«Сломленные»: элегия о насилии

Как не умереть от сахарного диабета в Северном Лондоне

Опасаясь в который раз натолкнуться на типовую британскую чернуху, я до последнего откладывал просмотр этого фильма и даже не воспользовался реальным шансом увидеть его в кинозале. И как теперь понимаю, напрасно. Сейчас смело могу утверждать: Broken — один из лучших фильмов минувшего года. Перевод названия на русский оказался не совсем точным, перечеркивающим смысл фильма и авторского послания, ибо герои тут не сломленные, а скорее «поврежденные» или потрепанные жизнью. По крайней мере, главную героиню к сломленным уж точно не причислишь.

11-летняя британка Сканк живет со старшим братом, отцом и домоправительницей в северном пригороде Лондона, состоящем преимущественно из двухэтажных жилых построек. Став однажды свидетелем жуткой сцены избиения одного соседа другим, девочка, страдающая от сахарного диабета, начинает все явственней ощущать ту опасность, что исходит из внешнего мира, с которым ей по мере взросления все чаще приходится сталкиваться. А тут еще брат подливает масла в огонь: запугивает Сканк страшными историями о том, через какого рода инициации ей придется пройти, переступив порог школы. Короче, оставь надежду всяк сюда входящий…

Тим Рот вернулся в родные пенаты, став после сериала «Обмани меня» поп-звездой, но не он является главным украшением фильма, а дебютантка Элуиз Лоуренс, чем-то напоминающая юную Натали Портман. Им двоим, исполняющим роли отца и дочери, приходится вынести на себе основной груз этой истории об отношениях отцов и детей. Последние сегодня слишком рано начинают жить взрослой жизнью. Защищенные всякими законами неприкосновенности, они сами при этом часто не несут никакой ответственности за сказанное или содеянное. Получается как бы система двойных стандартов, которой юное поколение научилось пользоваться с выгодой для себя.

Эта картина, открывшая «Неделю критики» на последнем Каннском фестивале, оказалась куда приличнее и изобретательнее иных конкурных опусов — тяжеловесных и, что там греха таить, морально устаревших. Нетрудно заметить, что она перекликается с одним из фаворитов конкурса — датской «Охотой», и, попади туда, вполне могла бы составить ей конкуренцию. Лично я давно не видел столь изощренного и одновременно столь точного монтажа. Как из хорошей песни слова не выкинешь, так и здесь, кажется, нет ни одной лишней склейки, которой можно было бы пожертвовать. Если уж и искать современный киноязык, не слишком простой и не слишком сложный, а именно адекватный сегодняшнему дню, то вот он — в Broken.

Во время просмотра у меня появилось ощущение, что фильм был снят не театральным режиссером, кем, собственно, и являлся дебютировавший в кино Руфус Норрис, а монтажером, которому не давали раскрыть свой талант убогие постановщики. И вот теперь, взяв власть в свои руки, он выдал на-гора весь арсенал своих наработок. Уж не знаю, что потеряло сценическое искусство, но кинематограф с приходом Норриса определенно обогатился. Несмотря на изощренность повествовательной конструкции, у этого фильма такое «легкое дыхание» (непосредственное поступательное движение), что не замечаешь всех этих сложносочиненных флешбеков и флешфорверсов, и впору говорить о проблесках гениальной простоты, которую обыкновенно имеют в виду, рассуждая о поэзии.

Театральные режиссеры (а в данном случае еще и оперных спектаклей) приходят в кино со своим инструментарием. Как правило, они более чувствительны к образным решениям, чем выпускники киношкол, но Норрис неожиданно удивляет именно изощренным монтажом, то есть показывает, что владеет еще и несценическим языком, причем и «синтаксисом», и «пунктуацией». Накалив эмоции, он вдруг режет сцену посредине, разбивая кульминацию неожиданным переходом на другую сюжетную линию. В результате мне как зрителю все время приходится задействовать разные психические функции — переключаться с чувств на мышление, вынужденное соединять разрозненные повествовательные цепочки. Эффект, на мой взгляд, получается поразительный: изобретательное и динамичное повествование обладает балансом, необходимым для возникновения гармонии. В противном случае вряд ли случился бы катарсис, а он таки именно случился.

В истории, где вроде бы «все умерли», ну или «почти все», где много агрессии и насилия, между тем нет переизбытка отрицательных чувств и ощущения, что автор «сливает» свои психические проблемы на пленку, которая все стерпит. Похоже, что Норрис не просто знает жизнь, но и трепетно к ней относится: не бросает безответственно зрителя в омут беспросветности, а такое кино могло запросто получиться из этой истории. Если прочие его британские коллеги, фиксируя фазу распада общества, разводят руками, как бы говоря: «Да, жизнь паршивая штука, и если вам взять и откинуться, хуже не будет», — то Норрис все-таки выходит на свет из этого мрака, помогает подняться и обрести веру и надежду там, где другие предпочитают лишь «констатировать факи». Поэтому в итоге получается не разнузданный эксперимент с формой, а поэтическое высказывание, затрагивающее самые уязвимые «фибры души». Поэтому и слезы на глазах в финале.

Фото kinopoisk.ru