«Член в картине — это такой фантазийный мир»

На днях в Новосибирске появился собственный Гельман. Молодой художник Денис Ефремов, до сих пор известный узкому кругу, попал в опалу барнаульской общественности. Его провокационная выставка «Сублимация и мимикрия» не провисела в местной галерее современного искусства Sol' и недели, а закрыта она была по «настоятельной рекомендации» лиц, пожелавших остаться неизвестными. Нежные чувства барнаульского зрителя были задеты торчащими там и сям из выставленных картин фаллоимитаторами: по словам самого художника, так он попытался наглядно продемонстрировать абсурдность идеи о том, что искусство должно доставлять удовольствие. Корреспондент НГС.РЕЛАКС встретилась с Денисом Ефремовым и выяснила, как отличить искусство от порнографии и почему его выставку до сих пор не увидели новосибирцы.

Справка: Ефремов Денис родился 2 июня 1988 года в Новосибирске. Окончил Институт молодежной политики и социальной работы НГПУ в 2010 году. Участвовал в более чем 30 арт-проектах и выставках в Москве, Санкт-Петербурге, Тюмени, Красноярске, Сан-Франциско, Барнауле. Является руководителем Сибирского арт-клуба.

Как давно ты стал художником и каково твое творческое кредо?

Серьезно я занимаюсь творчеством с 2009 года. Много где выставлялся. Делал разные проекты, в частности «Сбагрис» — проект по обмену картин на еду и разные полезные вещи. Я считаю, что искусство должно расширять наше представление о мире, вызывать разные эмоции — и плохие, и хорошие.

Желательно куда-то уехать, где больше возможностей, больше коллекционеров. Зарабатывать деньги, будучи художником, в Новосибирске нереально. Но просто творить — можно. Творить можно везде.

О чем твоя выставка и зачем в ней столько половых органов?

Мой проект — и серия «Стесненный художник», и серия «Ожидания» — это антиутопии. Это не просто выставка картин, это проект, куда человек приходит и попадает вот в эту среду. Первая серия — о том, что было бы с искусством, если бы все художники подчинялись цензуре своего времени, а вторая — о том, что было бы, если бы художники слушали ожидания публики и старались им соответствовать.

Я выбрал для своей антиутопии один критерий — доставление удовольствия. Если искусство должно доставлять удовольствие, то оно должно вызывать сильные позитивные эмоции, самая сильная из таких эмоций — это оргазм, соответственно искусство должно вызывать оргазм.

Следуя этой логике, в конце концов художники пришли бы к вот такой концепции — что искусство должно физически доставлять удовольствие. То есть я взял эту идею и довел ее до абсурда. Когда я слышу эту фразу: «Искусство должно доставлять удовольствие», я думаю: «Ну как человеку объяснить, что не должно?». То есть оно может, но не всегда, иногда оно — о проблемах, о противоречиях. Сергей Самойленко прокомментировал мою концепцию в том духе, что, действительно, сейчас многие считают, что современное искусство — сплошная пошлятина и порнография, и моя серия «Ожидания» в этом смысле полностью соответствует ожиданиям публики.

Вторая серия — «Стесненный художник», я начал работать над ней около двух лет назад. Я тогда услышал такое выражение: «Только современные художники рисуют половые органы». И это реальное мнение обывателей, в их представлении история искусств — она такая чистая и невинная.

Я решил поиграть с этим: взять «неправильные» примеры из истории искусства и все «неправильное» вырезать. В этой серии семь работ. Получилась такая кастрированная история искусства, а затем родился новый смысл — это серия о цензуре в искусстве. Зритель понимает, что должно быть на картине, но оно якобы вырезано. Это показывает абсурдность цензуры.

Первый цикл я начал в начале 2011 года и в октябре-ноябре я его закончил. В начале 2012-го начал работать над «Ожиданиями». Поначалу идея казалась мне безумной, но постепенно я убеждался, что это нужно делать.

Из-за чего конкретно все-таки была закрыта выставка? Как на нее отреагировали?

О закрытии мне сообщили, когда я уже приехал в Новосибирск. Мне не сказали толком, почему. Вроде кто-то из учредителей галереи, тот, кто их спонсирует. Галерея не продает картины — там на этом невозможно заработать, и единственная возможность существования такой галереи в провинциальном городе — это наличие якорных спонсоров. Видимо, меценату, который спонсирует эту галерею, не понравилось то, что в ней происходит.

Произошедшим закрытием я удивлен очень сильно. Меня позвала галерея, они оплатили проезд и перевозку картин. Открытие, на мой взгляд, прошло очень здорово, пришло человек 50–60, все позитивно настроены. Кто-то подходил и говорил: «Ой, здорово, это что-то новое для Барнаула».

Для меня было важно, чтобы люди поняли послание. Но были и такие, кто еще до открытия выставки, увидев значок «18+» и узнав о ее содержании, высказывались, что это несерьезно. Союз художников местный жаловался. Во время монтажа хозяин помещения, которое арендует галерея, высказывался негативно по поводу картин: «Как такое можно выставлять?!».

Эти работы не говорят о том, что я считаю все это искусством. Это не значит, что я считаю правильным член в картине, — это просто такой фантазийный мир.

Люди же, видя член в картине, воспринимают его буквально и говорят: «Как это пло! Как так можно!», но не думают о том, что если эту картинку отделить от идеи, то она ничего не будет стоить. В этом-то и концептуализм. Когда художник выставляет стул и рядом прикрепляет идею, то если смотреть на стул — ничего не поймешь, а если прочитать концепцию — все становится понятным. С одной стороны, я создал абсолютное искусство — если соответствовать критерию доставления удовольствия, а с другой — как и любая антиутопия, выставка вызывает отвращение и негативные эмоции, что зритель и показал. Начал плеваться, говорить, что это — бред.

Что выставка должна была пробудить в людях, кому она адресована?

Я рассчитывал на московскую, может быть, питерскую публику, подготовленную. Понимал, что народу будет немного, но он будет готов к диалогу. Это — не массовый продукт, но так получилось, что он стал достоянием масс. Я просто не был готов, что все так повернется. Думал, будет как обычно — придут интеллектуалы и те, кто любит тусоваться, посмотрят выставку, и потом мы повезем ее в другой город. Переживаю, что из-за всей этой ситуации проект начали считать пиаром, что теряется послание, которое я хотел донести. Мне неприятно читать эти комментарии, неприятно, что переходят на личности, обсуждают мою личную жизнь, мою работу и т.д.

Глядя на реакцию, которую вызвала выставка, я думаю: хорошо, что она аполитичная, потому что при таком внимании, будь в ней политическое послание, у меня точно были бы проблемы.

С другой стороны, антиутопия получилась реалистичной. Народ поверил, что это — искусство, и возмутился. С другой стороны, процентов 30 людей познакомились с концепцией, поняли, о чем выставка, и поэтому возмущались происходящим вместе со мной и радовались отдельным комментариям, например, что я — «выкормыш Гельмана».

Сейчас я думаю, что делать со всеми этими комментариями, особенно барнаульскими, которые отличаются особой энергетикой и эмоциональным накалом. Думаю, из этого может получиться интересная штуковина — своего рода пьеса, представляющая собой публичную читку комментариев, которые представляют собой реакцию общества на эту антиутопию.

Почему участились случаи запрета выставок? Ставишь ли себя в один ряд с опальными Гельманом и Пикассо?

У каждого закрытия — своя история, и она, в принципе, понятна. Единственный непонятный эпизод, который случился с выставкой «Родина», — это давление на аэропорт «Северный». Там тоже лица, «настоятельно порекомендовавшие» (не принимать выставку. — В.Б.), остались неизвестными, хотя все и догадываются, кто это мог быть. Все это было обосновано политическим пиаром. Что касается Гельмана, в комментариях меня уже сравнивали — что я «из этих», но лично я с ним не знаком.

Что не так со зрителями, если они видят в подобных проектах не искусство, а порнографию, и где вообще грань между искусством и порнографией?

Несколько поколений людей в России воспитывались на том, что искусство должно быть как картинка — понятным. Пропагандистским. Видишь улыбающегося тракториста — вот это — искусство, видишь мишек на сосне — это тоже искусство, простое и понятное. Русского авангарда у нас нет даже в программе Института искусств. Нет вопросов про Татлина, Малевича, Шагала, супрематизм. Они в свое время были вычеркнуты из программы и до сих пор изучаются факультативно.

Поэтому народ, который привык воспринимать искусство буквально, приходит на выставку и видит х…р. Это вызывает у них эмоциональную реакцию, и не всегда негативную: я в Барнауле встретил людей, которые увидев все эти «сиськи-письки», жутко обрадовались, хотя ничего и не поняли.

Возможно, дело в том, что в нашей стране жить так трудно, что только в искусстве, в кино, в клубах, в интернете и телепередачах люди пытаются забыться, не думать о проблемах. И оттого все, что заставляет задуматься, вызывает противоречивые чувства — раздражает.

Порнография — буквальна, никто не смотрит порнографию, думая о смысле жизни, политике, урбанизации, экологии и т.д. А если ты смотришь на произведение искусства — оно заставляет тебя думать.

Когда новосибирцы увидят твою выставку? Почему ее до сих пор не было в СЦСИ?

Пока трудно сказать. О выставке в СЦСИ речи пока нет точно, потому что были разговоры о том, что его хотят закрыть. До меня доходила информация, что пока они собираются выставлять только то, что было в Государственном центре современного искусства в Москве. И сам СЦСИ мне рекомендовал выставляться пока где-то в других местах, за границей, потому что отношение ко мне тогда станет совсем иным. Потому что когда, скажем, Кулик уезжает за границу, выставляется там, возвращается, его воспринимают совсем по-другому — хоть и возмущаются, но относятся серьезнее. Это правило — общее для всех, даже если какой-то художник всего лишь немного поторчал в какой-то французской галерее где-то около туалета.

Виктория Барабошина

Фото предоставлены Денисом Ефремовым (1, 3–5), Ирины Малыгиной (2)