Целующиеся вожди и мертвые панночки — театральная вакханалия и для развлечения, и для доброго дела

Ива Аврорина:
Добрый день, уважаемые зрители, слушатели и читатели НГС.
Мы начинаем прямой эфир с руководителем Новосибирского городского драматического театра Сергеем Афанасьевым.

Театр, который я сейчас так длинно и помпезно называла, в городе обычно называют просто Афанасьевский театр или театр Афанасьева. И вот этот самый Афанасьевский театр обещает нам премьеру, и говорят, что премьера эта будет совершенно феерическая. 17 декабря. Премьера эта будет интересна несколькими вещами. Во-первых, естественно, сам спектакль, потому что у театра Афанасьева в городе репутация театра, который идет на разные эксперименты, попасть туда достаточно сложно — зал не очень большой, а тут на премьерном открытии обещают еще и какую-то совершенную феерию, обещали вакханалию и что-то там еще. Целующихся вождей и мертвых панночек. А, собственно говоря, ставить будут «Ревизора» Гоголя. Это, как я понимаю, первая история в Новосибирске, когда премьера благотворительная. То есть — есть сбор, все деньги от проданных билетов на премьеру идут в фонд «Защити жизнь», который занимается помощью детям с онкозаболеваниями.

Ответ:
Я, к сожалению, не отслеживал деятельность этого благотворительного фонда до того, как мы вступили с ними в этот проект. Может быть, кто-то уже с ними был в этом партнерстве, но…

Ива Аврорина:
Нет, в Новосибирске в принципе таких историй не было.

Ответ:
Мне очень приятно, что именно с нас это началось, и я надеюсь, что это на нас не закончится, потому что дело очень хорошее. По поводу денег, которые все должны быть перечислены в фонд. Я не занимаюсь конкретно перечислением или пересчетом, этим занимается финансовое руководство театра, директор театра. Я знаю, что у них там идет очень сложная работа по этому поводу, потому что это все не такой простой механизм, как нам кажется: вот получили деньги, сгребли их в мешок и отдали в фонд. Если люди так думают, то это немножко не так, потому что за прохождением всех денег, которые получает или зарабатывает театр, очень внимательно следят финансовые органы, которым мы подотчетны, мы бюджетная организация, поэтому там есть достаточно сложный, но очень надежный механизм, по которому театр — в данном случае вот этой премьерой — оказывает действительно очень серьезную поддержку и помощь этому фонду. Фактически — детям. Я просто сразу хочу отсечь всех злопыхателей, которые скажут: ага, бюджетные деньги перечисляете! На самом деле сейчас уже очень многие на низком старте ждут, когда мы совершим какое-то нарушение. Я хочу сказать, что нарушений здесь никаких нет, не будет и быть не может, потому что мы очень тщательно подошли к этому вопросу, изучили его, и это справедливо, потому что действительно — так всем захочется взять и получить какие-то деньги, заработанные или незаработанные, перечислить их в какой-то фонд и заработать себе на этом имя или рейтинг. Это очень серьезная кропотливая работа, в первую очередь связанная с работой бухгалтерии, финансистов и т.д.
Что касается нашей премьеры, то мы не хотели, чтобы это был именно Гоголь, потому что, может быть, наверное, для подобного случая, для работы с подобным фондом можно было выбрать какое-то более лояльное название, чем «Ревизор», но так уж получилось. И в данном случае, если опять же у кого-то возникнут какие-то подозрения или аллюзии, что мы выбрали этот материал, а этот материал все прекрасно знают, и знают, что он не без чертовщинки, не без бесинки, и всегда наделяют его какой-то мистической аурой вокруг этого всего. Я хочу сказать, что этот материал, несмотря на замес такой, гоголевский, несколько мистический, он очень позитивный. Этот материал направлен на то, чтобы в конце концов люди жили лучше, чтобы отношения между людьми были лучше, и чтобы любовь и добро победили.

Ива Аврорина:
То есть Гоголь, Салтыков-Щедрин — они все направлены на то, чтобы добро и любовь победили. Потому что сатира, она по большому счету для этого и есть.

Ответ:
Она для того и существует — чем жестче сатира, тем больше пользы она приносит.

Ива Аврорина:
А вы считаете, что, например, постановка «Ревизора» может принести практическую пользу? Не удовольствие зрителям, не практическую пользу для фонда — например, для заболевших детей, а она может изменить ситуацию в городе, стране или где-то?

Ответ:
Нет, подождите. Я уже сказал, что она принесет практическую пользу заболевшим детям, фонду.

Ива Аврорина:
Но это любая премьера, любой спектакль, который бы вы выбрали…

Ответ:
Во-вторых, я лишен иллюзий и розовых очков. Я понимаю, что театр ничего, в принципе, в жизни людей изменить не может, особенно в их социальной, общественной жизни. Но театр может кое-что изменить внутри каждого отдельно взятого человека. Немножко изменить представление об этом мире, чуть-чуть больше узнать самого себя, узнать тех людей, которые рядом с ним находятся, что-то внутри должно всколыхнуться. Вот на это я надеюсь совершенно точно.

Ива Аврорина:
То есть приходит человек на спектакль, смотрит и говорит: «О, господи, да я же вылитый Ляпкин-Тяпкин… Надо что-то менять в себе».

Ответ:
Может быть, не так просто все, может быть, не я вылитый Ляпкин-Тяпкин, может быть, мой сосед вылитый Ляпкин-Тяпкин, но даже и это не так — ведь при всем при том, что это социальная сатира, мы старались избегать таких прямых пошлых социальных аналогий. Мы не хотели показывать, что вот этот вот — Ляпкин-Тяпкин, а этот — городничий, вот этот — слуга народа, а этот ревизор — какой-то жулик, который… и т.д. Мы рассказываем историю, которую Гоголь написал почти 200 лет назад. Портретное сходство, если оно и будет, то только с теми персонажами и теми людьми, которые жили и творили во времена Николая Васильевича Гоголя. Все остальные ассоциации случайны. Даже совпадения фамилий, которые попали в наш объектив, в наш острый глаз, совершенно случайны и никакого отношения к действующим политикам или чиновникам не имеют.

Ива Аврорина:
А чем вызван выбор именно пьесы «Ревизор»?

Ответ:
Этот выбор вызван моей творческой биографией. Очень много лет я, думая об этой пьесе, совершенно искренне ей сопротивляюсь, потому что именно это меня в ней и смущало — то, что это пьеса сатирическая, а я все-таки люблю больше второй план, покопаться в душе человеческой. Мне больше интересно, когда персонажи молчат, о чем-то думают глубокомысленно, ну вы понимаете, на кого я сейчас намекаю, на какого автора. А в данном случае все, конечно, выходит на первый план, на крупный план, и в открытую говорится: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь».

Ива Аврорина:
Там все достаточно декларативно и персонажи без второго дна.

Ответ:
Да-да, абсолютно верно. Но поскольку я носитель русского языка, я много лет так или иначе к этой пьесе возвращаюсь. Не скажу, что я перечитываю ее от буквы до буквы, но все-таки какие-то куски выхватываю, возвращаюсь к ней, размышляю о ней, думаю, смотрю какие-то спектакли, все равно возникают у меня какие-то ассоциативные размышления, и я все больше и больше понимаю, что язык, которым эта пьеса написана, он все-таки очень близок к эталону русского языка. А для меня это очень важно, особенно в последнее время, когда началась языковая война в театре, когда общество разделилось на тех, кто за ненормативную лексику или против ненормативной лексики, на тех, кто за привнесение в язык современного сленга и против него, за чистоту или против чистоты. Я же тоже размышляю об этом постоянно и думаю, потому что я постоянно имею дело с русским языком. И более того, я, как и многие русские люди, не могу жить без русского языка, не могу жить без высокого русского языка, повседневного русского языка и без того русского языка, который мы называем, скажем, ненормативным. Я живу, и общаюсь, и более того — получаю колоссальное удовольствие от всех трех ступеней.

Ива Аврорина:
А скажите, Сергей Николаевич, вы-то какую позицию отстаиваете? Язык на сцене должен быть исключительно «высокий штиль» либо туда можно привносить современный сленг, ненормативную лексику или что было какой-то диалектологизм, а стало нормой?

Ответ:
Я ведь приверженец старой театральной школы, а наши театральные старики говорили всегда, что на сцене допустимо всё, если это убедительно. Когда-то Лев Николаевич Толстой, размышляя о чеховской драматургии, к которой он относился достаточно скептически, потому что она являла собой новое, авангардное движение в русской драме и разрушала какие-то каноны, — Лев Николаевич произнес такую фразу в отношении его драматургии, которая навсегда эту драматургию сделала классикой — он сказал, что на сцене в пьесах Чехова все либо необходимо, либо прекрасно. С этой позиции теперь я подхожу к любой драматургии: я считаю, что все возможно, если это либо необходимо, либо прекрасно. А вопрос необходимости либо прекрасности — это уже вопрос вкуса. Вкус является неотъемлемой частью творца. Если его вкус воспитан, значит, он будет этим пользоваться так, как велел Лев Николаевич Толстой. Если он не воспитан, тогда он будет вызывать бесконечные вопросы у современных всякого рода активистов и защитников всякого рода языков и всего чего только можно.

Ива Аврорина:
Сергей Николаевич, вы выбрали «Ревизора», потому что язык там прекрасен, но он не менее прекрасен у того же Чехова, у которого все либо необходимо, либо прекрасно. И масса авторов есть того же стиля, «Горе от ума» в конце концов.

Ответ:
Да, и «Горе от ума» еще дождется своего и допросится… Дело в том, что я обращался к разным авторам в своей жизни, но вот Гоголь — это же особый ряд персонажей, особый ряд героев, особый ряд взаимоотношений, особый ряд социальной жизни, общественной жизни, особый ряд каких-то семейных взаимоотношений и т.д., поэтому сегодня мне интересна именно эта жизнь. Сегодня я ее изучаю, пытаюсь осмыслить и как-то транслировать свои осмысления зрителю. Завтра мне будет интересен Грибоедов, я ведь еще подумываю и про Фонвизина ведь.

Ива Аврорина:
А не тяжеловат для современного зрителя Фонвизин?

Ответ:
Как сделать, говорят. Как поставить. Может, и тяжеловат. Может и самый современный автор быть тяжеловат для современного зрителя. У нас ведь в театре свойственно, особенно молодым режиссерам, о самых простых вещах говорить очень сложным языком — уж таким заковыристым, таким прям навороченным, чтобы зритель сидел в зале и думал: «Господи, какой же я все-таки необразованный и тупой человек и не понимаю этого». И режиссеру приятно, уж как они себя… Поэтому я предпочитаю, наоборот, о сложных вещах говорить простым, понятным языком.

Ива Аврорина:
Но в отличие от того же Чехова и Грибоедова, Гоголь («Ревизора» берем, в частности) — это гротеск такой, а гротеск предполагает одноплановость, что ли, некоторую. Ваша любовь к глубокомысленным паузам, к глубоким персонажам и т.д. — она не в конфликте со всем этим?

Ответ:
Абсолютно нет, потому что я своего лица не теряю, сам себе не изменяю и мой театральный стиль, режиссерский стиль остается моим режиссерским стилем. Я не хочу сказать, что я, скажем, подхожу к Гоголю с мерками, с которыми подхожу, скажем, к чеховской драматургии, нет. Но моя любовь к актерам, мое пристрастие переводить драматургию на язык актерского мастерства, она все равно остается, поэтому актер — он, естественно, доносит свою мысль через слово, через паузу, через физическое и психофизическое действие, через общение с партнером, со зрителем, т.е. весь арсенал и набор актерского мастерства, я считаю, что надо раскрывать, независимо от драматургии. И здесь то же самое. У Гоголя, как и у Чехова, достаточно много мистики, поэтому возникает такой мистический второй план, и он здесь тоже есть.

Ива Аврорина:
В «Ревизоре» тоже много мистики?

Ответ:
Безусловно. Вы пьесу-то знаете? Она вся замешана на мистике. И мне кажется, это вообще гоголевская ментальность, он мистически воспринимал действительность, и я так думаю, что он в своей жизни, внутри себя…

Ива Аврорина:
Я думаю, что как «Ревизор» — это как раз одна из немногих вещей, в которой мистики нету абсолютно…

Ответ:
Я вас умоляю! Придите на наш спектакль, там всё.

Ива Аврорина:
Приду, у меня уже билеты есть.

Ответ:
Там все показано, и рассказано, и раскрыто. Мне кажется, что Гоголь вообще был один из немногих живых людей, которым было доступно путешествовать из одного мира в другой. Он периодически это делал. И какие-то свои впечатления он туда-сюда носил. Не исключено, что там — где-то там, в той другой жизни, в которую мы когда-нибудь, наверное, попадем, — есть пьесы Гоголя, написанные об этом мире.

Ива Аврорина:
Круто.

Сергей:
Здравствуйте Сергей Николаевич ! Что нужно сделать государственным мужам, чтобы ваш театр вышел из подполья ?...

Ива Аврорина:
Выбор «Ревизора», откровенно такой сатирической вещи, не продиктован ни общей ситуацией, социальной жизни страны, города и т.д., ни какими-то более личными вещами, ничем, т.е. это просто исключительно художественный выбор?

Ответ:
Нет, конечно. Прекрасный язык — естественно, но я мог бы взять какую-то современную пьесу, написанную на эту же тему, наверняка они есть, я мог бы попросить своих коллег, завлитов, они бы пьесу нашли, чтоб было хлестко, жестко рассказано о том, как сейчас, и таких пьес полно. Но я-то беру пьесы, где либо необходимо, либо прекрасно. Поэтому «Ревизор» мне показался… Конечно, это пьеса, которая была давным-давно у меня в портфеле, точнее сказать, в голове. Она возникла именно сейчас, когда наиболее обострилось мое отношение к такому виртуальному понятию чиновничества как класса. Мне кажется, это такой особый тип существ, населяющих нашу планету. В спектакле я об этом более подробно расскажу.

Ива Аврорина:
Вот там-то мистика и будет.

Ответ:
Вот там-то она и даст. Там-то она и проявляется. И, конечно, когда мои вопросы, которые я сам себе задаю, по поводу отношения чиновников к моему театру, вообще к моему творчеству, к смыслу моего существования на земле как художника, когда я понимаю, что зашел в тупик и ни на один из этих вопросов я не нахожу ответа, я обращаюсь к Гоголю. И Николай Васильевич помогает мне объяснить самому себе и тем людям, которые спрашивают об этом.
Что касается того, когда мы выйдем из подполья… Если уж быть до конца откровенным, я подумал, что… Я человек верующий. Я никому об этом не говорю, кроме вас, но я человек не религиозный, т.е. я не воцерковленный, я практически не хожу в церковь по тем причинам, по которым ходит туда основная масса верующих. Я захожу в церкви, когда бываю в других странах, других городах. В основном, конечно, это православные церкви, но никогда не пренебрегаю другими конфессиями и вероисповеданиями. Если есть возможность зайти в католический храм, я захожу в католический храм. Мне кажется, что Бог видит. Я понимаю, что вся моя жизнь направлена на то, чтобы улучшить, хоть немного улучшить жизнь тех людей, которые приходят ко мне в театр, хоть немного сделать ее чуть разнообразнее и веселее, все равно это со знаком плюс, со знаком позитива, — когда эта жизнь вдруг оказывается прожитой бессмысленно и никому не нужной по той простой причине, что мне это доказывает отношение чиновничества ко мне, к моему театру, к моей работе… Хотя, конечно, я грешу…

Ива Аврорина:
Я как раз хотела спросить. Сергей Николаевич, а для вас основным маркером того, как прожита жизнь, как ваше творчество и т.д., успехи, достижения и вообще реализация… То есть основной маркер — это как чиновники относятся?

Ответ:
Нет, конечно, тут вы меня не поймаете. Безусловно, это и то, как я к себе отношусь, как зрители ко мне относятся. И я не буду грешить, я всю жизнь пользовался приязнью и даже, может, любовью зрителей, и это-то меня и волнует. Почему это не является маркером для чиновников, которые не хотят улучшить жизнь тех же самых зрителей, которые приходят каждый день ко мне в театр? Один из предыдущих губернаторов, очень известный и красивый, когда-то сказал мне, что я был в твоем театре один раз и больше туда не пойду никогда, потому что если я зайду туда еще раз, я должен буду немедленно его закрыть по соображениям безопасности просто. Для зрителей, которые там, даже не актеров, а для зрителей, которые туда приходят. Его надо немедленно закрыть, потому что там нарушены все нормы безопасности. Сейчас я там, похоже, кого-то поднял по тревоге. Закрыть — это простой вариант, конечно. Но этого, слава богу, тоже никто не сделал. И, слава богу, мы всю нашу творческую жизнь живем на деньги налогоплательщиков, я тоже врать не буду, но это не деньги чиновников, это деньги людей, которые приходят к нам в театр и отчисляют налоги. Чиновники всего лишь распределяют эти деньги так, что и нам немного от этого достается на нашу жизнь. Но решение о том, чтобы создать условия для зрителей, приходящих к нам в театр, оно должно исходить от чиновников. А они этого решения не принимают. Попытки были. Но попытки…

Ива Аврорина:
Я помню, что здание было уже почти достроено.

Ответ:
Был один вариант, потом другой, сколько проектов театра я уже сделал за свою жизнь, просто уже страшно говорить. Масса — несуществующих, нереализованных, не воплощенных даже в бумаге, но все равно эти проекты были какие-то. Но почему нельзя сделать только это при том интенсивном строительстве, которое ведется в Новосибирске, и при том отношении к культурной среде города? Я же вижу, что делается очень многое, отрицать этого нельзя, но почему-то именно мой театр, как говорится, все время в отстойнике, все время в зале ожидания. Ждите-ждите-ждите-ждите. И «нет» не говорят, ну не говорят «нет», все время говорят: «У нас много вариантов, мы думаем, какой именно вам подходит». Скоро 30 лет. Но и не говорят, что да, ребята, вот вам ключи, заходите, и дай бог, чтобы ваши зрители проводили меньше времени в очереди в туалет. Или там в буфет.

Ива Аврорина:
Тему культурного пространства туалета и буфета мы затронули сейчас, и я не могу не задать вопрос…

Наташа:
Сергей Николаевич, извините, если вопрос окажется не по адресу, но очень интересно услышать мнение человека из среды, профессионала, руководителя. Какие у вас мысли о ситуации вокруг (и внутри) нашего оперного.

Ива Аврорина:
У нас Владимир Абрамович Кехман здесь был совсем недавно.

Ответ:
Да вы мои дорогие! Жаль, что мы не совпали с ним по времени, я бы с удовольствием пожал ему руку за то, что он сделал в этом театре. Да, я такой человек, я слаб на комфорт. Слаб. Я хочу, придя в театр, испытывать комфорт чуть больше, чем я испытываю, едучи в трамвае, идучи по улице или находясь в отстойнике аэровокзала. Да, я хочу воспринимать искусство так, чтобы меня ничто не отвлекало: ни неудобные кресла, ни невозможность видеть из партера сцену, ни чудовищные туалеты, в которых в очереди не достоишься, а если достоишься, то испортишь себе настроение, как говорится, и окружающим, и т.д. Ну что говорить, ребята, надо уже… Я не знаю, я высказываю свое частное мнение, которое, может быть, оскорбит мнение других людей, которые радеют за то, что памятник должен оставаться памятником, но ведь, понимаете, я ведь прихожу в театр не потому, что он памятник, а потому, что там на сцене — чудо. На сцене священнодействие. И я хочу прийти туда и стать свидетелем этого чуда и священнодействия. Я не хочу приходить в театр и говорить: «Ну надо же, какие молодцы! Вот что бы ни происходило в мире, какие бы технологии ни внедрялись, а ведь они сохраняют все неудобства, которые были построены в 45 году, — вот молодцы ребята!». Я практически не знаком с Владимиром Абрамовичем лично, но я вижу только, что этот человек пришел, и очень многое в театре сделал удобно. По поводу красоты я сейчас не буду говорить, что он сделал красиво, потому что меня сразу закидают камнями, но мне нравится.

Ива Аврорина:
А вы опасаетесь закидывания камнями?

Ответ:
Нет, боже мой. На меня уже такие камни падали, что я уже ничего не опасаюсь. Я просто считаю, что мое мнение — это мое мнение. Потом, особенно в этом эфирном пространстве, я считаю, что бессмысленно говорить, потому что я предпочитаю говорить с оппонентами, скажем, по профессиональному уровню хотя бы, как-то выбранными мной, а не случайно попавшими мне в сетях. Я хочу сказать: мне нравится, как преобразился оперный театр. Мне очень нравится то, как изменен зал. Мне нравится, что я, сидя в партере, вижу, что происходит на сцене. Мне очень нравятся удобные кресла, мне нравятся бесшумные фойе, мне нравится атмосфера, которая так или иначе возникла, другая уже атмосфера, которая возникла в антракте, например, перед началом спектакля. Все равно там появилась какая-то торжественность, появился намек на имперские амбиции какие-то — прекрасно, я всегда, приходя, например, в Мариинский театр в Санкт-Петербурге, думал: «Господи, мы, наверное, никогда не доживем до того, чтобы у нас был такой театр». И вдруг я вижу, что у нас не такое, но во всяком случае что-то подобное возникает. Конечно, давным-давно наши зрители заслужили подобное отношение к ним. Ведь все, что там делается, это сделано не для того, чтобы какой-то человек наработал себе еще какой-то там дополнительный рейтинг, скандальный, в сетях. Да нет — все это сделано, чтобы зрители, которые туда пришли, им было удобно, им было уютно, тепло, комфортно. Конечно, не все там совершенно, конечно, можно еще дальше там продолжать, но я вижу вектор направленности очень позитивный, очень прогрессивный. Слава богу, что это происходит. Более того, я бы многое из того, что я там увидел, я бы взял на вооружение, обустраивая свой театр.

Ива Аврорина:
Я как раз хотела спросить, у вас есть какой-то идеальный образ театра, какие-то продуманные вещи?

Ответ:
Ну конечно. Я бы хотел, перейдя через дорогу из оперного театра в свой театр, который на Серебренниковской, я тоже хочу, чтобы это был не по западному стилю из металла, не минимализм, — я сейчас не про сцену говорю, не про сценическое пространство, оно должно быть достаточно универсальным, возможным, предрасположенным для воплощения любых замыслов, классических, современных, авангардных, может быть, даже какой-то трансформер, дело не в этом, — а зритель, который попадает туда, он должен понимать, что он пришел туда возвыситься тем обманом, который он увидит на сцене. Возвыситься. Поэтому он сразу же себя на это настроил. Он пришел туда, где можно побыть немножко в другой среде, побыть немножко в другом мире, каким театр для него и является. Вы понимаете — зашел в булочную, в театр, в баню, пришел домой и отдохнул, да? Нет, это разные вещи совершенно. Не надо мне говорить, человек всегда готовится к походу в театр внутренне по-особенному. Всегда. Любой человек. Если он этого не делает, ну значит, для него театр — не то, что для меня. Значит, для меня он неинтересен, этот человек.

Ива Аврорина:
Ваши зрители, которые к вам приходят… Мы все знаем, что зал сейчас маленький, на 100 человек, по-моему? Ровно сто. Билеты покупают сильно заранее, как правило. У вас зритель — он какой? Те, кто прилагают какие-то усилия, приходят, — можете какой-то портрет нарисовать?

Ответ:
Да, конечно. Я очень люблю своего зрителя. Более того, я всегда тоскую, скучаю по нему. Когда езжу по другим городам, вижу, как в другие театры приходят другие зрители, и я всегда немножко горжусь, я всегда думаю: «Да, а вот в моем театре-то зритель немножко другой». Другой — в хорошем смысле слова. Я не знаю, как это объяснить. Другие лица, глаза другие у людей, другое отношение к тому, что они видят вокруг, другое отношение друг к другу. Я никогда не слышал какого-то очевидного роптания по поводу неудобств, которое они испытывают в этом театре, никогда не слышал скандалов по поводу того, что там в гардероб надо стоять на неудобной лестнице, дожидаясь очереди, и т.д. Они всегда подчинены немножко другим впечатлениям, они всегда немножко другим заняты, когда находятся в этом театре. И я всегда испытываю какое-то чувство уважения зрителей по отношению к театру. Они могут обсуждать спектакли, быть чем-то недовольными, даже писать в книжках отзывов какие-то замечания, но это всегда очень уважительно. И если зрители испытывают чувство уважения к этому театру, а большинство из них постоянные, и есть категория зрителей, которые говорят: «Уже дайте мне наконец билет, потому что я не уйду отсюда, я уже полгода пытаюсь попасть на какой-то там спектакль и не могу попасть. Запишите меня куда-то, составьте какой-то особый список, и т.д.». Конечно, мне кажется, что тот зритель, который ходит ко мне, к нам в театр, он не лучше, не хуже других, это другие категории оценки. Это просто наш зритель — зритель, которому нравится то, что нравится нам; зритель, который понимает тот язык, на котором мы разговариваем. Значит, зритель, который поддается тому секрету, нашему тайному замыслу, по которому мы хотим немножко изменить его жизнь к лучшему. Чуть-чуть усилить его впечатления от его же собственной жизни.

Ива Аврорина:
Сергей Николаевич, смотрите: сейчас зал в 100 человек. Действительно, есть спектакли, билеты на которые можно полгода стараться купить и не попасть, как вы рассказывали. Во-первых, нет ли у вас опасения, что если все-таки все сложится с театром собственным и зал будет большой, то туда придет другая, новая публика? А второе — благотворительная премьера, которую мы все ждем 17 декабря. Билеты на нее значительно дороже, чем обычно. Там вы какую-то другую публику ожидаете? Или свою обычную? Или кого-то еще? Там же еще, помимо самой премьеры на сцене, будет еще что-то совершенно безумное происходить в фойе перед началом спектакля

Ответ:
Это все будет в контексте спектакля, ничего безумнее самого Гоголя там происходить не будет, вернувшегося с того света из очередной командировки. Там только то, что он нам надиктовал в своих произведениях. Ничего особенного. Мы просто не оставляем зрителя без внимания с момента переступания им порога. Мы просто его встречаем и дальше ведем этим гоголевским путем до того, как он выйдет уже из театра после спектакля. Мы просто хотим, чтобы пространство сцены этой маленькой расширилось в данном случае, и пьеса, контекст это позволяет. Мы немножко поиграем со зрителем, когда он еще только готовится сесть в зал. Какой придет зритель, я не знаю. Мне кажется, что все равно это будет тот зритель, который уважает наш театр, — вряд ли люди пошли бы в театр, не уважая того, что они там увидят, и неуважительно относясь именно к этому месту. Я думаю, что люди в данном случае даже с бóльшим уважением отнесутся к этому, потому что они проявят себя личностно — не только как воспитанные образованные люди, которые приходят посмотреть на классическое произведение в интересной (я надеюсь) постановке, они еще и будут удовлетворены тем, что они смогли помочь больным детям. Я с нетерпением жду этих людей, хочу посмотреть им в глаза, хочу с ними пообщаться, хочу с ними, может быть, поговорить о чем-то в фойе, в буфете, если удастся, да. В общем, я всех жду, и мне кажется, что это будет событие не только для тех людей, которые туда придут, помогут детям и посмотрят спектакль, это будет событие и для театра в первую очередь, потому что мы впервые… Мы достаточно много помогаем всяким слоям зрителей — с ограниченными возможностями, ветеранам, пенсионерам и т.д., но это такие частные наши отношения с Пенсионным фондом, с группами ветеранов, с инвалидами, а тут вдруг такая акция — конечно, это впервые. Конечно, для нас это огромное и трепетное событие.

Ива Аврорина:
Как актеры, задействованные в спектакле, к этому относятся?

Ответ:
Актеры, я думаю, что они пока не понимают всего, им не до этого, они сейчас все дрожат оттого, что мощный, очень сложный текст гоголевский, и я могу вам сказать, что очень высокие требования у меня здесь по части их профессионального мастерства. И более того, очень высокая планка, заданная определенной категорией актеров, профессионалов этого театра. И они все хотят соответствовать тому, что произойдет.

Ива Аврорина:
Всегда страшно же. Сколько раз ставили «Ревизора», уже, наверное, невозможно подсчитать?

Ответ:
Огромное количество.

Ива Аврорина:
А когда вы начали думать над постановкой, вы ставили себе целью: надо обязательно чтобы не повторить никого, это должно быть совершенно новое?

Ответ:
Нет, не ставил. Во-первых, я не знаю все постановки, и если ставить себе целью, то ты обязательно что-нибудь повторишь, что уже было. Уже все было, наверняка. Задача была свое отношение к этому высказать. Свое личностное, свое авторское, вот это важно. А если оно свое, если оно подлинно свое, то это все равно будет интересно. Вот сейчас читают «Войну и мир» Толстого, а до этого читали «Анну Каренину», что мы, не знаем эти тексты? Мы их знаем, безусловно. Но нам интересно, как эти люди, может быть, в каком-то смысле случайные, они не все актеры, как они свое отношение к этому выразят, и нам это интересно. Нам интересно, как они, может быть, неумело, непрофессионально, может быть, не очень внятно, но с огромным волнением, с трепетом и с душой читают эти тексты. Так же и мы — мы хотим по-своему прочесть этот текст, мы имеем на это право. Имеем право высказать свое отношение — в этом-то и есть суть театра, в том, чтобы открывать все новые и новые формы.

Ива Аврорина:
Сергей Николаевич, у вас нет опасения, что высказанное вами профессионально, очень внятно и очень ярко отношение к вот этим, как вы сказали, «существам из другого мира», чиновничеству и т.д., оно может, ну например, отодвинуть перспективу собственного театра совершенно на какую-нибудь невообразимую даль?

Ответ:
У меня, в принципе, есть опасения. Есть опасения, как у каждого нормального взрослого современного человека есть всевозможные опасения. Но я не думаю, что те люди, в которых должен попасть этот текст, я имею в виду текст спектакля, они настолько примитивны, что они начнут мстить мне таким образом. Ведь государь император Николай I, посмотрев премьеру гоголевской пьесы, высказал очень позитивное отношение к ней, сказал, что «это очень хорошая пьеса, досталось всем, а больше всех мне». И разрешил — в обход цензуры — публикацию этой пьесы. И она пошла по театрам. Хотя, конечно, она была недопустимо смелой в то время. Она была тогда как бы кровавой сатирой, за это просто ссылали в Сибирь сразу. А он разрешил это, потому что там, наверное, есть какое-то зерно. Она позволяла видеть, что это проблема не одного дня, что это будет ниточка, которая будет дальше, дальше, дальше, это очень важная пьеса, и она есть. И опять же я лишен иллюзий, что это может что-то изменить в судьбе театра, в судьбе культуры. Я всегда говорил, что искусство нужно человеку для того, чтобы усилить впечатление от его собственной жизни. Вот если у человека есть какие-то отношения с чиновниками, этот спектакль усилит его впечатления от отношений с чиновниками. Может быть, на спектакль, паче чаяния, придут какие-то чиновники, и, может быть, этот спектакль усилит их впечатления от собственной жизни и об отношениях с такими, как я. Может быть. Но это всего лишь впечатления. Я не думаю, что судьба поменяется, не те времена. Хотя…

Ива Аврорина:
На этой оптимистичной ноте мы заканчиваем сегодняшний эфир.

Ива Аврорина:
Онлайн-встреча завершена. Спасибо за внимание.