«Заповедник»: спой нам, Пушкин!

Театр им. Ленсовета, приехавший с гастролями в Новосибирск, привез среди прочего спектакль «Заповедник» — постановку, от которой местные зрители, поклонники Довлатова прежде всего, ждали чего-то особенного. Надо сказать, что режиссер Василий Сенин — очень смелый и рискованный человек, причем это тот род смелости, который граничит с чрезмерной самоуверенностью. Он сам взялся написать инсценировку культовой довлатовской повести, которая по сути своей — внутренние монологи героя, едва ли подъемные для перетаскивания на театральные подмостки, и даже за сценографию решился отвечать самостоятельно.

«Заповедник» — очень тонкая, очень ироничная и при этом очень горькая проза, которую Довлатов начал писать в 70-х, перед тем как принять решение об эмиграции, и закончил в 80-х уже в Нью-Йорке. Это искрометная, полная сарказма, интеллектуального юмора и трагикомического гротеска история советского интеллигента на грани нервного срыва — пока его бывшая жена собирается эмигрировать в Израиль, он приезжает в Пушкинские Горы, подрабатывает экскурсоводом, отплевывается от косного и пошлого маразма советской музейщины и страшно пьет в компании местных полуписателей-полуэрудитов-полушизофреников. Повесть накатывает как снежный ком, заканчиваясь какой-то фантасмагорической белой горячкой героя и тяжелым похмельем от жизни.

Сложный материал, но Василий Сенин не растерялся — одних персонажей заменил другими, на первый план вывел персонажей второстепенных, велев им комиковать что есть силы, героев интересных выпустил на сцену впроброс, ограничив их образы плоскими балагурскими амплуа, все авторские «я» заменил на «он», а чтобы было интереснее и доступнее, поручил читать большую часть внутренних монологов главного героя Пушкину. Олег Федоров, безусловно, похож на Александра Сергеевича, особенно с курчавыми бакенбардами, но зачем нужно было вводить в сюжет самого Пушкина, так и осталось непонятным китчем. Чтобы как бы провести параллели между главным героем, переживающим жизненный кризис, и «нашим всем», превратившимся здесь в набор штампов, музейных муляжей и пафосное исчадие школьной программы по литературе? Эту ошалевшую музейщину, блестяще высмеянную Довлатовым («За что вы любите Пушкина?» — вопрос с запрограммированным ответом, от которого и вправду охота накатить), и вправду можно было бы неплохо обыграть, но Сенину это не удалось. Оставь он на сцене просто гипсовый бюст Пушкина, который хранительница музея (Лариса Луппиан) лилейно-нервически поглаживает по голове, окруженный такими же бюстами Ленина и Маркса, — получилось бы куда тоньше.

Но складывается впечатление, что режиссер и не стремился быть тонким и ироничным, подобно Довлатову, а пытался угодить сразу всем категориям зрителей. Те, кто Довлатова читал, будут удивлены тому откровенному хохмачеству, которым подменили интеллигентную и ерническую авторскую иронию, а те, кто не читал, — от души посмеются над этой комедией про филологического алкаша (Артур Ваха) в белых брюках клеш, который либо смешно киряет с местными фриками, либо под песни Анны Герман отбивается от приставаний докучливых местных экскурсоводш и методисток. До поры до времени можно предполагать, что эти дамы, которые кордебалетом пляшут чуть ли не на первом плане в спектакле (так смешнее), и есть главная проблема нашего героя, не говоря уже о том, что режиссер превратил их в каких-то героинь то ли незамысловатого мюзикла, то ли спектаклей Виктюка. Аврора похожа на полуголую пионерку, Натэлла холерично жеманится, играя любительницу поддать и раздеваясь под песню Агузаровой, а хранительница музея получилась этакой гротесковой Натальей Гончаровой с веером, истерично ахая и ревностно охраняя ту самую музейщину. В довершение ко всему вдруг на сцену выходит Пушкин и начинает петь Джо Дассена. Все хохочут. Порой, чтобы зрители не забывали, что Довлатов — это вообще-то не совсем комедия про спившегося интеллигента и одиноких чудаковатых дам, на развевающихся в глубине сцены лоскутах под звук печатной машинки эффектно появляются подсвеченные цитаты из повести Довлатова.

Но тут тон спектакля резко меняется на душещипательный лиризм — приезжает жена героя, всплывают старые раны и драмы, еврейский вопрос, диссидентские разговоры, которые в исполнении сериальной Оксаны Базилевич выглядят как какое-то нелепое фрондерство, да и вообще не та Базилевич актриса, чтобы потянуть непростой образ жены героя Довлатова. В финале режиссер впадает в совсем непристойную сентиментальность. Не спасают ни выход девочки на сцену, что должно вызвать умиление и растрогать зрителя, ни песня про кораблик под гитару, ни красиво падающий в конце снег.

«Ведь кошмар и безнадежность — еще не самое плохое. Самое ужасное — хаос…» — говорит в одном из монологов герой Довлатова. Именно о человеке, пропадающем в хаосе, написан автобиографичный «Заповедник», который намного сложнее, чем топорные перепады от гомерического хохота до незамысловатого слезопускания.

Фото lensov-theatre.spb.ru