Трудности перевода

На днях мне пришла рассылка от знакомого иркутянина, в которой он просил всех, кто так или иначе контактирует с литературной средой, посоветовать поэта, способного элегантно перевести «Нового Колосса» Эммы Лазарус. Это патриотичное стихотворение выгравировано на пьедестале Статуи Свободы, а сам просивший занимается драматургией — с постановками везет, правда, не очень, но зато у него есть много связей, в том числе за границей. С просьбой о переводе к нему как раз и обратилась его приятельница, русская эмигрантка, содержащая в Америке свою русскоязычную литературную газету. Они объявили конкурс на лучший перевод хорошо известного американцам сонета Лазарус, была обещана приличная денежная награда, но вот незадача — десятки переводов, которые они получали, были настолько чудовищны, что хозяйка газеты отправилась искать переводчика в Россию, понадеявшись, что «здесь все не так бездарно».

А буквально на следующий день я совершенно случайно наткнулась на интервью Виктора Топорова, известнейшего российско-советского переводчика, который переводил Байрона, Киплинга, Шелли, Уайльда, Гете и многих великих. И вот в этом интервью он говорил, что люди книжных цивилизаций живут в сужающемся мирке, который больше не интересен большинству — книжную цивилизацию вытесняют другие формы досуга, и поэтому переводом художественной литературы занимаются все более маргинальные личности. А как следствие — у современной молодежи уже сформировалась установка на заведомо плохой перевод. Мне эта мысль показалась очень любопытной и злободневной, даже более любопытной, чем она может показаться на первый взгляд. И вот почему. Когда мы читаем современную зарубежную литературу и даем ей какую-то оценку, кому мы ее, собственно, даем? Писателю, создавшему оригинал, который мы и в глаза, возможно, не видели, или переводчику, который испортил книгу?

Я говорю «испортил», потому что современную литературу принято ругать за бедность и косность языка, и с этим трудно спорить. Найдется ли сейчас писатель, способный создать что-то уровня «Весны в Фиальте»? Несомненно, запрос на собственно художественность произведения или перевода крайне низок. Считается, что на Западе читают (то есть вообще художественную литературу) 0,2%, а у нас пока 7%, и это еще много. Но все, чего сейчас ждут от книги, это увлекательного сюжета — граница между киносценарием и литературой стирается. И многие ныне популярные книги могли бы стать хорошим сценарием для фильма, при этом сами по себе являясь весьма спорными в плане художественного языка произведениями. Например, экранизация «Бойцовского клуба» Паланика, на мой взгляд, существенно лучше самой книги, кино «99 франков» явно выигрывает у самого Бегбедера, фильм «Страх и трепет» куда чудеснее самого романа Амели Нотомб.

Выходит занимательная вещь. А реально ли мы знакомы с современной зарубежной литературой? Можно ли назвать знакомством чтение перевода? А то, что с переводами художественной литературы сейчас беда, — это не секрет. По уже названным причинам и не только. Если в советские времена труд литературного переводчика оплачивался неплохо, и это было уважаемой профессией, то сейчас в издательствах за перевод платят 100 с хвостиком долларов за авторский лист, это порядка 10 страниц убористым шрифтом. Ну и самое главное: переводить художественный текст — это все равно что заново написать его. Чтобы перевести Шекспира, надо самому быть Шекспиром. Кстати, бытует мнение, что Шекспир, переведенный Пастернаком, — это на три четверти сам Пастернак, писавший на заданную тему, а не оригинальный Шекспир. Чтобы переводить «проклятых поэтов», надо быть Анненским, чтобы переводить Лорку, надо быть Цветаевой, Уайльда — Бальмонтом. Так и было. Но кто занимается переводами сейчас?

Раньше мне нравился, например, писатель Ник Хорнби, но его последние книги невозможно читать. Я не владею английским языком настолько совершенно, чтобы читать без труда подлинник, но сдается мне, что виноват не Хорнби — помнится, в его амфоровском «Долгом падении» было столько ошибок и опечаток, что было несложно догадаться, как издатель спешил выпустить новинку, невзирая на все издержки. Еще я люблю Стивена Фрая, но ему повезло больше — его переводит Сергей Ильин, переводивший «американского» Набокова. Один из немногих переводчиков, который способен перевести Набокова, сделать фактически нереальное, благо, «Лолиту» Набоков перевел сам.

Лингвисты-переводчики знают о так называемой «теории непереводимости», согласно которой адекватный перевод с одного языка на другой невозможен в силу грамматических, лексических и стилистических особенностей того и другого. По-моему, не лишенная смысла теория. Понятно, что плохую книгу нельзя хорошо перевести, но перевести плохо хорошую — запросто. Знатоки говорят, что среди жертв плохого перевода лидирует «Гарри Поттер», регулярно страдают Коупленд, Гавальда и Уэлш. Кстати, отдельный предмет для профессиональных насмешек — «Заводной апельсин» Берджесса. Вот любопытно, а вдруг если прочитать, например, Януша Вишневского, поражающего воображение чудовищными в своей беспомощности лирическими сценами, на польском, это окажется не так ужасно?

Фото автора