«Анна Каренина»: вперед паровоза

Кончилось веселье. На выходных я побывала на последнем спектакле фестиваля «Новосибирские сезоны» — на сцене «Глобуса» вахтанговцы, драматические актеры, танцевали «Анну Каренину» под экспрессивного Альфреда Шнитке, ломко шагая под струнные щипки. Хореограф и режиссер этой, признаться, самой необычной из известных мне постановок романа Толстого (за исключением разве что «Анны Карениной-2» Олега Шишкина, где Каренину вытаскивают из-под поезда, и она на пару с Вронским катается в инвалидных креслах), сделала заявление очень громкое, смелое и даже дерзкое. Анжелика Холина, известный в Литве балетмейстер, славная своими пластическими невербальными постановками, все же вышла из шинели классического балета. Она настойчиво открещивается от слова «балет» и негодует, когда ее спрашивают о жанре, но все-таки Холина лукавит. У ее «Анны Карениной» в театре им. Вахтангова — прежде всего балетный акцент, и это-то как раз меня и удивляет больше всего. Я не большой знаток и не любитель балета, но после спектакля меня не переставал терзать пусть и обывательский, но резонный вопрос: зачем? Создается впечатление, что Холина пытается взять реванш, доказывая классической балетной среде, с которой у нее не сложилось на родине, что хоть не с балетными, так с драматическими артистами ее хореографические эксперименты будут собирать аншлаги.

Не поспоришь, эксперимент впечатляет. Актеры взяли очень высокую хореографическую планку, разложив полотно романа Толстого на оригинальные пластические экзерсисы, хотя порой Холина не удерживается от цитат из известных балетных «Карениных» — от Ратманского в Мариинке до Эйфмана. За время всего спектакля со сцены не прозвучит не единого слова — разве что могучий Левин, узнанный по своим почвенническим сапогам и косоворотке (Федор Воронцов), проревет раненым вепрем, безответно влюбленный в порхающую вокруг него Кити.

Здесь у каждого — свой пластический лексикон. Ольга Лерман, сыгравшая Каренину, — хрупкая, тонкая, стелется по сцене, вьется в руках статного Вронского, который наслаждается этой податливостью. Самому Дмитрию Соломыкину удались и балетные поддержки, и особенно сцена скачек, в которой он протяжно и стремительно пролетает в воздухе почти через всю сцену, сжимая в руках воображаемые вожжи. Левин здесь персонаж почти комичный, над его личной трагедией и опрощенскими взглядами Холина откровенно иронизирует, заставляя его гротескно плясать вприсядку. Сорванную им кофточку Кити наденет задом наперед, словно смирительную рубашку, — их свадьба тут больше похожа на похоронную процессию под колокольный звон, ее участники шагают строем зомби, выворачивая ноги в противоестественной походке.

Однако наиболее драматичен здесь самый статичный персонаж, которому не достались ни виртуозные па, ни фуэте. Евгений Князев в роли Каренина вышел этаким монументальным человеком, застегнутым на все пуговицы, человеком-сюртуком. Как заведенный, он вертит учетные книги, перебирает по-паучьи руками и упорно просовывает руку изменившей ему жены себе под локоть — приличия ради. В его застывшем лице, словно в лице ожившей древней статуи, — одновременно и отчаянье, и ужас, и бешенство.

Фактурно на этом фоне смотрятся разные фриковатые посетители салона Бетси и прочие персонажи толпы — она здесь, пожалуй, и есть главный герой, который раньше поезда затопчет Каренину. Чего стоит один лишь Стива (Валерий Ушаков), манерно потряхивающий своей завитой креативной прядью как будто из-под руки Сергея Зверева. Или Леонид Бичевин, на которого по понятным причинам (после «Груза 200» и «Морфия» Балабанова) трудно не обращать внимание: его граф Тушкевич, подобострастный любовник Бетси, готов встать по стойке смирно даже вверх ногами. Все женщины здесь — кокотки и пустышки, все мужчины — скользкие типы, живущие скандалами, интригами и интрижками. Они ходят друг за другом извивающейся и уродливой походкой гусаков с гусынями, механически двигаются, словно безжизненные марионетки под барочные цитаты Шнитке, выплясывают перед Карениным танец маленьких лебедей. Кавалеры резво хватают дам за бюсты, дамы синхронно вцепляются кавалерам в гульфики.

Спектакль выглядит стильно, минималистично и — мрачно, под стать изнывающему «Безумию» Шнитке, которое звучит ближе к финалу. Несколько колонн в полумраке, свисающие роскошные люстры, инфернальное красноватое освещение, нагнетающее атмосферу вместе с резкими скрипичными диссонансами. Финал — сокрушительный и изящный. Все та же светская толпа, повернувшись к обезумевшей Карениной спинами, выстукивает ногами и стульями ритм колес приближающегося поезда.

За такое мощное финальное решение можно многое простить Холиной, но все же на протяжении спектакля характерам не удается стать объемными, поразить драматической глубиной Толстого. Вронский — уставший от адюльтера лощеный повеса, Анна явно перегибает с мимическими эмоциями, как в античной трагедии, ее здесь напрочь лишили характера, Каренин — сухой несгибаемый монстр, а Левин — так и вовсе чудак от сохи. Именно драматической глубины не хватило этому спектаклю — все силы оказались брошены на эффект. Желать живого оркестра, который бы избавил ухо от свистящего на флажолетах с фанеры Шнитке, — наверное, несбыточная мечта. Но если уж замахиваться на балет, то, как говорится, положение должно бы обязывать.

Фото vakhtangov.ru