Анатомический театр Гришковца

Человек-оркестр Евгений Гришковец снова собирает в Новосибирске аншлаги два дня подряд — 13 и 14 апреля он играл в театре «Красный факел» свой новый, шестой по счету моноспектакль «Шепот сердца». В роли строптивого, но важнейшего органа Гришковец ругал человечество за пристрастие к алкоголю, похоть, влюбленности и прочее. Корреспондент НГС.АФИША побывала на сердечном спектакле брутально небритого артиста, два часа пытаясь проникнуться страданиями Гришковца.

На сцену «Красного факела» будто бы натянуты сердечные сосуды, сверху нависает что-то вроде операционной лампы, а на полу раскиданы лепестки. Уже ясно, что Евгений Гришковец будет играть сердце. Как понятно и то, о чем заведет речь артист в начале монолога. О мобильных телефонах. Он всегда так делает. Появляется на сцене спустя 15 минут от назначенного времени спектакля и просит выключить телефоны и не писать СМС-ки, потому что пугается зловещих синих лиц в темноте зала. Этот страх и этот призыв — с Гришковцом уже лет десять, не меньше. Зрители покорно соглашаются и хлопают, отключая сотовые. Это был первый спектакль в зрительском опыте журналиста НГС.АФИША, когда театральное действие не прерывалось звонками, и хотя бы ради этого стоило сюда прийти.

«Сердце» небрито, будто бы только проснулось и надело первые попавшиеся рубашку и штаны, которые велики по размеру. Артист усаживается на гору из лепестков и хрипло призывает Человека наконец-то прислушаться к своему сердцу, а то так ведь «не достучаться».

«Ты, конечно же, хочешь знать, что нужно мне — твоему сердцу, чтобы я тебя не кололо, чтобы я не делало тебе больно, чтобы я тебя не пугало, чтобы я тебя оставило в покое и чтобы я дало тебе жить так, как ты хочешь… Ты не хочешь меня слышать. Когда я работаю нормально, ты меня не замечаешь».

Дальше — внушительный список претензий. Сердце недовольно, что человек не может отдыхать, а если отдыхает, то всегда «нажирается». «Нажирается» он и когда любимая футбольная команда проигрывает или выигрывает, что сказывается на работе сердца, которому на самом деле хочется покоя.

«Боишься-боишься-боишься… А бояться, человек, тебе нужно только меня. Я самое страшное, что есть в мире. Я самое смертоносное для тебя, человек. Ты можешь построить прекрасный дом, можешь строить разные планы, ты можешь застраховаться в самой лучшей страховой фирме… а я могу убить тебя в любую секунду — у тебя дома на диване. Я — твое сердце. И я тебя боюсь еще сильнее».

Гришковец перепрыгивает с темы на тему, будто бы прощупывает аудиторию — над чем же они будут хохотать? Чтобы посреди этого смеха вдруг сказать что-то пронзительное о чувствах и тем самым заставить всех замолкнуть и обратиться внутрь себя. Но зал — преимущественно женщины — реагирует ровно: тихонько посмеивается, потом снова внимает артисту в ожидании ценного афоризма. Есть ощущение, что хлопает или смеется из вежливости и будто убеждая самих себя, что не зря билеты купили. Вряд ли большинству сидящих здесь прекрасных дам в парадных платьях так уж знакомо ощущение беспробудного похмелья и всей гаммы чувств в связи с ним. Как, например, про азарт на рыбалке. Про похоть упоминается вскользь, как про нечто очень плохое — тема не продолжается.

При описании обжорства, длящегося три месяца подряд, две дамы встают и пытаются незаметно протиснуться к выходу.

Артист, известный интерактивом во время представлений, комментирует происходящее: «Милые дамы, вы вернетесь, скажите? Вы вернетесь или нет? Надоел я, видимо. А потом вся страна про "Тангейзер" слушает».

Дамы не возвращаются, Гришковец переводит тему: достает из сундука всяческие маракасы и ксилофоны, изображая динамику работы сердца во время эмоциональных встрясок. Дальше переходит к беспроигрышной теме любви, что и следовало ожидать. Лирические мотивы публике ближе — живо хлопают, улыбаются, шепчутся между собой.

«Влюбляешься всегда ты, дорогой мой человек, а не я. Я всегда против. Я все время намекаю — не надо! Ты что, забыл, как было ужасно в прошлый раз? Сделай хоть какие-то выводы. Все время какие-то страшные муки. Я даже не вижу, из-за кого я так стучу. Это твой выбор, вместе с мозгом, а я все это обслуживаю».

Последние полчаса безантрактного спектакля принимают нотационный характер: поменьше любовников, поменьше денег, тоски и побольше «лучика надежды». Финальное «все-таки ты веришь, что Бог тебя любит, Бог не меня, он тебя любит», по идее, должно растрогать зрителя, но чудесного катарсиса не происходит — это все ты где-то уже слышал, причем много раз.

Зрители встают, опять же потому что так, скорее всего, заложено театральными правилами, меньше минуты аплодируют и спешно бегут в гардероб — как в баре сбегают от прилипчивого незнакомца. Спектаклю не удается вытащить что-то сокровенное, как удавалось Гришковцу в том же «Как я съел собаку», здесь все радости и печали слишком уж обобщены, так что перестаешь понимать — про какого человека ворчит это сердце. Кажется, ты его нигде в жизни не встречал, кроме анекдотов на последней странице газеты.

Мария Морсина

Фото РИА Новости, Сергей Пятаков