«Человек живет с жутким страданием»

В Новосибирске прошел заключительный этап областного конкурса профессионального мастерства «Врач года — 2010», который проводится по инициативе Новосибирской областной ассоциации врачей и уже 7 лет награждает лучшего медика области. В этом году лучшим врачом впервые признали ортопеда-травматолога из Новосибирского исследовательского института травматологии и ортопедии (НИИТО) Михаила Михайловского. О том, как новосибирскому врачу удалось добиться не только мирового, но и местного признания, корреспондент НГС.НОВОСТИ узнавала у победителя.

Справка: Михайловский Михаил Витальевич — д.м.н., профессор кафедры травматологии, ортопедии и военно-полевой хирургии Новосибирского государственного медицинского университета. Родился в 1951 г., коренной новосибирец, врач в пятом поколении. С 1974 года работает в новосибирском НИИ травматологии и ортопедии. С 1996 года заведует отделением хирургии позвоночника детского и подросткового возраста.

Как вам пришла идея участвовать в конкурсе?

Это надо спрашивать не меня, а директора. Я — один из руководителей клинических отделов, у нас их не так много. Дело в том, что наш институт в таком конкурсе вообще первый раз участвует. Я не знаю, почему директор принял решение, что нужно участвовать и из заведующих выбрал меня. Я последнюю неделю был в командировке — ездил в Казань смотреть больных, в день события меня вызвал директор и говорит: в 2 часа ты должен быть там. А я уходил в операционную — я пошел, прооперировал, потом поехал туда.

Что для вас означает эта победа?

Я считаю, что это в первую очередь признание роли нашего института — мы является единственным в России официально утвержденным центром хирургии позвоночника. Наш институт уникальный, в Советском Союзе было два таких центра, второй в Харькове — он ушел за рубеж теперь. В Москве есть клиники — есть центральный институт травматологии и ортопедии, где занимаются всеми видами патологии опорно-двигательного аппарата, там есть клиника патологии позвоночника — это, можно сказать, наш институт в миниатюре. Но наш институт в первую очередь — это хирургическое учреждение, таких хирургических институтов больше в России нет.

Кто ваши пациенты?

Я руковожу клиникой детской и подростковой вертебрологии — это наука о заболеваниях и повреждениях позвоночника, по сути дела это клиника сколиозов, это наиболее частая деформация позвоночника. Она называется «детская» — но на самом деле я лечу больных независимо от возраста, сколиоз не знает возраста. Тяжелые формы прогрессируют всю жизнь, и очень часто люди не получают лечение вовремя.

Сколиозом пугали в школе — когда ругали, что криво сидим…

Это очень старая теория школьного сколиоза, ей больше 100 лет, разработали специальные парты, но лучше не стало — деформаций было много, остается много и будет много, потому что происхождение болезни нам неизвестно и бороться с ней мы не умеем, мы умеем исправлять форму позвоночника. Есть масса теорий, но ни одна из них не стала общепринятой и не доказана окончательно. У нас в институте очень серьезно занимаются этой проблемой — речь идет о генетической природе сколиоза, она сейчас считается одной из наиболее приемлемых теорий. Особенности существуют, но не на уровне региона, а на уровне расы, например, в Южной Африке проводили исследование — белые школьники и банту, у белых примерно столько же, сколько в Европе, у банту — гораздо реже. У нас все население относится к европеоидной расе, поэтому частота в Европе, России или Северной Америке примерно одинакова.

Когда можно заподозрить сколиоз?

Человек может всю жизнь с ним прожить и с ним умереть — ему повезло, а вот когда не везет — болезнь будет прогрессировать, может начаться в очень раннем возрасте, хотя чаще всего обычно в 11–13 лет вспыхивает. И пока ребенок растет — а это девочки чаще всего, 90% (почему — тоже, кстати, неизвестно), — вот тут вся трагедия и формируется. За год-три формируется грубая деформация позвоночника, реберный горб, перекос талии, трагедия страшная — вот тут мы и нужны, надо прооперировать. У нас очень много таких людей, когда человек живет — и не обязательно это медвежий угол, в огромных городах бывает, — и не знает, где получить помощь и что можно с этим что-то сделать, живет со своей болью и страданием жутким — и физическим, и психологическим.

Сколько людей имеют это заболевание?

Сколиозом болеют как минимум 1 % населения, для России это как минимум 1,5 млн человек. И из них несколько десятков тысяч — те, кому нужна эта операция, но они не получают этой помощи, оперируются от силы тысячи полторы, мы оперируем 300–350 человек в год, это пока предел наших возможностей. Мы будем больше делать, но для этого нужно, чтобы были больные, чтобы они обратились к нам, владели информацией.

Я для чего ездил в Казань? Чтобы выбрать больных, нуждающихся в хирургическом лечении. Отобрал 20 человек на операцию — и так я езжу почти каждый месяц в 14-15 регионов, постоянно вытаскиваю таких пациентов и сталкиваюсь с тем, что либо больные не знают, либо их отговаривают от операции. Кто? Да все, вплоть до врачей.

С ортопедией в наших больницах туго, почему так?

Дело в том, что нашей специальности — вертебрологии — официально не существует. А раз не существует специальности — не существует кафедр, программ подготовки. В прошлом году по инициативе нашего института была создана Всероссийская ассоциация хирургов-вертебрологов, всех специалистов мы сейчас подтягиваем, мы сейчас делаем все, чтобы наша специальность была официально признана — пока этого не будет, не будет перемен. Подготовки нет, травматологов не хватает, ортопедов и подавно — это еще более широкая проблема, но не нужно думать, что у нас все катастрофично, а вот там, за границей, все гораздо лучше. Это очень узкая специальность, очень высокая хирургия и тяжелая. Очень многие молодые ортопеды — я знаю примеры в Англии, например, — просто не хотят заниматься хирургией позвоночника. Это тяжело и физически, и нравственно.

Кто финансирует ваши операции, ведь они очень дорогие?

У нас сейчас два выхода. Во-первых, государство дает большие деньги по квотам. Так называемые государственные дотации на высокотехнологичное лечение — очень большие деньги, каждый год на весь институт выделяется 7–8 тыс. квот. Но их все равно не хватает. Если денег не хватает — мы работаем с помощью благотворительного фонда: «Российский фонд помощи» каждые две недели на страницах газеты «Коммерсантъ» публикует обязательно одно письмо от моего больного — по сколиозу мы работаем вместе уже более 10 лет. Они собирают десятки миллионов рублей, я сотни детей прооперировал — это работает, люди дают на это деньги.

Есть ли у нас частная ортопедия? Вы не думали уйти в частную медицину?

Никогда даже в мыслях не было. Такая хирургия, которой занимаемся мы, частной вообще быть не может, или будут такие цены, что никто к ним не пойдет, — без государственных дотаций это невозможно, вообще настоящая серьезная медицина может быть только прозатратной, она не может приносить выгоду.

Вам подарили две недели стажировки в Германии, куда вы поедете?

Больных сколиозом можно лечить, только применяя соответствующий инструментарий, который в нашей стране не выпускают и не выпускали никогда — чтобы овладеть методиками, я стажировался в Бельгии, Франции, Германии, последний раз 2 года назад в Германии мы освоили методику лечения очень маленьких детей — которую в России больше никто не применяет вообще. Что касается этой поездки — надо подумать, куда поехать, чтобы мне это было интересно; мы работаем на мировом уровне, делаем то же, что и они, но всегда есть вещи, которые кто-то делает по-другому, это всегда интересно, в общем, буду думать, правда, две недели — это…

Мало?

Много. Я не могу оставлять клинику так надолго, работать же надо.

Ирина Киснер

Фото gettyimages.com (1), автора (2)