«Он называл нас мафией»: анестезиолог-реаниматолог о 50 годах работы в Центре Мешалкина

Анатолий Шунькин работает анестезиологом-реаниматологом в Центре Мешалкина 50 лет, долгое время он заведовал детским отделением реанимации, с группой других специалистов разрабатывал метод гипотермической защиты организма во время операций, когда организм охлаждается до 32 градусов и сердце выключается из кровообращения на 40 минут. Он делал показательные операции для специалистов со всей России и из других стран. Журналист НГС узнал, как он оказался в этой профессии, чем ему запомнился Евгений Мешалкин, зачем он с коллегой ездил работать в шахты и как разработанный ими метод применяется в Америке до сих пор.

— Как вы пришли в эту профессию и почему выбрали именно анестезиологию?

— Мой отец был железнодорожником, а мать — учителем, поэтому нас держали строго, но дорогу мы себе выбирали сами. Мы жили в районном центре — по воле случая пришлось обратиться к врачу, который окончил Ленинградский медицинский институт и оказался для меня примером. Я захотел стать военным врачом, но не смог. Потом, после четвёртого курса, я приехал туда на практику, и он меня научил очень многому. Особенно практическому мышлению: нужно серьёзно относиться к человеку и внимательно его осмотреть — раздеть, посмотреть, как кожный покров выглядит, даже если человек пришёл на профилактический осмотр и кажется здоровым.

Анестезиологию я выбрал, можно сказать, случайно. Когда учился в институте, мне нравились две специальности — хирургия и анестезиология, но она тогда не преподавалась, как сейчас, отдельно. После окончания Новосибирского государственного медицинского института я принял участие в конкурсе по хирургии, но место занял другой выпускник, поэтому я решил устроиться хирургом в городскую больницу № 34, где до этого проходил практику. Главный врач мне сказал: «Анатолий, у меня сейчас хирургов вполне хватает, анестезиологов — катастрофа. Ты поработай месяца три-четыре, а потом я тебя переведу в хирургию». И увлёкся.

Эта больница в то время обслуживала 400 тысяч человек по экстренной неотложной помощи: за ночь поступало 70, 80 и более больных, из них до 25 — с ножевыми ранениями. Район был неблагоприятный. Работать приходилось очень интенсивно, но учителя были достойные. А теории уже здесь, в Институте патологии и кровообращения, учили.

В то время научные сотрудники получали от 80 до 110 рублей, а я, работая практическим врачом, получал уже около 180 рублей и более, поэтому комсомольские взносы мои были неимоверно большие. В 34-й больнице дежурило очень много научных сотрудников из института Мешалкина, которые совмещали работу. У них абсолютно другой подход был к больному, оказанию помощи, ведению пациента потом — это очень заинтересовывало. Профессор Иван Павлович Верещагин сказал мне: «Хватит здесь работать, пойдём, наукой займёшься и практикой». К тому моменту у меня накопилось богатый анестезиологический опыт.

Евгений Николаевич Мешалкин при приёме на работу спросил меня: «Вы когда-нибудь давали наркоз при операции на лёгких?». К тому моменту я принял участие примерно в 30 таких операций, из них пять — это ножевые ранения в сердце. Я занял ставку младшего научного сотрудника при конкурсе пять или семь претендентов на место.

«Так дрючил, что это запоминалось на всю жизнь»

— Евгений Николаевич очень строго относился к сотрудникам, особенно к хирургам. К анестезиологам у него было особое отношение, он называл нас мафией, которая всё прячет и у которой не добьёшься ничего. Он был родоначальником анестезиологии в Советском Союзе в своё время, дал один из первых интубационных наркозов в России. У нас и с ним были дискуссии, что такое анестезиология. И до сих пор идёт эта дискуссия — это искусство или прикладное значение для хирургии?

Молодые специалисты-хирурги у него ходили в ассистентах постоянно, и те, кто хотел работать самостоятельно, приходили и индивидуально сдавали Евгению Николаевичу экзамен по каждому пороку сердца при операции. Только потом он мог их выпустить на самостоятельные операции. В настоящее время эта традиция утрачена, поэтому походил несколько раз в операционную, глядишь — он уже ваяет что-то.

Требовательный был всегда, но очень уважал человека. За всю свою деятельность, работу с ним я никогда не видел, чтобы он публично ругал врача за какие-то ошибки: он всё это принимал, потом вызывал к себе в кабинет и так дрючил, что это запоминалось на всю жизнь.

С ним было очень интересно работать, потому что он никогда не терялся, никогда не ругался. Как-то у нас была показательная операция и в этот момент лопнула аорта: огромное кровотечение — струя крови, всё залило. Он спокойно в один момент справился — не было ни шума, ни гама.

Я один из тех людей, которые давали наркоз при последних его операциях, когда он сказал, что больше оперировать не будет и все бразды правления передаёт Елене Евгеньевне Литасовой. Но на все тяжёлые ситуации, которые возникали в операционной, особенно с детьми, мы вызывали его. Он всегда оперировал сидя, поэтому в операционной были вертящиеся стулья, как за пианино.

«Всю свою молодость посвятил этому»

— Мешалкин разделил сотрудников на группы: ваша стала заниматься методом гипотермической защиты организма, который известен по всей стране и даже миру. В чём его особенности?

— Поскольку тогда не было хорошего аппарата искусственного кровообращения, спасением была разработка метода гипотермической защиты. Когда под гипотермией оперируется, человек охлаждается до 32 градусов — можно сердце выключить из кровообращения. Вообще если сердце остановилось, то оно может прожить четыре-пять минут, но когда потом возвращаем, нужно функции мозга и сердца восстанавливать. А если мы не укладываемся в этот период, то можно ожидать всяких осложнений.

Метод гипотермии позволял продлить клиническую смерть: было до шести минут, а перед нами была задача — продлить этот период как можно дольше. Мы потихонечку время выключения сердца из кровообращения довели до 10 минут, потом до 12, 18. У нас имеются патенты до 40 минут, но вообще мы оперировали и даже больше часа выключали. В это время безопасно для пациента удавалось сделать сложные операции (НГС публиковал фоторепортаж из операционной. — Прим. ред.). Практически всю свою молодость посвятил этому.

Когда гипотермия стала уже менее актуальна, мы поехали изучать искусственное кровообращение — канадскую методику привезли из Литвы, потому что нас тогда не пускали за границу, а литовцы часто ездили в Канаду. С тех пор она модернизируется, но применяется до сих пор.

Используя данный метод, мы выполняли 200, 300, 400 и более операций в год.

На обучение проведению операций в условиях гипотермии в институт приезжали анестезиологи со всей страны. Мы также транслировали знания за рубеж, особый интерес к нашему опыту проявлял Китай.

Метод гипотермической защиты был очень перспективным, но в 2000 году министерство здравоохранение запретило его применять. Я бы и сейчас некоторые простые операции, честно говоря, проводил в условиях гипотермии, потому что меньше затрат и осложнений. У нас люди не хотят заниматься этим, потому что это более ответственная и напряжённая работа. Американцы к нам приезжали и взяли эту методику на вооружение — занимаются сейчас лечебной гипотермией. У нас не развивается, а они продолжают.

«Ну как я мог бросить женщину?»

— Как институт и его сотрудники пережили период перестройки и зачем вы ездили к шахтёрам?

— Наш институт выстоял, несмотря на такую разруху в стране, потому что Литасова в то время созвала нас всех и предложила работать по хоздоговорам, то есть мы ездили по предприятиям, например завод химконцентратов наш, «Якутзолото», «Якуталмаз» и так далее. Мы с ней одни из первых поехали за полярный круг, где заключали договоры с угольщиками. Они присылали пациентов, а мы их лечили: не только сердечную патологию, а всё, что у них было. За это мы получали дополнительную плату. На деньги от этих операций мы умудрились купить современнейшее оборудование, медикаменты. Поэтому, когда перестройка закончилась, наш институт крепко стоял на ногах.

Елена Евгеньевна не просто так ездила, она хотела посмотреть, как работают в шахте, чтобы знать, откуда возникает сердечная патология у шахтёров. Ну как я мог бросить женщину? Нам дали три металлических бирочки: одну мы оставляли наверху, вторую, когда спустились на 500 метров под землю, под вечную мерзлоту, а третью — у себя. Так они считают, если кто-то попал под завал.

После окончания смены шахтёры могли уехать на таком транспортёрчике. Молодёжь, как правило, садилась и обсуждала, куда они пойдут: бассейн, кафе, ресторан. А те, кто дожили до пенсионного возраста, бегом бежали, потому что был страх обвала: очень сильно переживали, поэтому у них развивалась гипертония, инфаркты были. Потом мы знали, что именно будем лечить.

«Они были просто обречены»

— Тогда, 50 лет назад, не думали, что медицина так шагнёт вперёд?

— Сейчас я больше работаю в рентген-операционной — это новая наука, которая развивается лет 10–15. Большую часть операций, связанных с пороками сердца, мы закрываем эндоваскулярно (без разрезов, через небольшие проколы на коже. — Прим. ред.). А эндоваскулярная нейрохирургия вообще лет пять как началась у нас.

Особенно мне было жалко детишек. Я помню, как у детишек с межжелудочковыми дефектами изучали давление в лёгочной артерии, не дай бог оно было повышено — их не оперировали, выписывали домой, они были просто обречены. У них развивалась лёгочная гипертензия, препаратов от неё не было. Сейчас мы их оперируем.

Трансплантация сердца стала применяться. Больные в критическом состоянии сейчас подключаются к аппарату экстракорпоральной мембранной оксигенации (оксигенация — насыщение крови кислородом, этот метод используется при развитии тяжёлой острой дыхательной недостаточности, например у новорождённых, в кардиологии и для поддержания жизнедеятельности при проведении операции на открытом сердце. — Прим. ред.), и их выписывают. Просто мечта. Раньше мы об этом и думать не могли. Сейчас думаю, когда же уже это будет внедряться в скорую помощь — за границей всё это так работает. Семимильными шагами шагнула медицина.

Ранее НГС писал о 90-летнем враче-анестезиологе, который умеет стоять на голове.

Многих удивила история темнокожего доктора Десмонда Гогуа: он почти год работает офтальмологом в Новосибирске, поет в караоке, чтобы выучить русский, но всё равно хочет уехать во Францию.

А в прошлом году мы рассказывали про хирурга-пауэрлифтера, который ведёт необычный дневник на YouTube. Бывший диджей, ставший врачом, снимает своих коллег и сложные операции.

В свое время удивил всех и врач новосибирского роддома Александр Волчек. Он вживил себе под кожу 6 чипов и сейчас открывает двери одним движением руки. А ещё один чип он вшил жене, которая постоянно теряла ключи. Волчек показал корреспондентам НГС, как он это делает.