Новосибирск: безликость бесчеловечного масштаба

Вчера вечером я провел эксперимент — провел три часа в интернете, чтобы найти краткие описания-упоминания о Новосибирске и Новониколаевске в художественных текстах (романах, повестях, очерках), написанных иногородними литераторами. Сделать это оказалось не так-то просто. В отличие от Питера и Москвы Новосибирск в качестве места действия писатели никогда не жаловали. Подборка из десяти произведений (хронология вперемешку, в скобках после названия стоит эпоха, о которой идет речь), представленная ниже, случайна и никак не тенденциозна — родимый город я очернить ни в коем случае не хотел. Хотя, спору нет, портрет выходит мрачноватым.

Илья Стогов, «mASIAfucker» (1990-е). Поезд ехал через Иркутск, Красноярск, Новосибирск… гнойные промышленные наросты с ошалевшим от безденежья населением и бандитами в спортивных костюмах, носы которых выдавали их боксерское прошлое.

Новосибирский железнодорожный вокзал был импозантен. У входа в прохладный «Зал ожидания» дежурная орала на чернокожего кавказца, чтобы он убирался туда, откуда и возник. Я понял, что вернулся домой. В ларьках по-прежнему продавалась «кока-кола». Рекламные щиты рекламировали средства мобильной связи. По привокзальной площади ходили красивые и модные девушки. Поймите меня правильно: КРАСИВЫЕ И МОДНЫЕ ДЕВУШКИ. Это был дом. Почти моя прихожая. Все, что могло произойти со мной плохого, уже произошло, а теперь начиналась цивилизация, и это было хорошо.

Я купил себе газету «Московский комсомолец». Ничего, что на полосе официальной хроники был помещен отчет о Всемирном съезде сибирских шаманов. В остальном это была настоящая свежая газета, говорившая именно о том, о чем я привык слушать. Рядом с газетным киоском стоял ларек с видеокассетами. Среди новинок имелось такое чудо, как «Жадные спермоглоты. Часть 17». То есть, возможно, где-то существовали и шестнадцать предыдущих частей. Я чувствовал родной, но чуть подзабытый запах: это была цивилизация, и у нее были гнилые зубы.

Сергей Солоух, «Шизгара» (1980-е). Продолжаем описывать встречу друзей под безобразными капителями квадратных колонн новосибирского автовокзала

Well, и так порешив, выйдем из вонючего сарая, хлева с фасадом аграрного Дома культуры и грязными неоновыми буквами для ночной иллюминации — «Новосибирск», выйдем, но пойдем не прямо через проспект к остановке экспресса, а направо, туда, в центр направляемые сообразительным Емелей, скоротаем светлую часть суток экскурсией по городу, которому быть здесь повелел не князь, поводья натянув у бронзовой коняги, а тихо, мирно посасывая карандаш 2В, инженер-путеец, известный на литературном поприще как Гарин-Михайловский.

Лиса побрела к Новосибирскому морю, села на песчаном берегу народнохозяйственного водохранилища, смотрела на далекие острова, слушала перестук поездных колес.

Анатолий Иванов, «Вечный зов» (1910-е). В Новониколаевске Антону понравилось, но учиться плотницкому делу он не стал. Целыми днями болтался по улицам города, перезнакомился с городскими хулиганами, играл с ними в карты, наловчился обчищать карманы валявшихся у пивнушек мужиков, за что не раз бывал жестоко бит. Неожиданно все дела эти бросил, пристрастился ловить птиц в окрестных лесах, которых и стал продавать на рынке или менять на пряники сыну соседского лавочника Петьке Полипову. Сам Антон сладостей не любил — отдавал тонконогой Лизке, «дочке каторжника», как ее называли все вокруг.

Владимир Зазубрин, «Два мира» (1918–1919-е годы). Женщина обернулась к подпоручику. Мотовилов увидел лицо, красное с одной стороны, освещенное костром, темное — с другой. Получалось впечатление, что физиономия ее разрезана надвое. Красная, освещенная сторона, слегка обмороженная, сильно опухла.

— Нет, я с Новониколаевска только. Но довольно и этого. Ах, какой ужас, какой ужас! Вы знаете, что творилось при отходе из Новониколаевска?

Женщина обрадовалась новому собеседнику.

— Там разбили винный склад. Спирт был спущен в Обь. В прорубях он плавал толстым слоем поверх воды. Его растаскивали ведрами. Казаки напоили в прорубях лошадей, перепились сами. По улицам эта орава ехала с песнями, с руганью. Лошади у них лезли на тротуары, не слушались поводов, сталкивались с встречными проезжими. Казаки громили магазины, грабили частные квартиры. Офицеров своих эти негодяи перебили, обвинив их в проигрыше войны, даже в самом ее возникновении. Ах, кошмар!

Василий Шукшин, «Калина красная» (1960-е). А дети где ваши? У вас сколько было? — Шестеро, милая, шестеро. Одна вот теперь со мной живет, Нюра, а трое в городах… Коля в Новосибирске на паровозе работает, Миша тоже там же, он дома строит.

Виктор Лихоносов, «Записи перед сном» (1960-е). Наш Новосибирск и все его окрестности замело, дорог в деревню нет, даже поезда из Москвы и с Дальнего Востока прекращают движение. На нашей Озерной заборов не видно, соседних окон не видно, выйти из ворот без лопаты нельзя. Я сижу и жду почтальона Вот уже три часа дня, четыре, стемняется, эх, уже сегодня почтальона не будет. А буран все сильнее, снежная пыль над крышами, над трамвайной линией.

Александр Солженицын, «Архипелаг ГУЛаг» (1930-е). Новосибирск? Знаю, был. Крепкие такие барки, рубленые из толстых бревен.

Или на новосибирской пересылке зимой в холодной мыльной из кранов идет одна холодная вода; арестанты решаются требовать начальство; приходит капитан, подставляет, не брезгуя, руку под кран: «А я говорю, что вода — горячая, понятно?»

После войны у него (полковника госбезопасности. — В.И.) был такой размах, что, прибыв на новосибирский вокзал, он велел выгнать всех сидевших в ресторане, а для себя и своих собутыльников — согнать девок и баб, и голыми заставил их танцевать на столах.

Когда в Новосибирске их высадили на землю между путями, и какой-то новый офицер пришел, спросил: «Есть жалобы на конвой?» — все растерялись, и никто ему не ответил».

Михаил Шрейдер, «Записки чекиста» (1938). Новосибирское областное управление милиции размещалось в большом пятиэтажном здании. В подвале была тюрьма, еще до моего приезда переполненная арестованными, делами которых долгое время никто не занимался. На третий день после начала работы я решил спуститься в подвал и посмотреть, что там делается. Войдя в подвал, я был потрясен немыслимой и никогда не виданной мною теснотой. Камеры представляли собой сплошной муравейник, до отказа набитый человеческими телами.

Аркадий и Борис Стругацкие, «Страна багровых туч» (будущее). «Создано идеальное зеркало, — сказал Дауге, — абсолютный отражатель». Субстанция, отражающая все виды лучистой энергии любой интенсивности и все виды элементарных частиц с энергиями до ста – ста пятидесяти миллионов электрон-вольт. Кроме нейтрино, кажется. Волшебная субстанция. Ее теорию разработал институт в Новосибирске.

Петр Вайль, «Карта родины» (начало 2000-х). Новосибирск возводили с впечатляющим размахом. Монументальной площади Ленина впору быть центром чего угодно, хоть бы и земного шара. Доминирует театр с огромным железобетонным куполом. Задумано, чтобы сквозь зал проходили демонстрации, которым махали бы из амфитеатра руководители и общественность. Двухтонная люстра. Трехтонный занавес. Нужная родина. Эту энскую безликость бесчеловечного масштаба — можно любить, ее и любишь как часть самого себя: не лучшую, вряд ли погордишься, но неотъемлемую, не скроешь.

В Академгородке говорят не просто «поехать в город», как принято повсеместно, но даже — «поехать в Новосибирск», начисто отстраняясь, обосабливаясь. В том числе во времени. В вестибюле Дома ученых, где выступали все знаменитости страны, и сейчас вывески кружков — языковых, музыкальных, коллекционерских. Время от времени — КВН. Та Стругацкая жизнь еще поддерживается геройскими усилиями, но кругом не только тайга, но уже и Силиконовая тайга — попытка ответа на калифорнийскую Силиконовую долину.

В центровой гостинице Новосибирска — неоконструктивистской коробке недавней польской постройки — вечер с участием руководящих людей города. Пожилой проверенный оркестр в усах, лысинах, красных бабочках. В разгар танцев на эстраду поднимается губернатор и берет микрофон, у него приятный баритон, у него правильный кабацкий репертуар: «Как упоительны в России вечера…», «Когда простым и нежным взором…», «Призрачно все в этом мире бушующем», «Тормози, моя Зизи…», у него блаженная улыбка и томно прикрытые от занятия любимым делом глаза.

Среди танцующих пробираются высокие молодые люди в черном, шепчут на ухо избранным. Избранные поднимаются в номер местного олигарха, единственный в отеле четырехкомнатный «президентский» люкс. На низком столике — виски той марки, которую окружение олигарха называет не иначе как «Ваня Ходок», разновидности «блэк лейбл». В вазах — фрукты. Олигарх говорит только о футболе, увлеченно, со знанием дела, отмахиваясь от других тем. По отмашке помощника из соседней комнаты выходит струнный оркестр: две скрипки, альт, виолончель. Кое-как звучит Вивальди. Не очень важно как, потому что все четыре исполнительницы — юные, хорошенькие, в прозрачных пеньюарах на голое тело.

Господи, снова КВН. Вечный, неизбывный, не о нем ли писал Василий Розанов: «Милая русская привычка говорить, писать и даже жить не на тему. Вы не замечаете этого, что почти все русские живут не на тему? Химики сочиняют музыку, военные — комедию, финансисты пишут о защите и взятии крепостей, а специалист по расколоведенью попадает в государственные контролеры, выписывает из Вологды не очень трезвую бабу и заставляет все свои департаменты слушать народные песни». Они, извращенные временем, но по сути неизменные, физики-лирики: олигарх-футболист, бл…ди с Вивальди, губернатор на эстраде.

Тихо плывет над замирающим Энском, над мерцающей Обью, над сумеречной географией родины: «Как упоительны в России вечера».

Фото oblcit.ru