Смотрит прямо в душу: один день с врачом, который лечит 15 тысяч больных в год

Анжелла Фурсова похожа на столичную актрису или оперную певицу — но вообще-то она главный окулист НСО и заведует самым мощным по числу больных и операций отделением в Новосибирской областной больнице. За год через офтальмологическое отделение ГНОКБ проходит около 15 тыс. пациентов — а операций по 30–40 в день. НГС продолжает рассказывать о необычных и хороших врачах Новосибирска; напомним, что этим летом наши журналисты побывали у лучшего хирурга-онколога Александра Вицына, который шутит даже со смертельно больными. На этот раз корреспонденты НГС.НОВОСТИ посетили человека, который отвечает за то, чтобы новосибирцы видели этот мир четко и во всех красках.

«Та-та, два кота, два ободранных хвоста, серый кот в чулане…» — напевает медсестра и гладит по волосам плачущую маленькую девочку, лежащую на каталке. Пациентка дрожит немного, но замолкает. Ей кажется, что операция — не такая уж страшная штука.

В офтальмологическом отделении Новосибирской областной больницы лежат и дети, и взрослые, здесь оперируют по 30–40 человек в день. Большинство, почти 80 %, во время операции в сознании — обязательно в сон погружают только детей.

«Мы разговариваем, да — про внуков, про правнуков, про погоду. Чувствую, что пациент волнуется, отвлекаю. Пациент мне как-то сказал: «Я в жизни столько добрых слов не слышал, сколько от вас». А потом операция заканчивается, больной удивляется — мы же не договорили!» — смеется заведующая офтальмологическим отделением больницы, главный офтальмолог НСО и д.м.н. Анжелла Фурсова.

Анжелла Жановна идет быстрым шагом по своему отделению мимо пациентов. Многие уже знают, кто она такая, а те, кто еще нет — всегда немного в шоке, так необычно врач выглядит. Высокая стройная блондинка в белом платье с идеально уложенными волосами и длинными золотыми серьгами — хоть сейчас на сцену. Она улыбается одними глазами и приглашает к себе в кабинет, похожий на большой сундук с самыми немыслимыми куклами, украшениями и цветами.

«Когда училась в медицинском институте, я работала медицинской сестрой в глазном отделении горбольницы — я туда попала на практику, а получилось, что жизнь свою связала с офтальмологией. Я была распределена сюда в интернатуру и после этого осталась, так что, получается, 26-й год я здесь работаю, в областной больнице (общий медицинский стаж 28 лет. — М.М.)… Мне очень нравились акушерство и гинекология, но так случилось, что когда я попала в офтальмологию — попала и пропала, ходила (во время учебы. — М.М.) в свободное ночное время на экстренные операции… Мне декан и все остальные говорили: «Куда ты идешь, ты же будешь всю жизнь «Ш Б» в поликлинике показывать!»» — рассказывает Анжелла Фурсова.

К 30 годам она оставалась самым молодым врачом в офтальмологическом, при этом тогдашний главврач областной больницы Владимир Степанов все равно предложил ей возглавить отделение. «Не было у меня тогда ни докторской, ни кандидатской. Но он пообщался со мной, попытался меня спровоцировать, поиграть на моих амбициях, чего я хочу дальше, как я вижу отделение, а это у меня больное место — мне нужно вперед всегда, дальше развиваться, чтобы не отстать. И ему этот момент понравился, он принял решение, что я буду заведовать отделением, — очень неожиданно для всей больницы», — вспоминает врач. Это был 2001 год. Тогда же взрослое и детское отделения стали одним целым, стационаром на 130 коек.

«Пришла пора [тогда] переоснащать отделения — а оснащать сразу два отделения достаточно проблематично, потому что у нас очень дорогая аппаратура. Все оборудование производится ведущими западными фирмами, лидерами являются немецкие, японские и американские производители. Стоимость любого оборудования начинается от 3–5 млн руб., но возможность работать на таком современном приборе дает нам возможность обеспечивать нашим пациентам качество помощи, ничем не отличающееся от мировых требований и стандартов», — отмечает врач. Она ведет за собой по отделению, где смиренно дожидаются пациенты — солидные мужчины и пожилые женщины тихо сидят, не скандаля.

«Когда я начинала заведовать отделением — сложно было, очень сложно. Во-первых, существовало в больнице очень стойкое, не то чтобы наплевательское, но снисходительное, уничижительное отношение к офтальмологии — «что ваш глаз пятаком прикрыть — мы вот хирургия, мы то оперируем, это, — а вы там что непонятно делаете». Наша хирургия сегодня — это хирургия космическая. Когда ты оперируешь и видишь, что на глазном дне, — с помощью микроинструментария смотришь и практически вмешиваешься в душу пациента.

Потому что глаз — это участок мозга, вынесенный на периферию. При этом это совершенно микроинвазивная, практически бесшовная хирургия.

И когда мы докладываем свой план на большой хирургической планерке о своих 30–40 операциях каждый день, это вызывает уважение. Раньше в нашу больницу никто из сотрудников своих родственников, как правило, не водил — все шли в МНТК, сегодня все сотрудники, ведущие профессора медуниверситета здесь прооперированы и счастливы», — отмечает врач.

Анжелла Жановна много и вдохновенно говорит о достижениях офтальмологии, которые выпали на те 15 лет, что она заведует отделением, — что ныне врачи ОКБ делают все операции, которые только существуют в мире, за исключением эксимер-лазерной коррекции. Но на старом сайте ОКБ еще висит старый отзыв отчаявшейся женщины под описанием отделения: «Ребенку нужна пересадка органов глаза, почему вы не можете направить его за границу, с каждым годом боль только растет, не проходит, чего вы ждете!». Цитату врач выслушивает спокойно и с учительской интонацией отвечает:

«Послушайте меня внимательно. У нас в городе, в стране есть одна проблема: пересадка донорской роговицы, нет адекватной нормативно-правовой базы. Сама технология пересадки донорской роговицы отработана, все возможности есть.

Относительно пересадки глаз: ее не существует нигде в мире. Относительно направления детей для лечения за границу, я не знаю сегодня каких-то технологий, операций, которые бы не выполнялись у нас в Новосибирске, России. Родители в отчаянии надеются на чудо, готовы идти на любые жертвы, могут написать что угодно.

Но, к сожалению, существует врожденная, генетически обусловленная патология, которая приводит к слепоте, низкому зрению, слабовидению. И пока на это воздействовать невозможно — ни у нас, ни в мире, нигде. Да, сегодня пытаются лечить пигментный ретинит, чипы вживляют в затылочную долю — но пока это на этапе клинических исследований, реальных результатов исследований нет.

Есть медицинский туризм, и на Западе зарабатывают очень большие деньги на этом. Очень много посредников нам предлагают отправлять больных за 15 % от их чека, приходит на почту — естественно, отвечать даже не хочется на такое. Но едут, тратят деньги», — пожимая плечами, замечает Анжелла Жановна.

— Еще вот какой диссонанс есть. С частными центрами. Они заинтересованы в том, чтобы заработать — расширить показания к аппаратному лечению, мамы начинают искать это в государственных учреждениях. Кричат, что невозможно попасть к нам. А потом разбираемся, видим, что ему (ребенку. — М.М.) нужно заниматься дома тренировками, для начала хотя бы выписать адекватные очки, физическая активность нужна. И 50 % таких пациентов. Но это вызывает шквал обращений на горячую линию президента, в Минздрав и т. д.

— А какими главными болезнями глаз страдают новосибирцы?

— Если мы возьмем молодое поколение, то, естественно, сегодня это у нас нарушения рефракции, связанные с близорукостью — слабой степени, средней степени… Когда у нас очень большая нагрузка на зрение, когда у нас гаджеты, и двухлетний ребенок сидит, держит перед собой iPad часами. Если о возрастных пациентах — это катаракта однозначно, глаукома. В период перестройки перестали диспансеризировать население — и резко возросла заболеваемость глаукомой.

Сегодня благодаря созданию сосудистых центров резко снизилась — слава богу — смертность от инсультов. Пациенты стали жить — и они пришли к нам, они захотели видеть, и не просто, а хорошо. Продолжительность жизни растет и соответственно развитие возраст-зависимых заболеваний. Оперируем сегодня 80-летних, 99- и 100-летних пациентов даже.

Наши пациенты — от 0 до 100, все мои. Если это пожилые люди — то это уже, как правило, беспомощные, слепые люди. И если это средний возраст, молодые пациенты с тяжелыми травмами, ты просто для них становишься каким-то таким шансом последним — если не господь бог, то кто-то, кто вершит их судьбу. У тебя нет права на ошибку, ты не можешь лишить пациента способности видеть мир.

Когда к тебе приводят слепого пациента, а ты ему открываешь глаза, дедушка 80 лет начинает тебе говорить сразу же комплименты, ну это дорогого стоит.

У нас нет хамства, это точно, у нас нет высокомерного отношения к пациенту. Я часто говорю [коллективу] о том, что не пациент для нас, а мы для пациента.

— В коридоре такая очередь... Часто, наверное, задерживаетесь на работе?

— Когда начинаются майские праздники — люди садят огороды, люди занимаются дачами, — у нас небольшой спад. Дикий страх в глазах сестер: где больные? Работает отделение, но, может, чуть-чуть поменьше больных. Сразу начинается: «А может, мы уже не нужны, мы что-то делаем не так?». Когда много работы — нет повода сплетничать, интриговать, просто нет времени.

— Правда, что вы шьете себе больничные платья на заказ?

— Правда. (Улыбается.) Я провожу на работе большую часть жизни. Для меня это очень важно, так родители воспитали, и я дочь так воспитала — встречают по одежке, а провожают по уму. Приятно общаться с врачом, который ухожен, который хорошо выглядит, от которого энергия. Все доктора у нас хорошо выглядят, я очень жестко контролирую: доктор глазки не накрасила — я сразу: «А что случилось, я не поняла?». Пациент не должен видеть унылого врача. Ты же должен дать ему веру в выздоровление и результат.

— А что вообще значит быть главным офтальмологом?

— Это не приносит никаких материальных выгод, внештатная должность. Я долго к ней шла — я не хотела, потому что это всегда связано с жалобами и конфликтными ситуациями. Сложно всегда занять правильную позицию — пациенту помочь и доктора не обидеть. Бывает, что врач не специально что-то делает… Но что можно за несколько минут [на приеме в поликлинике] сделать? Пациенты раззадорены СМИ, приходят как комок нервов — заранее негативно настроены. Сегодня укомплектованность офтальмологами в поликлиниках очень низкая — это большая проблема.

Я всю жизнь живу с комплексом неполноценности — это мое врожденное. В плане того, что я что-то не доделала, не успела, что-то мы еще не внедрили, что можно изменить, — то же самое в семье, в работе, и ребенка такого воспитала… Но это, наверное, и есть моя движущая сила.