился, кого-то прибили. А я выжила. Мне бог дал выжить, подняться. И я все время удивляюсь, не знаю почему. Снов особо нет, даже мужья не снятся — простили, наверное. Иногда вспоминаю, а потом думаю, лучше не буду. Психологи говорят, что прошлое не надо ворошить, ушло и ушло, ничего не изменишь. Иногда думаю — может быть, я что-нибудь хорошее еще заслужила и еще не все потеряно. Ну а нет — значит, нет. Как бог решит».

Иван, 55 лет, в заключении был 8 лет, освободился в 1988 году: «Сидел 8 лет. За что? 16 статей. Все было — и разбой, и кража, и «хулиганка». А тогда был, скажем так, студент, музыкант, спортсмен. Когда вышел, челюсть отвесил — метро в Новосибирске! Когда вышел, меня мать специально привезла, показала, еще не заезжая домой даже. Конечно, город может измениться не за четыре-пять лет, а год-два. Но мир не меняется, он один и тот же, от начала века меняются люди.

Мне 55 лет, я не старый, но сильно поношеный. Чем занимаюсь? — Живу. Сейчас я работаю сторожем, у меня незаконченное высшее — филфак НГУ. Есть и музыкальное образование, но это в таком прошлом. Я ведь играл и в кабаках в городе, зарабатывал, было интересно — стоишь на сцене, тут девчушки очаровательные. Жанр? Ну в кабаках что играют? То, что заказывают. Сейчас шансон, тогда такого не было, тогда это называлось просто — блатные песни.

Я люблю всякую музыку. Но, скажем так, блатная лирика просто не прельщает. Допустим, песня «А я ушаночку поглубже натяну»... Не то что раздражает — бесит просто. Я не нахожу поводов любить эту песню, просто потому, что, наверное, я был в той жизни и не вижу в ней никакой лирики абсолютно.

Там все насквозь сырое, прагматичное и никакого романтизма нет.

Молодняк сейчас тащится от этого, процентов на 50. Там, где я работаю, наверху какой-то инкубаторский центр. У них недавно был мозговой штурм, они всю ночь сидели думали. Я уж не вникал, какие они там штурмовали идеи — какой-то бизнес, развиться и т. д., что-то типа тренинга. А музычка-то шансон (Смеется.). Меня так и подмывало зайти сказать — ну что, берешь большой ножик, выходишь на дорогу, и вот он бизнес.

Так судьба сложилась, что я, освободившись, не продолжил стезю музыканта. Просто было не до того. Надо было найти работу, потому что мать меня ждала, и я как-то не имел права морального опять туда нырнуть, в эту систему.

Семья была, конечно. Освободившись, я проведал их. Но там, где мои дети, уже были новые семьи, 8 лет все-таки. Новые отцы, новая жизнь. Если бы была нужда и они обратились бы ко мне, это другое. А если я сам нарисовался, весь из себя красивый, покажите мне моего сына: «Это мой сын!» и рванул на себе рубаху, это к чему?

Любовь? В каком смысле? Так, давайте вернемся к вопросу о возрасте. У дедушки Иваныча какая может быть любовь? Да, есть женщина. Любви как таковой, что ах-ох, ой-ё-ёй… Любовь — это отношения ежедневные, это труд. Да, я не поручусь, что завтра не выйду на улицу, об меня не запнется женщина — глазами встретились — ах эти глаза, два озера ирисок, и все, утонул дед Иваныч, как в болоте. Но пока такого нет.

В последнее время читаю Глушкова. У него экскурсы в историю очень интересные. Читаешь и удивляешься: оказывается, то, чему меня учили по части истории в школе, на самом деле это все неправильно.

Новый год как отмечу? Не поверите. Вот так! (Показывает два больших пальца.) 31 и 1-го у меня смена. Я даже знаю, что я буду пить на работе. Чай — обязательно. И молоко шестипроцентное. Это традиция. А алкоголь я не пью уже 16 лет».

Павел, 40 лет, освободился в декабре 2016 года: «В последний раз 4 года сидел. Кража квартирная. Вообще я с 93-го года сижу, начал из-за наркотиков. Буду ли продолжать? Нет, хорош. Встал на путь нормальный, восстанавливаю документы, хочу работать водителем.

Жили мы в Академгородке, в «Щ», но у меня была неблагополучная семья в детстве. Тогда, помните, время такое смутное было, перемены все эти. И в правительстве, и в стране. Ну да, не все стали воровать. Как совесть не мучила? Мучила. Какой бы плохой человек ни был, совесть знает, что хорошо, а что плохо.

Самое жуткое в тюрьме — это замкнутое пространство.

Я еще там все время представлял это неограниченное пространство.

На свободе хочется всего и сразу, но понимаю, что все это приведет обратно в тюрьму. Поэтому пока просто живу, смотрю. Город так изменился — высотки, машины… полусамолеты какие-то, много изменений. Красиво, конечно. Но я даже толком-то город еще не видел, так, по райончику пробежался. И думаю, лучше мне пока здесь (в реабилитационном центре. — НГС.НОВОСТИ), чем где-то на улице, опять в какую-нибудь компанию.

Жизнь у меня складывалась по-другому с 2000-го по 2006-й. Родилась дочка, я женился. Все вроде бы наладилось. Ну и опять же наркотики, преступления. Рано или поздно они все равно приводят человека в тюрьму, как ни крути.

С дочерью не общаюсь. Что может быть от меня хорошего? Дети же как губка. Они и плохое впитывают, даже быстрее, чем хорошее. Она красавица такая. Не дай бог ей хоть каплю от меня впитать вот этого плохого, тогда что из нее, какая оторва вырастет, неизвестно. У жены уже другая семья, родила еще и живет своей жизнью. Пока не повзрослею психологически как-то, что ли, я не хочу появляться в ее жизни, боюсь.

Я смотрю на нее в интернете, через страницу ее мамы захожу по соцсетям. Они заблокировали все, но я нашел там доступ, чтобы просто на фото посмотреть. Ее Маша зовут. С 2006-го по 2009-й жена еще ездила ко мне в тюрьму на свиданки. А вышел, начал опять колоться, пить, и ничего хорошего она со мной не видела. Но уже перегорело, столько лет прошло.

Раньше говорили — на свободе живешь, в тюрьме выживаешь. Сейчас все поменялось.

По сути, никого у меня здесь не осталось, к кому можно просто обратиться за какой-то элементарной помощью. Вроде в миллионнике живешь, а здесь один реально.

Боюсь сорваться, но мечтаю обойтись в будущем бы без криминала. Мне надоело все это. Этот весь контингент, преступный мир — это самый низший слой, даже слоем-то его не назвать. Вся нечисть, какая есть, она там. Трудно не уподобиться этой мрази, остаться человеком.

Когда закрываю глаза — молюсь. Просто молюсь, я верующий. Воспоминания? Пытаюсь гнать эти мысли, они только гнобят. А если хорошее вспоминать, наоборот, еще больше начинает закипать — и от хорошего, и от плохого. Прошлым нельзя жить, тем более в моем случае, даже хорошим прошлым.

Верить в чудеса — это глупо, мне кажется. С мечтой пока не определился. У меня в принципе всегда хорошее настроение, хоть я и понимаю сложность ситуации, в которую попал. Думаю, можно, несмотря ни на что, как-то выкарабкаться, встать на ноги. А потом уже подумать о счастье. Что для меня счастье? Любить и быть любимым. Я был в такой среде — когда жена, ребенок, я вот вспоминаю порой… этот домашний уют. Вот это, наверное, счастье».