«Многие медики не справляются и уходят». Откровенный разговор с врачом — о спасении детей и ошибках

Статья про детскую смертность в Новосибирской области вызвала большой резонанс. У каждого — своя правда. Родители винят врачей, Минздрав аргументирует, что среди часто встречаемых причин смерти детей первого года жизни — тяжёлые врождённые пороки развития. Люди в комментариях делятся на два лагеря: одни защищают медиков, другие — сочувствуют утрате родителей. Но как подобные конфликты между медиками и родителями выглядят в глазах самих врачей? Стало ли их сейчас больше? И как меняется отношение пациентов к тем, кто их лечит? Медицинский обозреватель НГС Мария Тищенко поговорила об этом с Ростиславом Заблоцким, главным врачом Городской детской клинической больницы скорой медицинской помощи.

— Как менялись отношения между родителями пациентов детской больницы и врачами за время вашей работы: можно ли сказать, что конфликтов стало больше?

— Важно отметить, что это не разные баррикады: и у родителей, и у врачей цель одна — сохранить жизнь ребёнка, спасти его, оказать медицинскую помощь. Мы заинтересованы в этом не меньше. Но случаи, конечно, бывают разные: и родители разные, и врачи, иногда возникают бытовые конфликты между ними.

Конфликтов, может, больше не стало, больше стало резонансных ситуаций и работы с судами, прокуратурой, Следственным комитетом. Конфликты всегда были — это часть нашей работы, мы это понимаем. Многие медики не справляются с такой работой, иногда уходят из-за недопонимания между медицинским персоналом и родителями ребёнка.

В нашей больнице не только врачи, но и медсёстры, регистраторы, рентген-лаборанты, которые напрямую сталкиваются с родителями пациентов, иногда после очередного такого дежурства, разбора просто пишут заявления и уходят. Мы пытаемся с ними поговорить, уговорить, но люди разные: кто-то по-человечески способен конфликт решить, кто-то — пропустить мимо, а для некоторых это психологическая травма, и они не хотят работать в таких условиях. Но в нашей больнице на самом деле случаи увольнения сотрудников после конфликтов крайне редки, большинство из них мне удалось решить в пользу учреждения.

— Какие аргументы вы подбираете для таких людей?

— Говорю, что это такая профессия: она неизбежна. Наша работа — не только оказывать медицинскую помощь, к сожалению, но ещё быть психологом и для ребёнка, и для родителей. Родителей мы стараемся тоже понимать: они приходят в состоянии такого аффекта, психологического возбуждения, потому что у них случилось горе, проблема. В таком состоянии они сами не понимают, как себя ведут, и оказывают давление на медперсонал.

Иногда из-за родителей существует угроза жизни и здоровью ребёнка. Месяца три назад меня вызывал дежурный врач для того, чтобы убедить родителей оставить ребёнка в больнице для оказания неотложной помощи в отделении реанимации. Он был в состоянии септического шока, но мама отказывалась его оставлять. Мы предлагали и ей остаться. Причём она ссылалась на отказ папы, он приехал, и оказалось, что это её сожитель, не родной отец. Мы вызывали полицию по делам несовершеннолетних, чтобы уговорить её. Ребёнок через три часа после госпитализации был отправлен на ИВЛ. Всё обошлось, врачи справились, но, тем не менее, действия законных и незаконных представителей ребёнка создали угрозу жизни. Иногда родители вообще отказываются от медицинской помощи.

Мы понимаем всё: не кричим, не возмущаемся, не плачем. Это часть нашей работы, стараемся эти конфликты решать на месте, договариваться. Не может врач — есть заведующий, не может заведующий — есть начмед, главврач и, в конце концов, есть Минздрав. Бывают ситуации, когда ребёнок уже находится в больнице, и необходимо какое-то вмешательство, от которого родители отказываются, мы собираем консилиум, в который входят и сотрудники министерства.

— Как и почему меняется отношение к врачам?

— В начале моей работы отношение к врачам у населения было лучше, с чем это связано — не знаю. Не могу сказать, что врачи стали хуже, мне кажется, наоборот, стали лучше. Оснащение больниц, условия нахождения детей и мам стали намного лучше. Раньше были реально ободранные стены, дырки между палатами и полное отсутствие оборудования. Мы не знали, что такое томограф, ставили диагнозы по рентгену, УЗИ и ФГС. Это всё, что у нас было, а сейчас КТ, МРТ, все виды эндоскопического оборудования... Если мы чего-то не можем сделать, то ищем, кто и где это может сделать в федеральных клиниках, и занимаемся переводом. Нет ни одного брошенного ребёнка, которому мы чем-то не можем помочь.

Я думаю, что время другое: та же самая пресса влияет на общественное мнение. Если много материалов о непозитивных вещах в здравоохранении, которые, конечно, есть, то народ это читает и соответствующим образом относится. Всех интересуют трагические вещи. Да, они бывают: наша больница — больница скорой помощи, которая работает в круглосуточном режиме. У нас все профили, не только травма: хирургия, детская онкология, лор-патологии, гинекология детская, пульмонология, гастроэнтерология, челюстно-лицевая хирургия, с недавнего времени мы к себе неврологию присоединили. Сейчас занимаемся подготовкой к открытию детской реанимации, томограф установили.

Но не всегда медики способны спасти жизнь ребёнку. К сожалению, в больницах умирают дети, мы стараемся, чтобы такого не было, хотим, чтобы дети были живы и здоровы. Но ни в одной больнице мира — ни в детской, ни во взрослой — нет нулевой смертности.

Заслуг, наверное, больше, но они проходят часто незамеченными: наверное, все думают, что это само собой разумеющееся. Мы согласны — это наша работа, но всё равно относимся к ней не как к рутинной. Ежедневно мы спасаем детей, например, недавно пятилетний ребёнок упал с восьмого этажа. Я считаю, была сделана безупречная работа на всех уровнях: скорая помощь приехала в считанные минуты, врачи-реаниматологи скорой занимались реанимацией, в больнице одновременно порядка 10 врачей оказывали ему помощь. Ребёнка выписали, он пока ещё в гипсе. Я думаю, что он всё забудет и пойдёт в школу, даже ничего не подозревая.

— Как вы справляетесь с эмоциями в трагических ситуациях?

— Конечно, выгорание есть. Каждая трагическая или неудачная ситуация с тяжёлой травмой, когда нам не удалось сделать ребёнка абсолютно здоровым, всегда даётся тяжело, но мы все понимали, куда шли.

Хотелось бы всё-таки быть с родителями в одной команде, чтобы помогать ребёнку. От родителей очень многое зависит: важна их уверенность во врачах, а когда время уходит на разборки, уговоры, конфликты — это всегда может отразиться на качестве лечения.

— Часто врачей называют циничными. Как вы к этому относитесь?

— Абсолютная неправда. Врачи менее циничные — как раз потому, что всё видят, всё понимают. Цинизм для врача неприемлем. Каждый ребёнок, каждый пациент — это человек, которому нужно оказать помощь.

— На ваш взгляд, врач — это всё же призвание, не может быть в профессии случайных людей?

— Случайные люди бывают, но большая часть отсеивается ещё на этапе обучения, потому что, начиная со второго-третьего курса, молодые люди работают в клиниках и видят работу, с которой столкнутся в будущем. Многие понимают, что им не подходит, в том числе из-за напряжённости, уровня заработной платы. Хотя сейчас тенденция к росту зарплаты: государственные клиники даже конкурируют с частными. А кто-то сначала терпит, а потом уходит.

— В больницах бывают конфликты, которые связаны с тем, что родителей не пускают к ребёнку в реанимацию. Что вы думаете об этом?

— Да, и в нашей больнице такое бывает, но редко. Мы не пускаем родителей на постоянно, но у нас есть время посещений, оно регламентировано, правда, в индивидуальном порядке мы делаем исключения. В некоторых больницах в принципе закрыт доступ в реанимацию, может, из-за условий.

Наверное, правильно, когда больница построена таким образом, что есть возможность находиться в реанимации и родителям. Но у нас таких условий нет. Когда придём к этому, к ультрасовременным больницам и реанимации, тогда будет.

Иногда нахождение родственников действительно мешает работе реанимации, потому что там происходит постоянный мониторинг, наблюдение, там лежат самые тяжёлые дети, как правило, на ИВЛ, без сознания. Подавляющее большинство родителей это понимает, но некоторые тут же пишут жалобы в прокуратуру, Следственный комитет о том, что мы нарушаем их права. Формально, может быть, нарушаем, но это для того, чтобы обеспечить максимальную помощь пациентам.

— После этих жалоб проходят проверки?

— Конечно, мы не выходим из проверок. Контроль нужен, чтобы мы не варились в своём соку. Нас контролируют и министерство здравоохранения, и Росздравнадзор, и прокуратура, и технадзор, и полиция, и наркоконтроль, и сельхознадзор. Не было ни одного дня, чтобы у нас кто-то что-то не проверял. Наверное, это правильно, может, у нас глаз замыливается. Законы, требования, подзаконные акты меняются, невозможно за всем уследить. И часто нас проверяют не для того, чтобы наказать, а для того, чтобы помочь в этом во всём разобраться. У больницы ведь главная деятельность — медицинская.

А если ребёнок умирает в больнице, мы обязаны сами вызвать следователей, полицию. Сразу же изымается вся документация и тоже проводятся проверки.

— Я делала запрос Росздравнадзору о проверках, связанных со смертью детей в больницах. Они ответили, что в 2019 году нарушения были найдены в 90% случаев, в первом полугодии 2020 года — в 100%. Как правило, эти нарушения связаны с ведением документации?

— Редко когда любая проверка проходит с заключением о том, что нарушений нет: всегда находятся какие-то мелкие или немелкие дефекты. Сложно и помощь оказывать, и при этом всё в онлайн писать и писать. Врач что-то не дописал, что-то не подписал. Это и на уровне нашего ведомственного контроля выявляется. Это необходимо, чтобы в будущем такого не допускать. Ведение медицинской документации ещё требует совершенствования. Иногда мы понимаем, что всё сделано правильно, а по написанию можно найти дефекты в истории болезни. Мы выявляем дефекты — все, кто это сделал, пишут объяснение. Мы наказываем — делаем выговоры и финансово: снижение стимулирующей надбавки. Элементы контроля всё равно должны быть за всеми, не глядя на регалии.

— На ваш взгляд, всё же бывают врачебные ошибки? И каким должно быть наказание?

— Наказание же разного уровня бывает. На уровне учреждения — это замечание, выговор. Конечно, это несопоставимо с детскими жизнями, здоровьем. О наказании говорит суд. К сожалению, ошибки бывают, от этого никто не застрахован. Врачи — это не роботы, не аппараты КТ или МРТ. Это люди, которые работают и могут ошибиться. Никто не хочет ошибиться, нанести вред ребёнку, никто халатно специально не работает. Они приходят к ребёнку, чтобы помочь, но какие-то не совсем верные действия бывают. Не только у нас, но и во всём мире. Ошибочные действия были, есть и, к сожалению, ещё будут.

— Вы как руководитель считаете, что нужно строже быть с коллективом, чтобы такого не было, или как-то иначе нужно профилактическую работу вести?

— Дело не в строгости, а в порядке, дисциплине. Чрезмерная строгость, полицейские условия не будут способствовать комфортному выбору методики лечения. Врачу должно быть комфортно, наша задача — создать ему все условия для того, чтобы он лечил детей. Естественно, должны быть и контроль, и свобода действий. Мы стараемся любые потребности врачей закрывать.

— Что ещё, кроме реанимации, по вашему мнению, должно появиться в этой детской больнице?

— В этой больнице уже сложно что-то ещё представить, вопрос только в помещениях и новых условиях нахождения в них и персонала, и пациентов. Главный вопрос — территория. Скоро будет делаться пристройка к областной больнице — там появится детский корпус, в котором наконец-то откроется онкогематология без перемещений (будет находиться в ведении областной больницы, — Прим. ред.). Это сейчас проект номер один. А вообще на территории региона нужна большая полнопрофильная областная детская больница. У нас профили разделены по разным корпусам, а нужно, чтобы всё было в одном месте.

— А областную детскую больницу вы видите на базе вашего учреждения?

— Мы не претендуем, нужно мыслить шире. Это решение будут принимать губернатор, министр здравоохранения. Явно это должно быть отдельное здание и не 1912 года постройки, самое современное. Если скажут нам быть базой, мы будем: у нас для этого всё есть — знания, кадры.

Ранее НГС публиковал истории двух подростков, которые победили рак — он отнял у них детство, но они выжили и выздоровели.