«Онегин»: голый и живой

На днях в «Красном факеле» наконец-то состоялась, как мне думается, самая ожидаемая премьера сезона — «Онегин», постановка, которую готовили без малого два года. Спектакль, который уже вызвал немало шума и ярости у адептов традиционных постановок классики, а потрясенных зрителей заставил писать на стене отзывов признания в духе: «Кончаю!». Если я скажу, что «Онегин», начинающийся с громкого полового акта на сцене, — гениальное, новаторское и при этом крайне точное, чуткое и реалистичное прочтение Пушкина, мне, наверное, никто не поверит, пока не увидит спектакль своими глазами. И не задумается — о ком и о чем на самом деле написан «Евгений Онегин».

Режиссер Тимофей Кулябин в этом смысле — человек смелый и честный, который не побоялся разметать всю ту пафосную шелуху, которой за многие годы оброс пушкинский роман, и из которой, по ряду причин, и состоит наше его понимание. Он просто отбросил литературщину, освободил персонажей от тесных и порой откровенно обманчивых клише и штампов, вынул героев из пушкинской эпохи и поместил в современность — и они ожили. Стали такими, какими должны быть. На протяжении всего спектакля актеры распыляют в воздухе пригоршни крошеного мела, царапают мелом спешно и коряво случайные слова на стенах. Отличная метафора того, что сделали с «Евгением Онегиным» школьные программы и литературоведческие препарации. Пушкинские герои, с ног до головы вымазанные в школьном меле, — вот то, что сегодня осталось от истинных персонажей романа. Не пора ли этот мел смыть, окатив «байронического героя», из живого человека превратившегося в функцию, из ведра водой? Давно пора. В сухом остатке Кулябин получил ту же самую драматичную историю, только как будто написанную заново, лишенную ярлыков и экзальтированных интерпретаций.

На оригинальный пушкинский текст никто не покушался — все герои говорят четырехстопным ямбом, но так, что этого как будто не замечаешь, за исключением разве что Ленского в выспреннем исполнении Богомолова, но тому так и положено — он не говорит, а декламирует, не живет, а позирует. Интонации, с которыми на сцене произносятся всем до боли знакомые строфы, напрочь лишены театральности. Или какого-то пафоса, напыщенности, «литературности» в плохом смысле этого слова, которым принято корректно обозначать художественную неестественность. Даже поражаешься, услышав меланхоличный, хрипловатый, уставший голос Игоря Белозерова, «за кадром» читающего пушкинские строфы, тому, что еще никто не додумался читать Пушкина именно так — отыскав ту нужную сдержанную, почти разговорную, ноту и так верно и чутко расставляя акценты в строчках, на которые раньше мы и внимания не обращали.

Онегин в неподражаемом исполнении Павла Полякова — тот, кем был бы пушкинский герой, живи он в наши дни. А ничто тем временем не меняется, только костюмы. Богатый эгоистичный сибарит, этакая смесь тусующегося модника, персонажа романов Бегбедера, альфа-самца, хоть и порядочного. Его, повязав салфетку, кормят с ложки икрой, наливают дорогие вина, одевают, вставшего в одном исподнем из постели после очередной бурной ночи с очередной безымянной незнакомкой. Даже скачущие на нем верхом по ночам дамы — уже не в радость, он хандрит. А в деревне как-то скучно, о чем чуть позже Поляков-Онегин расскажет в своем видеоблоге, лениво куря сигарету, — единственное текстовое отступление от Пушкина и при этом эффектная и остроумная режиссерская находка, своего рода апофеоз образа Онегина.

Татьяна (Дарья Емельянова) — диковатая в своей простоте провинциалка, чья любовь к Онегину — история тяжелой болезни. Дарья Емельянова — пожалуй, самая харизматичная актриса в театре, в чем я убедилась после этого спектакля, — будет писать свое любовное письмо, обезумело катаясь по сцене, комкая тонны бумаги, в каком-то смешанном припадке истерии и эйфории, совсем не в стиле эпистолярного жанра скромной барышни, так вот вдруг рискнувшей всем. А вы думали, перефразируя Цветаеву, любовь — это «беседовать через столик»? Дарья Емельянова, актриса немыслимой пассионарности, еще не остыла от своей недавней мощной Гедды Габлер.

И все сошлось. И Онегин, закидывающий скомканные листы в микроволновку, чуть ироничный, эгоистичный, да, жестокий, да, циничный. Восхищенный, романтичный и жалкий глупый Ленский, чей, однако, запыхавшийся, дрожащий и неподдельно искренний монолог в исполнении Богомолова перед дуэлью дорогого стоит. Деревенская кокетливая дурочка Ольга с налетом провинциального гламура (Валерия Кручинина), любительница позировать перед камерами и разыгрывать с Ленским у перил мизансцены из «Титаника». И Татьяна — теперь она, превратившись в даму со стержнем, стоит на месте Онегина в одном исподнем, позволяя слугам себя одевать. Не будет в финале никаких пассажей про «ужель та самая Татьяна?» — лишь одна долгая, длящаяся несколько минут, молчаливая сцена, уместившая в себе бездны слов, которые мы и так все знаем наизусть.

Фото Игоря Игнатова