«Новая объективность» и грядущая революция

В последнее время я задумался над такой филологической загадкой. Все гуманитарии, думаю, помнят, что история мировой литературы является историей смены литературных направлений. За последние четыре века это были: барокко, классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, модернизм и постмодернизм. Учебники считают, что последний этап (постмодернизм) начался со второй половины XX века. Вопрос, который я задал себе, такой: внутри какого литературного направления мы живем сейчас? Закончилась ли эпоха постмодернизма и что пришло ей на смену? Как определить тот период, где мы нынче находимся?

Еще в 1980-х годах среди литературоведов была популярна так называемая «теория маятника». Если говорить упрощенно, то она заключалось в чередовании мироощущений хаоса и упорядоченности. Для барокко XVII века с его таинственным мистицизмом и бесчисленными войнами было характерно ощущение хаоса, в XVIII веке ему на смену пришел упорядоченный классицизм (и у общества, и у литературы — четкие законы, направленные на создание гармонии). В конце XVIII века пришел сентиментализм и романтизм с приматом индивидуальных чувств и эмоций над общественной моралью, победил хаотический бунт чувствительного одиночки. XIX век вновь возвратил упорядоченность: натурализм и реализм показывал в романах социальную обусловленность жизни героев. Ему на смену опять пришел хаос модернизма, где возвратился интерес к анархии, хаосу человека как такового.

И вот подходим к последнему (из традиционных учебников) этапу — постмодернизму, который говорит: мир, конечно, не упорядочен, целостности в нем нет никакой (над апологетами целостности можно только хихикнуть), везде бушует бессознательное, все относительно, но мы можем каталогизировать все это, и в этом каталогизаторстве будет своя упорядоченность.

А дальше начинается непереваренная современность, которая длится на протяжении последних 20 лет. Университетские преподаватели по старинке называют нынешнее время постмодернизмом, однако, если вглядеться, вслед за ним появились два новых направления, одно из которых успело начаться и закончиться, а второе началось и почти подошло к концу.

Первое после постмодернизма направление возникло в середине 1990-х. Я его называю «новая искренность», хоть и знаю, что есть люди, которые это словосочетание трактуют по-другому. Представители «новой искренности» взбунтовались против иллюзорной упорядоченности и самодовольного каталогизаторства и вновь поставили во главу угла человеческое «Я», которому, как водится, тошно от социальных устоев и поколения отцов. Под свои «телеги» они подводили теории, но главными все равно были эти самые «Я». В западной литературе «искренними» бунтарями были и Уэльбек, и Коупленд, и Паланик, и Мураками, и Лу, и сотни других. В русской литературе ярких личностей было мало и с точки зрения качества текстов они вызывают некоторое сомнение, но среди читателей они были довольно востребованы — Стогоff, Радов, затем и по сей день — Марта Кетро, Слава Сэ, Шаргунов и Прилепин.

Катализатором и питательной почвой «новой искренности» стали соцсети, и главным образом — ЖЖ. Это был хаотический период, когда сотни тысяч людей выставляли свое «Я» на показ, и это еще было в новинку. Угасание этого периода продолжается, и опять же символом неактуальности «новой искренности» стало угасание и почти что смерть ЖЖ.

То, что происходит сейчас, опять согласно той же «теории маятника», возвращается к упорядоченности. Актуальный период сегодняшнего дня я предлагаю назвать направлением «новой объективности». Его социальные предпосылки — это ярко выраженная потребность сегодняшних дней переварить информационный хаос предыдущего десятилетия. Усталость от «якания» «новой искренности» в частности проявилась в маргинализации читателей художественной литературы и уходу огромного количества потребителей книг в область «нон-фикшн» (публицистики и научпопа), где содержится хоть сколько-то объективная информация.

Что касается художественной литературы, то ее востребованные образцы также стремятся к попытке суммировать и систематизировать, упорядочить информацию о жизни. Это касается и главного американского бестселлера последних лет — романа «Свобода» Джонатана Франзена, досконально исследовавшего «поколение Обамы», — и «Благоволительниц» Джонатана Литтелла, попытавшегося дать исчерпывающий анализ нацизма времен Второй мировой на уровне отдельной личности и общества в целом. В России столь же глобальной попыткой осмысления современности и прошлого заняты Дмитрий Быков и, в последнем романе, Борис Акунин, шансонно-бандитскую тему 1990-х окучивает в своих также претендующих на объективность романах Рубанов, из «новой искренности» в осмысление общественно-политической жизни ушел Прилепин.

Остается только гадать, если принять за рабочую гипотезу «теории маятника», как будут разворачиваться события дальше, то бишь каким образом стремление к упорядоченности сейчас возвратится к хаосу в будущем. Единственное, что приходит в голову: самый крупный переход от упорядоченности к хаосу в России случился сто лет назад, когда на фоне смены реализма модернизмом самодержавие сменилось революцией.

Фото project.megarulez.ru