Временами до −51°

Январь 2015-го оказался едва ли не единственным морозным месяцем нынешней зимы — в третьей декаде на Новосибирск двинулась волна 40-градусных морозов, которые, впрочем, быстро отступили. Однако даже несколько дней холодов имели ледяные последствия. В «скорой» зафиксировали 25 января резкий всплеск обморожений — помощь врачей потребовалась 10 новосибирцам, которые обморозили руки, щеки, уши... На загородные трассы дорожникам пришлось отправить специальные патрули, которые отогревали замерзшие в дороге автомобили — в числе спасенных в эти дни оказалась даже молодежная хоккейная команда «Иртыш», автобус которой заглох в дороге ночью, — выручать юниоров пришлось сотрудникам ГИБДД, дежурившим неподалеку.

И все-таки удар морозов, считают синоптики, был не слишком сильным — особенно если сравнивать нынешнюю зиму с годами, когда сильные морозы держались по 2-3 месяца подряд. Пик холода, говорят записи метеорологов, случился в нашем городе ровно 100 лет назад — 9 января 1915 немногочисленные городские градусники показывали −51,1 градуса по Цельсию. В Новосибирском Гидрометцентре по просьбе НГС.НОВОСТИ составили список самых холодных зим в истории столицы Сибири. В него попали годы, когда декабрь, январь и февраль были не равномерно холодными — без пиков, как в 1915-м, но и без серьезных потеплений. Самой холодной за всю историю наблюдений по трем месяцам оказалась зима 1968 года. На втором месте ледяного пьедестала оказался год 2009-й. Еще восемь дат оказались равномерно распределены по прошлому столетию и миновали, по странному совпадению, лишь 90-е. Корреспонденты НГС.НОВОСТИ показали этот список метеорологам, очевидцам той поры и историкам, попросив поделиться воспоминаниями, — и нашли сибирскую зиму жестокой и одновременно пугающе красивой.

— Мы были мальчишками и лазили везде, хотя время было непростое, — вспоминает Борис Антипенко, 77-летний историк и краевед. — В Новосибирске зимы были — ого-го! Знаете, как говорят: плюнешь — на лету замерзнет. Я сейчас вам точно скажу. 1943 год, февраль — минус 43. 1945 год, январь — минус 42,8. Февраль — минус 30, хотя нет, вычеркните, 30 — это разве холод? Спали мы в одежде. Я однажды валенки свои неделю не снимал! Можете поверить?

... Каждое утро Михаил Сергеевич, названный в честь одного уважаемого агронома, идет неторопливой походкой в кабинет начальника агрометеорологической станции «Огурцово» Петра Нечипоренко, совершенно не переживая — занят тот или нет. Завидев визитера, Петр Петрович обычно откладывает дела и идет к дальнему от стола сейфу, где у него лежат сухофрукты, яблоки, всегда полная пачка сахара и еще куча всякого. Достав коробку, Нечипоренко насыпает на пол горсточку «вискаса» и добродушно произносит: «На, ешь». Угощение выходит чисто ритуальным — во-первых, еда для котов расставлена по всей базе в больших тарелках, и Михал Сергеич уже так разъелся, что лоснится шерсть. Во-вторых, на запах слетаются остальные коты, которых тут море. На базе к ним так привыкли, что давно считают за своих. Закон жанра требует написать, что дымчатый котяра помогает двуногим коллегам предсказывать погоду, но с метеорологической точки зрения Михал Сергеич — ноль без хвостика. «Ну почему же — он, когда сильные морозы, на батарею ложится», — защищают кота женщины-синоптики.

С помощью от кого-либо тут вообще туго. Пробыв на станции пару часов, ловишь себя на ощущении, что базу — просторный деревенский дом с просевшим крыльцом — забыли где-то в 90-х. И с тех пор она судорожно барахтается между темным прошлым и туманным будущим.

Раз в 10 дней техник-метеоролог Людмила Александровна и ее коллега Яна прыгают в валенки, надевают охотничьи лыжи «Вятка» и отправляются в поля делать замеры — им нужно пройти 4 километра по целине с приборами в руках.

Послать бы на этот маршрут кого помоложе, но выпускники местного метеотехникума, узнав зарплату, бегут на Крайний Север — там хотя бы надбавки и «северные» платят.

— В девяностые не так обидно было. Тогда всем плохо было, — задумчиво произносит Людмила Александровна.

— А сейчас — только вам?

— Не знаю. Может, и еще кому-то, — с сомнением произносит она.

Человек, от которого зависит ширина улыбки телеведущей утреннего прогноза погоды, получает оклад 6 тысяч рублей в месяц — и это с учетом десятилетий стажа. В стойкости метеорологов есть что-то от девиза ВДВ — кто, если не они, в самом деле будет это делать? Люди, в отличие от кота, в сильные холода не могут нормально лечь даже на диван — раз в 3 часа положено выходить в поле, заставленное приборами, делать замеры и заносить данные в журнал.

Самые ранние наблюдения, занесенные в таблицу метеостанции, относятся к 1931 году. Помноженный на суровые условия жизни, холод тогда играл решающую роль — благодаря или вопреки ему происходили события, меняющие ход истории прошлого века.

Гражданская война гремела всполохами ужаса — жаркая, как топка паровоза, но скованная ледяными объятиями сибирской зимы. Разгар Новониколаевской операции —50-тысячная армия Колчака безнадежно проигрывали сражение войскам 5-й армии — 31 тысяче штыков и сабель под командованием Генриха Эйхе. Бойцы Белой гвардии сломлены — не только победами противника, но и погодой. Мороз явно играл в тот год за красных. От станции Чулымской до Новониколаевска по железной дороге растянулась огромная гусеница застывших на месте эшелонов. Паровозы замерзли и вышли из строя, на отопление вагонов и теплушек не хватает ни сил, ни дров... «В эшелонах находились раненые, больные, обмороженные, беженцы, в основном — семьи офицеров Белой гвардии. Почти все эти люди замерзли», — описывает ужасы той зимы историк и сотрудник музея Новосибирска Константин Голодяев.

Люди в промороженных вагонах ждут — к ним вот-вот придут, сейчас откроется дверь, и принесут хоть немного еды. Слушая вой ледяного ветра за дощатыми стенами вагона, они засыпают навсегда. Деморализованные и замерзшие белогвардейцы оставляют будущий Новосибирск, бросив два бронепоезда, около тысячи пулеметов, десятки эшелонов с военным снаряжением и оборудованием для заводов. Но морозы, в отличие от армии Колчака, никуда не уходят. Рука об руку с ними по городу с косой идет еще одна страшная напасть — тиф.

Некоторые семьи погибают целиком, заезжать в город без особой надобности решаются немногие — и то со словами «Господи, убереги от мора!». Из 130 тысяч жителей Новониколаевска до весны 1920-го доживут лишь 67 тысяч человек.

Перелистывая журнал наблюдений, Нечипоренко неторопливо читает лекцию по основам метеорологии. Наугад находит какой-то год, вдумчиво произносит: «Первая декада января была теплее нормы». Это, впрочем, еще не говорит о том, что в том далеком году не было жуткой холодины.

Осадки и температуру сверяют со средним арифметическим за последние 30 лет — так что норма для 40-х годов прошлого века и начала «нулевых», следует из лекции, разная.

«Нормы должны быть современные. Три раза они уже менялись», — от нормы к норме, припоминает синоптик, всегда какие-то показатели перемещается по месяцам.

Например, в 1960–1970-е годы максимум осадков выпадал в июле, а теперь — в августе. Людям-то, может, и безразлично, а вот сельскому хозяйству, переживает начальник «Огурцово», плохо. Если полистать журнал, с которым он то и дело сверяется, можно выяснить, что январь в Сибири переменчив, как погода на побережье Тихого океана. То в жар бросит и градусники по нескольку дней болтаются в районе нуля, то в мороз кинет — да в такой, что на улицу выходить не хочется. Как тогда, в 1945-м.

Уже вторую неделю Аня просыпалась от холода — этим утром было то же самое. Она спала не раздеваясь — в ватных штанах и отцовской шинели. Ничего не помогало — в пять утра мама хлопала дверью и запускала в темную комнату новую порцию стужи.

Вода в колодце опять замерзла, — тяжелая глыба снега со стуком опустилась в котел. Мама наклонилась, чтобы раздуть угли. Огонь погас еще вечером — к утру сгоревшие опилки отсырели и подернулись инеем.

— Анька, вставай. Пойдешь дядю Ваню откапывать, давно что-то его не видно.

Девочка нехотя поднялась, зачерпнула из котла талой воды со льдинками и быстро умылась над тазом. Шинель обвязала веревкой вокруг пояса и замоталась шалью. Потом схватилась за лопату, набрала полную грудь воздуха и протиснулась в дверь — чтобы выйти из дома, нужно было карабкаться вверх по ступеням, выбитым в снегу.

От дома соседа дяди Вани осталась одна труба, черневшая в предрассветных сумерках. Аня проваливалась по колено и волочила за собой лопату. Изо рта валил пар, ресницы покрылись инеем. «Согреюсь как раз», — подумала Аня и принялась за работу.

Сосед дядя Ваня был инвалидом — он лишился ноги на фронте, зимой не выходил из дома без надобности. Аня рыла лопатой снег и вспоминала его лицо — усы, покрытые инеем, и собачью шапку. Она волновалась, что в доме погасла печь и дядя Ваня больше не проснется.

Наконец она раскопала крыльцо. Потянула дверную ручку и заглянула в комнату — увидела мужчину, лежащего на нарах в дальнем углу. Он не шевелился и, кажется, не дышал. Не отряхиваясь, Аня забежала в комнату и принялась барабанить его по спине. Фигура безвольно сотрясалась, но не подавала признаков жизни. Аня опустилась на пол и долго терла глаза — плакать она не могла из-за инея на ресницах. Вдруг на ее плечо легло что-то тяжелое.

— Чего раскричалась, дуреха, не даешь поспать, — пробурчал дядя Ваня. И тяжело перевернулся на другой бок.

7-летний Ваня вприпрыжку бежал по скользкому склону. На дне оврага серебрилась Каменка — весь декабрь стояли лютые морозы, и речка померзла до самого дна. Ваня мороза не боялся. Старшие девочки сказали ему, что в город вернулся летчик Покрышкин — его дом с синей трубой стоял прямо на пригорке. Мальчик мечтал разглядеть между прутьев забора высокую фигуру в летной куртке и с перевязанной рукой — поговаривали, что героя контузило во время последнего боя. Картина стояла перед глазами — летчик склоняется к нему, протягивает руку и приглашает полетать. Тропинка вывела на узкий мост. Казалось, мотор уже заводится, и Ваня прибавил шагу.

Вдруг ноги не почувствовали земли, мальчик взмахнул руками и провалился в прореху между досками — часть из них давно сгорела в чьей-то печи. В последний момент он за что-то зацепился. Тяжелые валенки тянули вниз, а каждый вдох обжигал горло. «Лететь невысоко — нырну в сугроб и поплыву, как рыба», — подумал мальчик, разжимая руки.

Тем вечером мама сидела в углу и долго плакала. Бабушка размешала в кипятке полкубика рафинада и приложила к его посиневшим губам кружку. Одно осталось в тумане — кто выкопал из сугроба закоченевшего ребенка, донес его до дома и передал в руки родственникам. В памяти Вани остались лишь жесткая кожа летной куртки и слабый запах керосина.

Как-то неожиданно выясняется, что начальнику метеостанции уже 66 лет — а он по утрам протаптывает охотничьими лыжами тропинки вокруг базы для своих сотрудниц. Выясняется это вообще случайно — увлекшись рассказом про нормы для разных декад января, он раз за разом находил в журнале почему-то именно 1948 год.

«Я в этом году родился. Январь был очень теплый: первая декада минус 6,5, вторая — минус 11,8 третья — минус 24,1. Средняя по месяцу — минус 14,4, когда у нас норма в январе — минус 19. Получается, очень теплый январь был», — погрузился собеседник в воспоминания. Родись он на 20 лет попозже, этот месяц был бы уже, наверное, не таким теплым.

Людмила ехала на трамвае на первую пару в НЭТИ. На Люде было драповое пальто и свитер под ним — надевать уродливый тулуп, который предлагала ей мама, она наотрез отказалась. В пальто (даже с натянутым под него тонким свитерком) уже через 10 минут ходьбы становилось холодно, но девушка утешала себя мыслью, что почти весь путь она проделает на трамвае. Город, казалось, побелел — все было покрыто слоем колючего инея, который нарастал на любой выделяющий хоть какое-то тепло предмет. Двери трамвая закрывались неплотно, и из щелей в салон задувал кинжально холодный воздух. И все же даже этот заиндевевший железный пенал казался таким уютным и теплым по сравнению с белым городом за его окнами. Дом Люды был в Октябрьском районе — путь неблизкий. Едва заехав на Октябрьский мост, трамвай остановился.

Вагоновожатая, крепко сбитая женщина, вышла на мороз через переднюю дверь и через несколько минут вернулась с печальными известиями: пути замело, на мосту собралась уже целая вереница замерших вагонов.

— И чего теперь делать-то? — спросил кто-то из пассажиров.

— Снимать штаны и бегать, — с веселой злостью сказал мужик в тулупчике, — пешком надо идти, а то пока расчистят, околеем тут.

Мало-помалу пассажиры начали просачиваться наружу, и, постояв на ветру, начинали брести в сторону противоположного берега. Люда с ужасом подумала о том, что ей придется идти по мосту пешком, но делать было нечего.

Машин почти не было, да если бы и были, девушка вряд ли решилась бы просить ее подвезти. Постепенно холод проникал повсюду, залезая, кажется, в самые укромные уголки тела. Люда помнила, что единственным способом спастись от мороза в такой ситуации было движение, и пыталась идти как можно быстрее. В какой-то момент ей стало по-настоящему страшно.

Навстречу, с левого берега, подъехала и остановилась грузовая машина. С нее начали спрыгивать молодые люди, которые, вооружившись лопатами, принялись расчищать пути. Оказывается, несколько групп студентов сняли с занятий и отправили ликвидировать снежные заносы.

Один из парней узнал Людмилу — их знакомили на какой-то вечеринке — и, окинув взглядом ее явно не соответствовавший ситуации наряд, озабоченно побежал к машине. Через пару минут девушка сидела в кабине.

— Так все-таки: у нас в Сибири глобальное потепление или похолодание?

— Сейчас покажу, я тут когда-то занялся чуть-чуть, — хитро улыбается Нечипоренко и достает пожелтевший лист бумаги, мелко исписанный неровными строчками цифр.

В максимальном упрощении схема его подсчетов выглядит так: Петр Петрович выписал из журнала все года, начиная с 1934-го, когда зимой случались морозы ниже −39. «Потому что если −40 есть — уже холодно», — поясняет метеоролог.

Поделив 80 лет наблюдений на отрезки по 30 с небольшим лет, он подсчитал, сколько зим в каждом были, по его меркам, холодными. «С 1934 по 1969 год таких зим было 26. А вот следующие, с 70-го по 2006 год, да — из 37 лет только в 12 годах было 40 градусов мороза. То есть последние годы часто зимы были без −40».

По подсчетам Петра Нечипоренко, погода все чаще дает сибирякам передышку. Например, в его таблице зияет дыра длиной в 5 лет — с 2001-го по 2006-й, когда 40-градусных морозов не было вовсе. Впрочем, вскоре после этого природа взяла реванш...

Зимой 2009-го ГИБДД растиражировала специальное объявление для водителей: на трассы без лишней необходимости не выезжать! Барнаулец Степа Тарасов его не слышал. Он просто стянул ключи от отцовской «девятки», наскреб денег на букет роз, и уже около 16:00 серые «Жигули» пересекли границу Алтайского края и Новосибирской области. Мчался Степа к девушке Юле, которую ни разу не видел — общались только по интернету. Ехал сюрпризом, надеясь поразить неожиданным визитом — еще бы, ведь запланированная поездка в гости сорвалась из-за отмененных по случаю морозов междугородных автобусов. За постом ДПС в Черепаново на приборной панели замигала лампочка-индикатор — кончилось масло. Пока открывал крышку капота, пока в тоненьких зимних туфлях пританцовывал, заливая масло в двигатель, — промерз до глубины души. Наконец тронулся — но через пару десятков километров «девятка» встала как вкопанная. «Недостаточно средств на счету абонента» — равнодушно сообщил мобильник, когда Степа решился позвонить отцу и признаться в побеге.

Парень снова выскочил из машины — где-то в интернете он читал, что дальнобойщики, замерзая на трассе, жгут покрышки. «Отец убьет за запаску... Да и хрен с ней, не замерзать же», — мелькнуло у него в голове. Но пока доставал, замерз так, что пальцы перестали гнуться вовсе. Заскочив в машину, Степа тоскливо окинул тонущую в сумерках пустую трассу. Ему повезло — в тот морозный январь ГИБДД усилила патрулирование загородных дорог. Через час возле «девятки» остановился наряд ДПС. «Иди, отогрейся в нашей, потом до СТО дотащим», — хмуро предложил вылезший из машины лейтенант. Спустя два часа Степа уже гнал без остановки в сторону Новосибирска — остановиться ему теперь не давал страх. На заднем сиденье, свесив замерзшие бутоны, болтался букет алых роз...

Замполит отдела полиции «Татарский» Руслан Ульбертов долго пытается вспомнить хоть одного спасенного от мороза на трассе водителя зимой 2009-го. «Нет, не помню. Были такие, это точно, но в памяти остались только те двое в 2012-м», — наконец сдается он. «Те двое», впрочем, тоже были не водителями — слонами польского передвижного цирка, которых везли в прицепе грузовика из Новокузнецка в Омск.

Дальнобойщики до сих пор рассказывают друг другу эту историю как анекдот: темная ночь, на градусниках −42. На обочине трассы стоит пылающий прицеп фуры, вокруг которого нарезают круги два замерзших до ужаса в глазах слона и одеревеневший от холода дрессировщик.

— Тут прицеп со слонами на обочине горит, километров 30 от Татарска, — позвонил в дежурную часть «пожарки» очевидец.

— Кто-кто там горит? — не поверил дежурный. Но наряд отправил — мало ли, вдруг не розыгрыш все-таки. Оказалось, правда. Сюрреализм полный — по обочине носятся заиндевевшие слоны, а пожарные покрывают горящее авто слоями льда. Воды на таком морозе нет — она мгновенно замерзает, образуя толстую корку. Сбив огонь, слонов кое-как загоняют обратно — и бегом в город, отогревать. Мало необычного в двух ящиках водки в спортзале техникума. Но в ту ночь в Татарском политехническом на фоне матов и колец для баскетбола пировали два индийских слона. Выдув 20 бутылок водки, размешанной с водой, погорельцы уснули — а утром их, все еще обалдевших от приключения, уже везли в Омск. В Татарске пришлось оставить только дрессировщика — бедолага так обморозился, пока бегал за слонами, что попал в больницу.

Освобождая на столе место под чай и сушеные абрикосы, Нечипоренко берется за увесистую книжку «Облака», задумчиво качает в руке. «Вон всего сколько выучить надо, чтобы погоду предсказывать. Тут одних только облаков — больше 100 видов», — произносит начальник метеостанции. И тут же выдает одну из маленьких хитростей синоптиков: чтобы правильно измерить температуру на улице, градусник нужно спрятать. Для него мастерят затейливую конструкцию, чем-то похожую на скворечник: над землей на длинных ножках стоит ящик, внутрь которого не попадают прямые солнечные лучи — чтоб прибор не нагревался.

— Во всем мире, на всем земном шаре на всех метеостанциях меряют температуру на высоте 2 метров над уровнем земли, — завершает рассказ Петр Петрович.

— Тогда уж — над уровнем снега, — поправляем, глядя через окно на сугробы.

— Нет, все-таки земли, — упрямится Нечипоренко и сбивается на длинный рассказ о том, как замерзающая вода согревает и оттаивает землю.

Потом неожиданно замолкает, и в нем появляется что-то неуловимое от персонажа балабановского «Брата».

— У нас почему 40 градусов мороза нет? Мы живем рядом с гигантом, городом таким. Он очень согревает. Он по территории большой, загрязнения есть, над ним ядра конденсации больше. Слышите же в прогнозах погоды, да? Барнаул, Кемерово — под 50 градусов! В Барнауле замерз уголь, не могут разогреть его — а в Новосибирске нету мороза. Вот гигант это делает, согревает нас.

Директор Института проблем освоения Севера СО РАН (г. Тюмень) Анатолий Багашев уверяет, что жители Новосибирска мало знают о морозах. Вспоминая дни, проведенные в научных экспедициях, он только что не ежится от холода. Природа, считает ученый, дала его подопечным — малым народам Севера — уникальный шанс выжить в этих суровых краях. «Низкорослые, коренастые, у них такой квадратный тип телосложения — укороченные руки, туловище, ноги. Плюс к этому — жировая прослойка соответственно, особенно на лице более отчетливо выражена. Она предохраняет от обморожения. Поэтому они такие... кругломорденькие», — улыбается, восстанавливая в памяти образ ненцев, Анатолий Багашев. Жители городов, конечно, совсем не такие — и стать чуть квадратнее из-за суровостей местного климата нам вряд ли грозит. «Эволюция не по такому пути идет, конечно. Если нам холодно, мы не шерсть отращиваем, а шубку себе покупаем, само собой», — смеется ученый.

Можно быть гурманом и как угодно относиться к идее есть рыбу сырой — но на Крайнем Севере, обещает ученый, рано или поздно любой начинает есть местную жирную рыбу — нельму, муксуна... Отказаться от этой диеты невозможно — иначе не выживешь, злые духи все здоровье заберут.

Больше некому, добрых в эти краях нет вообще. «Деда Мороза нет. Всякие персонажи, связанные с вьюгами и прочими носителями зимних явлений, — одни злыдни. А положительных у них нет вообще», — расстроился за своих подопечных Анатолий Багашев.